Алексей Слаповский - Гибель гитариста Страница 16

Однажды Мухтар его обидел всерьез. Клекотов, назначенный на вечернее дежурство, зашел домой, чтобы выгулять его быстренько, - и вывел на улицу, не снимая с себя формы. Навстречу попались два парня, под хмельком, с кобелем - азиатской овчаркой. Азиат, как известно, если это правильный азиат, на человека не бросится, он даже и внимания не обращает на того, кто ведет собаку - ему саму собаку подавай на клык. Клекотов ясно видел, как один из парней, что-то ехидно сказав товарищу относительно мента с вшивым кобелем, подпихнул азиата под зад, тот рванул, а парень будто бы растерялся и выпустил поводок. Азиат полетел на Мухтара, Клекотов быстро снял с него намордник, спустил с поводка, но Мухтар, поджав хвост и оглядываясь, припустил от азиата во все лопатки, тот догнал, сшиб, Мухтар покатился, завизжал по-щенячьи - азиат остановился, подчиняясь окрику хозяина, поплелся обратно. Хозяин ругал его, а сам трепал по холке: молодец, молодец... Клекотов вытащил свой табельный пистолет и пристрелил азиата. "Ты что?" заорал парень, весь затрясшись, упав на собаку, чуть не рыдая.

- Он бешеный, - спокойно объяснил Клекотов.

Своего же Мухтара взял на поводок, отвез за город - и там расстрелял на пустыре за трусость и никчемность.

То есть, кто понимает, он расстрелял свой последний шанс полюбить кого-нибудь. Хотя мы о любви бросили говорить уже... Неважно!

Итак, Клекотов начал утро с головной болью.

К обеду немного отпустило.

Повеселевший Клекотов зашел в частно-кооперативное кафе "Традиция", где поел блинов. Там у него была баба. Она давала близость Клекотову, хотя сама понять своей привязанности к нему не могла.

- Не умывался, что ли? - спрашивала она в полусумраке подсобного помещения, где хранилась в мешках мука для блинов, сахар и прочее.

- А что?

- Да вон глаза у тебя гноятся, как у котенка паршивого.

- От пыли. Я пыль не переношу. Аллергия.

- Ну, и вытер бы. С женщиной дело имеешь.

- Ты - женщина?

- А кто ж? - хвалилась баба. - Женщина!

- ... ты с ушами и больше ничего.

- Ишь ты, еще ругается! Приди, приди еще!

- И приду, - отвечал Клекотов с безразличием.

... Как он нес службу после обеда и какие мелкие случаи случились с ним - во-первых, неинтересно, а-во вторых, не имеет никакого отношения к нашему рассказу, как, впрочем, может быть, и все, что было сказано о Клекотове выше, но и сам Клекотов нам не менее важен, чем рассказ.

Отслужив положенное время, он пошел домой.

Поужинал, почитал газету, посмотрел телевизор и лег спать.

Не спалось.

С ним случалось это все чаще.

И не понять - с чего бы? Лежит, таращит глаза в темноту и думает: в чем дело? Если б меня что-то тревожило, если б у меня что-то болело, а ведь ничто меня не тревожит и ничего у меня не болит. Только вот скучно как-то но от скуки как раз хорошо засыпают, на то она и скука, чтобы лечь да поспать.

Пролежав неподвижно час, другой, Клекотов встал и сделал то, что и до этого делал не раз: облачился в свою милицейскую форму и пошел на улицы нести дежурство - никем не санкционированное, а просто так - для себя. Впрочем, даже и не нести дежурство, а - ходить, коротая ночь. Но если при этом встретится нечто криминальное, тогда конечно... Недаром в его послужном списке есть и пресечение ограбления магазина, и обезоруживание пьяного дебошира, переколошматившего всю свою семью и выскочившего на улицу, чтобы прилюдно (это в глухую-то ночь) застрелиться из охотничьего ружья, но увидел милиционера, обрадовался, стал стрелять по милиционеру. Клекотов хладнокровно прятался за гаражами, переждал несколько выстрелов, потом выглянул и увидел, что человек с ружьем шарит по карманам: заряды кончились. Тогда быстрым марш-броском Клекотов подбежал к нему, отнял ружье, обломал его об дурака, а самого дурака свел в ближайшее отделение... А однажды опознал преступника-рецидивиста, фотографии которого расклеены были повсеместно. Клекотов, не обнаруживая себя, грамотно вел преступника по улицам, тот взял машину, Клекотов тоже остановил частника. Частник, правда, хотел объехать полуночного шалого мента, но Клекотов чуть не под колеса ему бросился, сел и приказал следовать за впереди идущей машиной. Частник побледнел и преисполнился. Они на отдаленье проводили машину на окраину - в Комсомольский поселок, преступник, матерый рецидивист, не обратил внимания на погоню только потому, что, как впоследствии выяснилось, обкурился анаши. Там, в Комсомольском поселке, Клекотов и взял его: он быстро поменялся с частником одеждой, догнал рецидивиста, крикнул пьяным голосом: "Мужик, дай закурить!" Рецидивист послал его, не останавливаясь. "Козел!" - прицельно оскорбил его Клекотов. Рецидивист мгновенно дал задний ход, направился к Клекотову, чтоб убить его за страшное оскорбление, но не успел сообразить, что к чему, как был схвачен, связан по рукам и ногам и размышлял, лежа на земле, о своей незадаче, а Клекотов безуспешно искал среди однообразных девятиэтажек поселка исправный телефон-автомат, чтобы вызвать патрульную машину. Телефона не нашел, так и отвез рецидивиста на частнике.

Короче говоря, однажды осенью, около двух часов ночи, Клекотов прогуливался по улице Ульяновской и во дворе дома номер тридцать три услышал разговоры, смех, пение. В ту ночь кто-то из друзей Дениса Ивановича отмечал день рождения и было несколько веселее и звучнее, чем обычно.

Клекотов постучал по калитке.

Появился человек обычного вида. Не алкаш, не поднадзорная личность, Клекотов определил это с первого взгляда.

- Вам известно, что после одиннадцати вечера шуметь запрещено? спросил Клекотов.

- Нет, - ответил Денис Иванович. - Да мы и не шумим. Так, потихонечку. Соседи никогда еще не жаловались, да и кому жаловаться, с одной стороны старушка глухая, с другой дом брошенный, разваленный. Пусто вокруг.

- Мало ли. Порядок для всех один, - сказал Клекотов, с тоской глядя на Печенегина и думая, какой интерес для него может быть не спать по ночам, сидеть с кем-то там, болтать разговоры.

Как скучно все это, Господи! Все людское - скучно, а другого Клекотов ничего не знал. Может, он любил бы лошадей: недаром же с такой охотой отправлялся на дежурство на ипподром, когда там бывали скачки или бега; он даже немного разбирался в тонкостях этого спорта, хотя никогда не увлекался тотализатором, он немного понимал в лошадях и даже один раз зашел на конюшню, вдохнул необыкновенной прелести запах - и тут же его обидел какой-то человек, сказав: "Мент на конюшне - плохая примета!"

Нет, это даже хорошо, что так вышло. А то привязался бы к лошадям, зачастил бы на конюшню, какая-нибудь лошадь особенно пришлась бы по сердцу... - нет, не хотелось уже ничего этого, подальше от этого, подальше...

- А вы заходите, - пригласил Печенегин.

Его взгляд и тон голоса удивили Клекотова. Он привык, что любой человек, кто бы он ни был, с милиционером разговаривает не совсем обычно. Как именно - этого Клекотов никогда не сумел бы выразить. Но - не так как-то. Печенегин же говорил с ним, будто не видел формы, будто вообще Клекотов был его приятель.

- Заходите, заходите, - приглашал Печенегин без подхалимства, без напряжения - словно Клекотов ему по-человечески понравился и он очень хочет его к себе залучить.

Клекотов вошел.

Он увидел в саду разношерстную компанию. Кто поздоровался с ним мимоходом, кто-то вовсе внимания не обратил, обошлись и без церемонии знакомства, просто пододвинули Клекотову табуреточку и налили стакан вина.

Никогда Клекотов не пил на службе.

И он хотел отказаться с достоинством.

- Извините, - произнес он, взяв стакан, но тут же собираясь его вернуть, - извините...

На него шикнули: слушали паренька, играющего на гитаре.

Стал слушать и Клекотов.

Ему не раз уж в новейшие времена доводилось слушать живую музыку: с тех пор, как расплодились не только простые нищие, но и те, кто просил подаяние с помощью баяна, гармошки, той же гитары, а то и целый оркестр появится в людном месте, наяривает. Определенных указаний насчет этих уличных музыкантов не было, и Клекотов их не трогал. Его только одно всегда удивляло: неужели не совестно человеку вот так вот при всех играть и даже петь? Ладно бы если пьяный (пьяные, кстати, тут же подпадали под разряд нарушителей общественного порядка, и рука Клекотова знала, что с ними делать - и делала безотлагательно), но в трезвом виде... непонятно! Клекотову даже вчуже совестно, для него музыка - занятие домашнее, личное (если не концерт, но там - профессия)... И не только музыка. Еще в интернате, когда устраивали разные спектакли, он под любым предлогом старался не попасть в участники, а сидя в зале и наблюдая, как его одноклассники валяют дурака, представляя кого-то, он испытывал тошноту, он почему-то очень этим брезговал, всякая такого рода игра казалась ему противной человеческой природе. Именно поэтому он особенно не любил, работая в вытрезвителе, "артистов", то есть тех, кто, будучи привычным здесь гостем, всячески выламывался, работал на публику, закатывал монологи, ненатурально плакал или выхвалялся своею непрошибаемостью. Тут уж Клекотов не сдерживался, не мог стерпеть. "И ты, Брут!" - заорал на него однажды после зуботычины один из этих "артистов" (а их, между прочим, среди клиентов вытрезвителя, из трех - два!) - и Клекотов, захлебнувшийся слюной омерзения по отношению к этой гадкой непонятной фразе, и гадкому голосу, и гадкому блаженному лицу крикнувшего, побил его, помнится, весьма крепко...