Японские писатели – предтечи Новейшего времени - Нацумэ Сосэки Страница 15

Типографию «Сёдзикидо» держал один мой дальний родственник. Однажды, когда положение стало уже совсем невыносимым, я вспомнил о нём, ну и, думая, что там можно перехватить денег, зашёл. Конечно, Мацумура об этом ничего не знал. Как и предполагалось, взаймы мне не дали, но я увидел, как там печатают игрушечные деньги, ну совершенно как настоящие. Я услышал, что заказчиком является компания «Дайтокуя», их давний и важный клиент.

Это известие связалось у меня в голове с главной темой наших каждодневных разговоров о «грабителе-джентльмене», и я решил разыграть представление, подшутить не самым лучшим образом. В своё оправдание скажу только, что я как и Мацумура только и желал найти подтверждение превосходству своего ума.

Тот нелепый шифр, разумеется, придумал я сам. Ну, конечно же, я совсем не так хорошо как Мацумура знал историю зарубежного шифрования, — просто пришло в голову; а то, что дочка владелицы табачной лавки являлась невестой тюремного надзирателя, было простым совпадением. Странным было прежде всего то, что у старухи вообще была дочь.

Но во всём этом представлении я больше всего опасался не его драматических сторон, но одного весьма реалистичного, тривиального и одновременно юмористического момента: останутся ли эти игрушечные деньги в типографии до того момента, когда туда прийдет за ними Мацумура?

Об оплате за них я совершенно не беспокоился. Между моим родственником и «Дайкокуя» сделки происходили с отложенным платежом; что ещё лучше — «Сёдзикидо» вела торговлю достаточно примитивно, неаккуратно, и если у Мацумура даже и не будет квитанции от ответственного в «Дайкокуя», то ничего страшного не случится.

Наконец, я как видите, избегаю того, чтобы рассказать поподробнее о медной монете в 2 сэн, с которой эта проделка и началось. Из-за моих каракуль, человеку, что подарил мне её, может быть причинён вред, поэтому позволю себе оставить читателя в неведении относительно того — откуда она у меня появилась.

Сакагути Анго

(坂ロ安吾)

САКАГУТИ Анго. настоящее имя Сакагути Хэйго (坂ロ炳五) (20.10.1906 — 17.02.1955)

Родился в обеспеченной семье в Ниигате 12-м ребёнком из 13-ти. Отец был президентом центральной префектуральной газеты. Рано проявил упрямый характер (неприятие начальственных авторитетов) и любовь к литературе.

Сакагути не закончил третий класс средней школы, семья послала его в Токио; там он занимался спортом и поэзией, в 1925 г. закончил среднюю школу и стал учителем в начальной сельскохозяйственной школе на окраине города.

В 1926 г. поступил в Токийский университет, стал заниматься санскритом, пали и тибетским языками, намереваясь исследовать буддизм.

Уже тогда с друзьями стал издавать два маленьких литературных журнала и публиковаться в них (одним из первых произведений стал «Доктор Ветер» /1931/, в котором буддийской просветлённости противопоставлены плотские желания).

Рассказы высоко оценили Симадзаки Тосон и Макино Синьити, но следующие произведения оказались неудачными. Для Сакагути были характерны неустроенность в жизни, частая смена мест проживания.

С начала войны он — литературный критик; в 1944 г. работал в кинематографической компании сценаристом, чтобы избежать призыва в армию.

После войны ассоциировался с группой молодых писателей «декадентской школы» (無頼派) (в их числе Тамура Тадзиро и Дадзай Осаму), в произведениях которых выражалась бесцельность и кризис идентичности послевоенного общества. «Упадок» — самое известное эссе — стал призывом отбросить дискредитированные устои прошлого и вновь прийти к базовым основам человеческой морали.

На 1946-49 гг. пришёлся пик популярности Сакагути; он умер от алкоголя и наркотиков.

УПАДОК[49]

За последние полгода облик мира изменился. «Я отправляюсь служить щитом нашего повелителя. Погибнув на стороне Его Величества, я не испытаю сожалений». Молодые люди «падали подобно разлетающимся лепесткам», но те из них, кто выжили, теперь работают на чёрном рынке. «Теперь, когда ты, любимый, отправился служить щитом повелителя, я больше не хочу жить сто лет». Однако, те же женщины, что отправляли своих мужей [в сражение] с подобным чувством в сердцах, уже через полгода клали поклоны перед их поминальными табличками чисто формально, и недолог тот день, когда место в их душах займут новые лица. Не то, чтобы изменились люди. Люди изначально были такими, меняется лишь внешний облик мира.

В старые времена одной из причин того, что 47-ми преданным воинам было отказано в милосердии и вынесен смертный приговор, стало почти родительское беспокойство за них, за то, что, если они с позором останутся в живых, то запятнают своё проявленное чистое имя.[50] Подобные человеческие чувства не существуют в нынешних законах. Однако, такая тенденция в человеческих чувствах до значительной степени остаётся, а желание закончить прекрасное, пока оно ещё прекрасно, является общим стремлением. Около десяти лет назад большое сочувствие у людей вызвала история двойного самоубийства где-то в районе Оисо студента и девушки, пожелавших завершить свои жизни в состоянии целомудренной любви; когда несколько лет назад одна из моих племянниц, с которой мы были очень близки, в 21 год совершила самоубийство, у меня также было некое чувство благодарности за то, что она умерла прекрасной. На первый взгляд, утончённая девушка, она создавала неуютное впечатление, что может вот-вот разбиться и попасть прямиком в ад, и я чувствовал, что не смогу присматривать за ней до конца её жизни.

Во время войны литераторам запрещалось писать о влюблённых вдовах. Невысказанной причиной было желание военных политиков оградить военных вдов от упаднических стимулов, заставив их провести остаток жизни в монашеской приверженности душам погибших мужей. Военные обладали весьма тонкой силой понимания в отношении пороков; они не то, чтобы не знали о непостоянстве женских сердец, а, наоборот, слишком хорошо об этом