Осень на Луне - владимир игорьвич кузнецов Страница 15

не делал, и взглянули на меня ясные, умные, зеленые глаза:

– Тогда к Вам придут ВСЕ ЛЮДИ.

Его лицо, возникшее на миг, улыбнулось и исчезло – уже навсегда для меня – он снова надел очки.

Я все более проникался миром и духом этих людей, все сильнее чувствовал парк… И удивительно, под напором НОВОГО притупилась моя тоска, моя Любимая отступала прошлое, где боль и страдание, а здесь – новый светлый путь.

Я жил яростно и, боясь прошлого, с такой отчаянной отдачей! Я открывал…

А если говорил о том, что открывал, и о чем угодно, то все понимали – Глаза. Все возвышенное могло поместиться в них, отразиться и – удвоиться…

Странные, однако, вещи я открывал!

Как-то, просто взглянув на план парка, я увидел Большой Пантакль Соломона! Он, очерченный аллеями, дорожками, полянами, занимал примерно треть всей площади. Сулящий власть над духами, этот Пантакль считается главным и обычно изображается первым в системе магических пантаклей. Его основные мистические точки совпадали с самыми живописными местами парка.

И, правда! Около двенадцати ночи начинали выть собаки, и перед самым рассветом будил меня собачий вой…

Однажды, когда вместе с ночью началась страшнейшая гроза, и парк стонал, роняя на аллеи поломанные ветви, – вернулась обычная боль. Я увел из колхозной конюшни лошадь и сломя голову носился на ней, очумелой, среди гигантских, готовых упасть стволов, различая дорогу лишь в белом свете молний.

Гроза стала стихать. Я перевел лошадь на шаг и поехал в гости к привидению, в самое глухое место парка.

Вскоре мне пришлось с лошади слезть: канавы, сплошное переплетение ветвей и так темно! Я уже думал только о том, как бы не переломать племенному жеребцу ноги, но все же шел, спотыкаясь, оступаясь, продираясь сквозь ветки, и тащил его за собой.

Перекурить остановился как раз – в «том» месте, на краю глубокого оврага. Конь мой мелко дрожал и стал таким послушным… Я попытался раскурить сырую сигарету и вдруг захлебнулся в кашле. Кашлял и кашлял, а когда смог, наконец, остановиться, то услышал – шаги. Шел кто-то, не торопясь, шлепая по мокрой траве, но ни одна ветка не треснула, не зашуршала листвой…

Я увидел, как справа приближается ко мне человек, укутанный с головой светящейся бело-голубой материей, свет пульсирует, и, кроме шагов, я слышу частый похлопывающий звук. Идет по самой кромке оврага, приближается и останавливается в метре от меня – рукой коснуться бы мог! Но мои руки, напряженные до предела, прижались к окаменевшей в выдохе груди.

Всем телом я чувствовал давление: когда человек подходит вплотную, не видя и не слыша, чувствуешь его…

За светящейся дымкой различаю маленькое старческое лицо, тонкий нос едва разделяет глаза – круглые черные дыры, из которых нацелилась в меня безумная ночь. «Добрый вечер!» – говорю я вдруг. Он поворачивается ко мне боком, делает несколько шагов и, оглянувшись, улыбается мне, попыхивая голубым сиянием, и так же неторопливо, шумно ступая, идет прочь. «Гхе, гхе…» – раздается у меня в голове то ли смех, то ли кашель.

Две ночи я не мог уснуть…

Тогда, в парке, мой абсолютный рекорд – четверо суток без сна. Видимо, была причина не спать…

Но – оттого, что я встретил настоящее привидение – больше ли стало во мне Радости, Любви, Красоты? Нет, и – нет! А от чего стало больше?

Телепатия, астральное зрение, когда видишь на экране собственного лба…

Что дали мне эти впечатления? Разве что, гордыни прибавилось, самолюбия – я видел, я достигал, я… – все тот же, и та же Тюрьма вокруг.

– Любви! Радости! Добра! Хочу, чтобы пришло ко мне не из темного ночного мира, а – сверху, оттуда, где Свет!

Вот так молился я, мучился, стонал и плакал в своем гнезде на дереве, над кронами лип, в ветвях огромного серебристого тополя.

В течение нескольких дней я совсем сбесился, работу свою бросил… Из старой кочерги сделал магическую шпагу Парацельса, заговорив ее по всем правилам, и носился ночи напролет за призраком. Было страшно, но надо было выбирать – страх или знание. Я хотел кое-что у него разузнать – он должен знать больше, чем живой человек!

Я приставал к нему со своими вопросами… Мы даже спорили… Глухой старческий голос раздавался в центре моей головы. «Луна – это серебро и жемчуг»…

Тополь, на котором я свил гнездо – сделал настил из жердей и веток и затащил туда спальный мешок – стоял у самого пруда в окружении 30-метровых лип. Когда я зажигал свечу и ставил ее в развилку ветвей, вокруг вырастали золотистые стены, а за ними, над прудом, жил туман.

Туман тек с полей по двум оврагам, две его густые струи сталкивались над поверхностью воды, отражавшей Луну и звезды, – сталкивались, разбивались на клочья, которые, вращаясь, разбегались по всему пруду и, перевалив через плотину, исчезали…

Виделись мне в тумане и люди, и животные, и какие-то сказочные существа, – разыгрывались сцены. Образы, созданные туманом, не сразу скользили к плотине, а долго кружили по водной глади, встречались и расставались, меняли облик…

Обычно я видел то, о чем думал… – или думал о том, что видел… Часами я смотрел и смотрелся в этот волшебный театр.

Я проснулся от жаркого солнца, жужжания пчел, шелеста листьев, от медового запаха цветущих лип. Я лежал под огромным, светлым, ярко-синим небом…

Где-то подо мной раздался голос, тот самый – Человек-Голос! Он привел группу к пруду, он любил говорить в парке. Меня и мое гнездо снизу не было видно, – я прислушался… Он говорил о Любви, о Добре, о Радости и – чудо! Любовь и Радость точно звучали в его удивительном голосе.

Я слушал, а потом вдруг прыгнул на ветви ближайшей липы, а с нее – на другую липу, и по гладкому стволу скатился почти на головы изумленным экскурсантам.

Я сидел на траве под деревом – чумазый, в рваной одежде, с расцарапанным лицом и, глотая слезы, говорил: «Простите меня! Я нечаянно! Я просто выпал из гнезда…»

Предательство и тьма

Кучка листьев опавших,Над ними холодный смерч —Листьев круженье…Безвольных, отдавшихДереву – жизнь, ветру – смерть.Больно! С картиной осениЧто-то случилось вдруг —Ветер бабочку носит,Насильно включая в круг.Живую! Но лето красноеТы, бабочка не возвратишь —Ушло, пережилось. НапрасноКрылышками шевелишь!

Я уехал из парка с той девушкой – «Глаза», – она почему-то полюбила меня…

Мне показалось, что вместе с ней и с ее благородными стремлениями – я смогу пойти по новому пути…

Но вытерпел я недолго! Моя Любовь все ярче, все горячее вспыхивала в сердце, и – в один прекрасный день – воцарилась в нем снова, вытеснив все другое… Я снова стал только несчастным влюбленным, которого ничто не могло отвлечь от боли