Дан Маркович - Следы у моря Страница 15

Никто, я сказал ему, чтобы порадовать. И все равно песок, все равно берег, а я Робинзон на том острове.

Но что в тетрадку писать, так и не придумал.

Давай, хоть назову ее... как?

Вспомнил, у меня же книжка хорошая есть, называется ЧТО Я ВИДЕЛ. Я давно уже другие книги читаю, для взрослых детей, но эту помню.

Назову так свою тетрадь.

Написал на первой странице большими буквами - ЧТО Я ВИДЕЛ.

Но утром случилась беда. Я завтракал, а тетрадка лежала рядом.

Бабка всегда говорит, неряха, книги и тетради подальше от еды.

А у меня пролился чай, попал на тетрадку, и первое слово на обложке начало растекаться. Я испугался, наклонил тетрадь, чтобы чай стекал в другую сторону, остальные слова остались. А слово ЧТО исчезло, только слабое пятно.

Смотрю, на тетрадке два слова:

Я ВИДЕЛ.

Мне стало жаль тетрадь, ничего в ней не записано еще, а название испортил.

Я спрятал ее среди учебников, некрасивая стала.

......................

Теперь у меня две замечательные вещи, жучок и тетрадка, правда, они спрятаны до лучших времен, как бабка говорит. А у Эдика все вещи работают и пользу приносят, учись у своего друга, мама говорит, он умеет с вещами обращаться. Знаю, знаю... и вообще, у него интересно, я люблю к нему ходить. Мы в школу ходим вместе, но там трудно разговаривать, на переменах шумно, а на уроках другие мысли скачут. Другое дело, у него дома. У нас тоже можно поговорить, но места мало, а у него комната своя. Он живет в своей комнате в большой квартире. Я звоню в дверь, он выходит из темноты, в передней вечно лампочка перегоревшая, высокие потолки, нет лестницы, и вкрутить некому, в доме мужчины нет.

Недавно у Эдика появился отец Игорь Абрамович, не настоящий папа, но все-таки мужчина в доме, так мама говорит. Но у него нет лестницы, а если бы даже нашлась, он так высоко не взобрался бы. И они все равно ждут электрика, он приходит раз в месяц осмотреть счетчик у двери, у него складная лесенка с собой, заодно лампочку вкрутит. Но она на следующий день перегорает, и они снова месяц в темноте раздеваются и одеваются.

Эдик выходит ко мне, у него бледное лицо... у него всегда бледное лицо, - мама говорит, - Соня, проверь сына, а Соня говорит, да вроде проверено, но все равно, наверное, глисты у него.

Так есть глисты или нет?

Никто не знает, вздыхает Соня, я не видела у него глистов.

Так они разговаривают каждый раз при встрече, а Эдик живет спокойно, не думает о своем лице. Мне нравится, что он бледный, как настоящий артист, мама говорит, он красивый мальчик, только нездешней красотой.

Лучше бы незаметней был, слишком восточный тип, говорит папа, на улице оглядываться будут.

Что оглядываться, может быть похуже, бабка у нас пессимист. Это папа говорит, вы, Фанни Львовна, настоящий пессимист. Я вас понимаю, но жизнь продолжается.

Ничего не продолжается, окончена для меня.

И разговор прекращается, потому что мама дергает папу за руку, или толкает в спину, или наступает на ногу.

Эдик выходит мне навстречу - "а, это ты..." Как будто не знал, что я приду. И мы идем к нему. Комнатка крошечная, но есть дверь, так что настоящее свое место. У стенки диван, на котором он спит, у окна стол, заваленный учебниками, один стул - и больше ничего не помещается: чтобы разговаривать, надо сесть. Он садится на диван, я на стул. К нам льется свет со двора. За окном немного серой земли, и растет большой каштан с широкими листьями. Остальная часть двора покрыта круглыми камнями, как на улице, так что на велосипеде не покатаешься. Но у нас нет велосипедов, и вообще, мало у кого они есть. Зато у Эдика в комнате две замечательные вещи.

На подоконнике стоит телевизор, большой ящик, в нем экран как почтовая открытка, на экране увеличительное стекло, Эдик говорит, это линза с водой, а на линзе наклеена розовая пленка - для цвета. Вечером на диване и стуле сидит вся семья, его мама, тетка, бабушка и теперь Игорь Абрамович еще, а иногда мы приходим с мамой, и еще бывают соседи со второго этажа, у них девочка, но она маленькая, в школу еще не ходит, мы с ней не разговариваем. Если приходят соседи, дверь оставляют открытой, и они сидят в большой комнате у порога, смотрят сюда, все видно. Эдик терпит по вечерам, что дверь открыта и куча народу, зато днем с телевизором наедине. Даже когда телевизор молчит, и то приятно посидеть рядом с ним. Хорошо, подоконники широкие, Эдик говорит, иначе мне телевизор не отдали бы... Дом старый, стены такие толстые, что до форточки Эдик достает палкой или влезает на подоконник с ногами. Если бы не подоконник, телевизор поставить было бы некуда. Это первая его замечательная вещь.

Вторая вещь висит на стене на длинном черном ремешке. Немецкий фотоаппарат "Робот", довоенный еще. Он маленький, квадратный и очень тяжелый, у него широкий объектив вдвигается в корпус, а когда нужно высовывается, смотрит. Взводишь затвор, и тут же внутри "Робота" что-то ворчит и шевелится - это он перематывает пленку. Сам думает - не даст тебе ошибиться.

Мы говорим, телевизор молчит, слушает, "Робот" висит на стене - ждет...

Наконец, Эдик предлагает:

Пойдем, что ли, пощелкаем?

Я как бы нехотя соглашаюсь:

А что, пойдем.

Он берет "Робот" - тяжелый, в теплой старой коже, мы спускаемся во двор, идем по круглым камням к выходу на улицу.

К морю?

Конечно, к морю. Там теперь у воды широкая аллея, окопы давно засыпаны, заросли травой, посажены деревья, стоят скамейки, здесь никого, пахнет тухлыми водорослями. Эдик нажмет на трескучую кнопочку, застежка отскочит, и "Робот" посмотрит на нас черным глазом...

Потом, в темной ванной комнате, мы при красном фонаре следим, как на бумаге темнеет, темнеет... и вдруг появляется море, деревья, и мы с ним, правда, поодиночке, кто-то же должен снимать.

Наш директор

Не люблю школу, но никуда не денешься, нужно учиться, учиться, и еще раз учиться.

Если б можно было учиться, а в школу не ходить...

Бабка смеется, раньше можно было, и то не всем, нужно было богатым быть.

А в школе не только учатся, там много всяких дел и событий. Почти все противные, но бывают и ничего.

Самый главный человек в школе - наш директор Мрачковский Михал Михалыч, называют его Костыль. Потому что хромает на правую ногу, ранен на войне, и нога не гнется в коленке. Зато его слышно - когда идет, ни с кем не спутаешь. У нас есть учительница Полина, та подкрадывается незаметно, появляется всегда в неподходящий момент - "здра-а-вствуйте...", и улыбается, но ей никто не улыбается, она никому не нравится. А Костыль не улыбается никогда. Даже представить невозможно, что он был солдатом, и ему приказывали. А он может приказать всем, голос у него хриплый, но всегда слышно, что говорит. Он ходит в светлом костюме, у него светлое большое лицо, серые глаза и очень большие белые руки. Как услышим стук его ноги, сразу стихаем. Он появляется из-за угла - сначала нога, потом большой белый нос, на такой высоте, что страшно становится... потом он весь, огромный, белый и чистый, вечно моется, наверное... Что за шум? Сразу находит, кто главный озорник, кладет руку на плечо или берет за шиворот, долго смотрит сверху, как на клопа, никуда не ведет, отпустит - "после уроков в кабинет, ко мне!"

В этом году он рассказывает нам про древний мир. Он никогда не сидит, когда говорит, ходит и ходит, далеко выбрасывает вперед больную ногу. Он любит говорить про войны, их столько, что ему на каждый день хватило бы, но уроков истории два в неделю.

Они шли лавиной, все сметая на своем пути... - глаза у него разгораются, он ходит все быстрей, руки за спину... Мы сидим с Эдиком как в клетке с тигром, сейчас он схватит наши парты и выкинет в коридор вместе с нами, мы мешаем ему ходить и разговаривать.

И все замирают, слушают и боятся.

Но он постепенно успокаивается, хватает стул, ставит его ближе к окну, берет в руки журнал, он не любит сидеть за столом... и говорит:

Приступим к опросу...

Долго водит длинным пальцем по списку - и все замирают, только не меня, не меня...

Перед праздниками он обходит классы. Распахивается дверь, и еще никого. Потом нога, потом нос, и сам он весь, за ним Полина извивается, вползает, она завуч, повторяет все, что он говорит - "Михал Михалыч сказал, Михал Михалыч распорядился"... подлиза, носик острый, красный, постоянно пятна на лице, "как вы можете, какая у вас культура..."

Костыль останавливается посредине класса и говорит, он всегда одно и то же говорит:

Завтра праздник, демонстрация нашей силы. Кто не с нами, тот против нас.

Папа хмурится, мама молчит, бабка говорит, оденем мальчика потеплей.

Нельзя потеплей, у нас форма, галстук должен быть на виду.

Мы долго стоим на углу, потом перебежками до площади, там надо пройти красиво, махнуть своими вениками, как бабка говорит, прокричать нужные слова, и рысью домой.

А если справку, что болен... папа думает.

Какая справка, хочешь мальчику жизнь испортить, мама говорит.