Волшебник - Колм Тойбин Страница 15

– Похоже, ты что-то замышляешь, – заметил Генрих, когда они проходили большую площадь с церковью.

– Не могу привыкнуть к новым запахам, – ответил Томас. – Ищу слова, чтобы их описать.

Атмосфера Неаполя наполняла его дневные часы, проникала в его сны. Даже трудясь над новыми рассказами и слыша, как за соседним столом скрипит перо Генриха, он ощущал вдохновение, рисуя то, что могло бы случиться в одну из этих ночей. Он воображал себя в комнате с ветхой мебелью и потертым ковром на полу, с лампой, которая отбрасывает желтоватый свет. В комнату с деловым видом входит молодой человек в пиджаке и галстуке, тихо закрывает за собой дверь. У него блестящие черные волосы, черные глаза, решительные черты. Не говоря ни слова и не глядя на Томаса, молодой человек начинает раздеваться.

Пытаясь прогнать эти мысли, заключая с собой соглашение, что вернется к ним, дописав очередной эпизод, Томас снова брался за перо, сознавая, что яркость его фантазий оставляет след в каждой сцене, которую он сочинил. Когда Генрих переставал писать, он чувствовал, что должен заполнить пустоту, и принимался строчить с удвоенной силой. Завершив сцену, он бесшумно вставал из-за стола, успевая заметить, как Генрих прячет какие-то листы под записную книжку.

Позже, когда Генрих ушел прогуляться, Томас поднял его записную книжку и обнаружил под ней несколько рисунков обнаженных женщин. Женские ноги и руки, иногда ладони и ступни. Были рисунки женщин с сигаретой или бокалом вина. Но все без исключения модели отличались массивными бюстами с тщательно прорисованными сосками.

Как странно, думал Томас, что мы оба, трудясь над своими сочинениями, держим в уме нечто, подстегивающее воображение. Интересно, заключая сделки, посещая банк или занимаясь поисками деловых партнеров, думал ли отец о чем-то интимном, о том, что заставляло его пульс биться чаще?

Порой, когда Генрих отправлялся на прогулку, Томас хотел к нему присоединиться, но он знал, что брат нуждается в уединении еще больше, чем он, или просто слишком чувствителен к тому впечатлению, которое производили двое одиноких молодых холостяков.

У их квартирной хозяйки были два похожих брата, но уже преклонных лет. Иногда они приходили по вечерам в гости, посидеть на кухне с сестрой, или захаживали после воскресной мессы. Томас сознавал, как странно они выглядят даже там, где к ним давно привыкли. Братья не были женаты, не были одиноки и без конца бранились друг с другом. Некогда один из них был адвокатом, и причина, по которой ему пришлось оставить практику, не оглашалась. О ней часто упоминал его брат, которому немедленно затыкала рот сестра, квартирная хозяйка Генриха и Томаса. Один из братьев был суеверен, в то время как другой, бывший адвокат, отвергал любые предрассудки. Когда суеверный брат лукаво сообщал Томасу и Генриху, что мужчина, завидев священника, должен приложить правую руку к яичкам, другой брат решительно возражал:

– Не вздумайте заниматься такой ерундой. Наша единственная обязанность – вести себя разумно. Для этого нам и даны мозги.

Томас гадал, не выглядят ли они с Генрихом бледной копией этой парочки. Если доживешь до средних лет, сходство станет более явным. По мнению Томаса, они с Генрихом держались вместе только потому, что так было проще уговорить мать раскошелиться, пересказав несколько дорожных анекдотов и упирая на важность путешествий для карьеры писателя.

Только однажды за время их совместной поездки братья Манн поссорились. Генрих высказал мысль, которая оказалась совершенно новой для Томаса: брат настаивал, что объединение Германии было ошибкой и послужило лишь укреплению прусского господства.

– Они просто захватили власть, – сказал он, – прикрываясь словами о прогрессе.

Для Томаса объединение Германии, которое случилось в год рождения Генриха и за четыре года до его рождения, было неоспоримым благом. Разве можно было сомневался в его важности? Идея вызревала давно, и наконец то, что давно было очевидным, обрело официальный статус. Германия стала единой нацией. Германия говорила на одном языке.

– Ты думаешь, Бавария и Любек – части одной нации? – спросил Генрих.

– Да, – ответил Томас.

– Твоя так называемая Германия состоит из противоположностей. С одной стороны, все, что касается чувств: язык, люди, сказки, девственные леса, – славное прошлое. Сплошные нелепости. С другой стороны, деньги и власть. Для того чтобы замаскировать неподдельную жадность и безудержное честолюбие, мы используем язык грез. Природную прусскую жадность. Безудержное прусское честолюбие. И когда-нибудь это плохо кончится.

– Выходит, объединение Италии – тоже зло?

– Нет, только Германии. Пруссия захватила господство военным путем. В Пруссии заправляют военные. Итальянская армия – не более чем шутка. Шутить с прусской армией себе дороже.

– Германия – великая современная нация.

– Ты говоришь ерунду. И не в первый раз. Ты веришь всему, что слышишь. Ты – юный поэт, горюющий об утраченной любви. Но ты родом из страны, которая стремится завоевывать и подавлять. Ты должен учиться думать. Ты никогда не станешь писателем, если не научишься думать своей головой. Толстой умел думать. Бальзак умел. Какое несчастье, что ты на это не способен.

Томас встал и вышел из комнаты. В последующие дни он пытался придумать аргументы, которые доказывали бы неправоту Генриха. Ему не давала покоя мысль, что Генрих проверял на нем свои доводы, в глубине души думая совсем иначе. Возможно, он спорил ради самого спора. Раньше Томас никогда не слышал из уст Генриха таких суждений.

Палаццо Барберини, громадная махина казарменного вида, возвышалась над городом. Не сказав Генриху, Томас отправился поглазеть на нильскую мозаику второго века до Рождества Христова, о которой писали в путеводителях. При виде него женщина в дверях выразила удивление и меланхоличным тоном сообщила время закрытия. Она направила Томаса к мозаике, рядом с которой маялся молодой охранник в старой форме.

Больше всего Томаса поразили блеклые тона, вероятно потускневшие от времени, серость и размытая синева, цвет сланца и грязи.

Размытый свет над Нилом заставил его вспомнить любекские доки: ветер гонит по небу тучи, отец говорит, можешь побегать между тумбами, только не заходи за канаты и держись подальше от воды.

Отец обсуждал со своим конторщиком суда, грузы и расписание. Первые дождевые капли заставили мужчин поднять глаза к небу и вытянуть ладони: уж не собирается ли небо обрушиться ливнем?

И тут что-то случилось. Внезапно Томас увидел роман, который задумал давно, во всей полноте. Для него он придумает себя заново – его герой станет единственным сыном в семье; мать превратит в хрупкую и одержимую музыкой наследницу старого немецкого рода, а тете Элизабет придаст черты другой героини, непостоянной и изменчивой. Героем романа будет не человек, а семья. Расчетливая самоуверенность,