Осетров - Гибель волхва Страница 16

Опенок повел себя так, будто Всеслава нет рядом; опустив веревку санок, он ушел в лес, принес охапку хвороста и начал складывать священный костер. Уложив поленья, Переемщик опустился на колени перед мертвой дочерью и стал медленно раскачиваться, негромко забормотал что-то справа не различимое волхвом.

Соловей, тоже сходивший в лес, положил принесенный сушняк, подошел к прощающемуся с дочерью отцу.

- Солнце мое дорогое, рано заходящее, месяц красный, как же рано вы погибли, звезды восточные, почему рано зашли?! Темный лес к земле преклоняется, никнут травы-цветы от жалости. Сейчас пойду поищу сердечное мое дитятко, обойду-ка я всю весь. Дитя не сидит ли где на беседушке?!

Опенок выговаривал полагающиеся слова, но не печаль, а ожесточение и злость наполняли их. Волхв изредка тайно взглядывал на него, но опущенного вниз, к земле, лица Переемщика не видел. После причитания тот тяжело поднялся, отнес в сторону урну, потом в одиночку попытался установить санки с трупом на поленницу; Всеслав поспешил к нему, и они вдвоем уложили девочку на костер.

Все так же молча Опенок повернулся и зашагал к Ярилиной плеши за огнем, однако сразу вернулся, вынул из-за пазухи красивые - с красными и белыми горошинками - бусы, разукрашенную глиняную ложку, положил их на грудь мертвой дочери.

Когда он снова ушел, Соловей устало опустился на землю; он жалел, что пошел сюда с Опенком - злоба осиротевшего отца, обвинения в несчастье, пришедшем в Липовую Гриву, обидели его, хотя волхв и понимал, что смерды в веси, конечно, ждали помощи, но так и не получили ее. Может быть, они посылали к волхву гонцов, но напрасно стучали те в дверь избы, где в беспамятстве лежал Всеслав. Плохо и то, что теперь, когда надлежало поспешить в Гриву, он остался тут, на кладбище. Волхв поднял голову, глянул на синеватое покойное лицо девочки, готовой к уходу в ирье, подумал, что ей теперь, наверно, столько же лет, сколько было ему, когда он выбирался из горящей избы и потом прижимался к черной рыхлой земле огорода. Великий Род уберег его тогда от гибели, но счастья в жизни так и не дал.

С дымящейся головней в руке вернулся Опенок, он опустился перед костром на колени, стал раздувать огонь. Пламя разливалось по хворосту медленно, нехотя. Сперва поленья окутались белым дымом, потом внутри поленницы запрыгали красные горячие лоскуты.

Жар стал быстро нарастать, и Переемщик на коленях отполз от костра. Замерев рядом с волхвом, он упорно глядел на гудящий огонь. Когда у девочки загорелись волосы и лопнули глаза, отец коротко простонал, но сразу же затих.

В каменной неподвижности он пробыл до тех пор, пока костер не погас. Еще вздувались краснотой от ветра угольки в пепле, когда Переемщик резко вскочил, надел рукавицы, поспешно сложил горячий пепел в непрокаленную желто-зеленую урну. Потом, прижав ее к груди, он зашагал к кладбищу и исчез в черном проходе кургана.

Волхв дожидался его перед изгородью.

Опенок появился неожиданно скоро. Он приостановился, вытер о подол рубахи руки, будто удивившись постороннему, глянул на Всеслава и буркнул: "Пойдем", проходя мимо волхва.

Они побывали на капище, где Переемщик положил кумиру несколько полных сот, рыбу, ломоть хлеба. Тягостное горькое молчание угнетало Соловья, и он, недолго постояв перед Родом, попрощался, зашагал к выходу. Однако Опенок остановил его.

- Погоди-ка, волхв Соловей, - хрипло произнес он. - Не уходи, выпей со мной поминальную!

За оградой кумирни Переемщик расстелил на траве полотенце, положил на него яйца, печеное мясо, хлеб, налил в ковшик пахнущий вишней мед [хмельной мед тогда чаще всего варили на вишне или малине], протянул Всеславу. Затем он большими глотками выпил сам, но есть не стал, а, глядя на волхва, резко спросил:

- Ты-то хоть знаешь, как меня зовут?

Соловей молчал - он слышал в веси только клички этого человека, но имени его при нем ни разу не произносили.

- Доброслав меня кличут! Понял?! Не Опенок, не Переемщик, а Добро-слав! Не забудь!

Трясущимися руками, расплескивая мед, он снова наполнил ковшики.

- Хоть ты и не настоящий волхв, а изгойский, пришлый, скажи мне - за что Род терзает Гриву?! За что Свету мою уморил?! У девки только жизнь начиналась - и вот нету ее! Баба с полатей спуститься не может, лучину без меня в избе зажечь некому! За что?! Тебе хорошо, ты одинехонек, всей заботы - утробу напихать! Люди в веси от боли по земле катаются, а тебя нету, пропал! Иди умоляй Рода, настои-зелья вари... Может, моя Пересвета жива бы осталась... Ты где был?! Вот погоди, подохнешь в своей чащобе, глаза тебе закрыть некому будет! Попомни мои слова! Смерд без роду и без племени! Изверг, калика!

Всеслав смолчал; он осторожно поставил на полотенце наполненный медом ковшик, поднялся с земли и зашагал по тропинке с холма.

- Иди, иди! - крикнул вслед Опенок. - Я вот подумаю-подумаю, да поклепом [поклеп - ложное обвинение; все сделки в те времена были устными] выдам тебя княжьему вирнику, он тебе на бороду-то нагадит [чрезвычайное в те времена оскорбление].

Когда волхв подходил к своей избе, уже стемнело. Желтая луна висела над лесом, и от ее холодных лучей среди деревьев сгустился мрак.

Всеслав медленно поднялся по скрипучим ступенькам, отпер дверь и шагнул в сени. В потемках он нащупал вход в избу, переступил порог. Тут лежала медвежья шкура, и Соловей бесшумно прошел по ней к печке, раздул на загнетке огонь, зажег лучину. Вставив ее в светец, он приблизил лицо к висевшему рядом на стене бронзовому зеркальцу в деревянной оправе.

В сумеречном свете он увидел чужое лицо - белые волосы и серая короткая борода делали его темным, неживым. Впервые он сейчас подумал, что жизнь прошмыгнула так быстро, что он ничего в ней как следует не понял, не испытал счастья. Ходил-бродил по бесконечной земле, учился ремеслу и познавал силу трав, вернулся наконец в отчизну, обрел желанный покой, но вот вымирает Липовая Грива, в Чижах сидят попин и вирник и гонят плотников делать христианскую церковь. За что все это? Злоба, конечно, говорила на Ярилиной плеши в Переемщике, но спрашивал-то он верно! За что Род убивает смердов? Ведь никто из них не поколебался в вере! Или бог уже видит будущее и знает, что постепенно русичи привыкнут к попам иноверным, станут внимать их хитрым, ложным словам и потом повернутся к Иисусу?!

Всеслав тяжко вздохнул, подошел к развешенной на стене сети, которую чинил ослабевшими после болезни руками, оглядел ее, подергал, присел на лавку. Лучина разгоралась, и по избе заметалась белая моль. Волхв устало поднялся, стал тряпкой бить ее, но скоро бросил это занятие, вспомнив, что у него нет хлеба.

Он пошел в угол, к двери, где у него хранилась в пузе соль, ржаная закваска для хлеба и кваса, решето с сухарями и воск. Скатав из него свечу, он оглядел жернов. Недавно в верхнем камне-бегунке появилась трещина; волхв пощупал ее, успокоился - молоть зерно было еще можно. Он укрепил свечу, подмел веником вокруг короба и лотка, собрал в горсть собранное зерно, вышел из избы.

Посветлевшая луна и яркие звезды горели над черным лесом. Густая короткая тень пробежала перед Всеславом, когда он шагал по двору к изгороди.

Кур здесь, в глуши, волхв не держал, и сметенные с пола зерна высыпал птицам, уже привыкшим к его подачкам и ранним утром слетавшимся к его избе.

Стряхнув не землю сметки, он вернулся в клеть. Тут густо пахло заготовленными травами, на стенах висели принесенные смердами связки лука, стояла кадка с медом, к шесту было привязано несколько тоже подаренных бобровых и беличьих шкур. Соловей набрал в сусеке ржи в ушат, пошел в избу.

Крутить тяжелый жернов очень не хотелось, от усталости и недавней болезни у него кружилась голова, но надо было поставить опару, и волхв начал дробить тяжелым пестиком зерно в каменной ступке. Вдруг ему показалось, что за окном промелькнуло что-то светлое. Всеслав испуганно повернулся туда.

За окном, не закрытым ставней, виднелся освещенный луной лес, лежала бесконечная тишина. Немного погодя в подкровелье прошуршала летучая мышь, и-за матицы ссыпалось на пол немного сухой земли, и снова безмолвие окружило волхва. Но едва он несколько раз опять ударил пестиком, уже отчетливый стук влетел в избу. Всеслав замер; до сих пор он тут не встречал ничего страшного: звери летом никогда не подходили близко, набегов из-за Волги не было. Однако сейчас кто-то явственно бродил перед окнами.

Соловей задул свечу, замер, вслушиваясь в темноту. Затем он ощупью снял со стены лук, вставил стрелу и вышел на крыльцо. Изготовившись к стрельбе, Всеслав настороженно стал оглядывать ближайшие деревья и вздрогнул, увидев появившегося из-за угла избы невысокого человека.

- Не стреляй, один я, сирота бродячий, - донеслось оттуда.

Волхв опустил лук; к нему по ступенькам робко поднялся мальчик с необычайно светлыми волосами и остановился.

- Ты чего ночью бродишь? - спросил Всеслав, взял ночного гостя за плечо, ввел в неосвещенную избу.