Михаил Садовский - Под часами Страница 16

- Мама, мама... сколько я потерял времени зря! Мальчишки, де-вушки, лыжи, увлечения...

- Это формировало тебя...

- Поэтому ты и доказываешь мне, что я -- пуст...

- Неправда. Вера -- во всем основа... и в разбое, и в благости...

сы-нок...

Корыто

Дела в райкоме были плохи. Надежда Петровна вызвала Павла Васи-льевича официально, чтобы все видели, как она работает, через своего секре-таря, по телефону... Он пришел, недоуме-вая к чему бы это, но в конце кон-цов понял ее и не обиделся - не все можно решать в койке. Разговор был ко-роткий и деловой. Если через две недели не представит хотя бы сценарный план, если уж не пьесу, то вот, пожалуйте, есть уже министерская купленная пьеса, заказанная, одобренная и нечего выдумывать -- брать и ставить, или... она не в силах будет противостоять последствиям са-мовольного решения вопроса. Да, поскольку пьеса рекомендована, уже че-тыре театра взялись ее ставить. Никто не хочет рисковать, да и рисковать не-чем -- нет ничего дру-гого. А так даже интереснее получается, что-то вроде соревнования -- четыре театра уже есть, окажется еще несколько -- город большой, да самодеятель-ные коллективы... пожалуй, автор на Госпремию потянет. Конечно, интерес-нее сделать побольше разных спектаклей -- им это в плюс. Кому? Руководи-телям. Деньги есть... но, удивительное дело, нет же-лающих... т. е. желающих полно -- но все ветераны, старперы, пенсионеры -- профессионалов нет...

нельзя же ерунду ставить графоманскую, дискредити-ровать тему... жаль, ко-нечно, ну, не самой же ей писать... потом, понизив го-лос, она перегнулась к нему через стол:

- Постарайся, дурачок, найди ему факт, заставь, другого драматурга возьми, постарайся -- это мне надо... а я тебе все сделаю: название, звание и призна-ние. -- Она тихонько засмеялась и подмигнула. Ему стало неловко, противно. Но когда он вышел из кабинета, подумал: "Права. Надо, значит, надо". Он созвонился с Автором, купил хорошего коньяка -- к Татьяне ехать не ре-шился, да и друг не настаивал. Они договорились встретиться в мастерской у знакомой художницы -- нейтральная почва лучше всего.

Разговор никак не получался сначала, хотя уже и выпили изрядно, и оба чувствовали, что, несмотря на всякие внутренние обиды, нужны друг другу. Много было сделано вместе, и как бы они оба ни хорохорились, а коньюктура тоже брала свое - жить-то всем надо. И, если бы они заглянули поглубже в себя, то признались бы оба, что при всем своем полном различии, одно обстоятельство их очень сближало -- не очень много было людей, пе-ред которыми они могли бы полностью раздеть душу и не боятся, что их по-том продадут. Иногда даже без злого умысла -- все же они умели выбирать себе друзей, а сболтнут лишнее то ли по глупости, то ли от желания похвалиться. "Э-ва, что я знаю! Только, никому: ни-ни! "- и вот это желание излить все наболевшее, на-конец, чисто по-русски возобладало. Тогда пришлось еще вытрясти запасы хозяйки, без ее, конечно, разрешения, ибо они были в мастерской вдвоем. Они снова наполнили стопки. Если Павел Васильевич толковал ему о том, что можно пьесу хо-рошую сделать на любую тему и не стыдно будет, а сделать надо, и он пере-фразировал и развивал слова Наденьки, то в ответ в какой-то момент Автор почувствовал потребность рассказать другу то, что накопилось у него за эти месяцы не очень тесного общения: про стихи некоего С. Сукина ("Ну, и фа-милия"! - Обрадовался Пал Силыч! Псевдоним, конечно, - Сукин! ) и про разговоры с мамой еще давно при ее жизни о том, что главное для человека -- свой стиль, и об этом ее то ли родственнике дальнем, то ли знакомом близ-ком, который благодаря свой Фразе сделал"фантастическую" карьеру и... вот что "и"? Дальше Автор развивал свои догадки о Сукине, стихах, фразе и ее "изготовителе". Не одно ли это лицо? Но как его искать, и даже если найти, ос-танется ли время при его желании, конечно, сотрудничать с ними... но все равно надо найти... предчувствие не обманывает Автора... да не Всесоюзный же розыск объявлять! Как быть? В стихах проскользнули адреса: еврейская школа или колония до войны -- и тот, кто владел Фразой, начинал по словам мамы с работы в такой же еврейской школе, или колонии... потом война... для такого человека пря-мая дорога в ополчение... из них выжили два из ста! Очкарики необученные -- под танки немецкие их клали, вместо надолбов -- неодолимое препятствие -- гора тел... а отступать они не умели... у этого Сукина такие стихи, что в них это, как раз и есть... по стихам бы пьесу сделать! Невозможно. Неопублико-вано. Никто не пропустит. Не посадят -- так сумасшедшим объявят -- еще хуже. Оттуда никто не возвращается в мир. Из тюрьмы еще возможно, из ла-геря - бывает, из психушки -- никогда. Тело еще могут вернуть на руки не-сча-стным родственникам. Несчастным с той минуты особенно, когда полу-чат живой труп. Там калечат безвозвратно. Навсегда. Чисто -- не приде-решься. "Нет человека -- нет проблемы". А какой человек может быть после советской психбольницы...

Так, может, и не искать никого -- вот он уже сюжет: детская коло-ния -еврейская, для детей сирот революции, - война, ополчение, ранение, но выжила Фраза, она даже не литература, а нечто новое, сплавленное войной из жизни и души в пьесу...

в ней и стихи (надо писать новые, сукинские не про-пустят), и письма, и проза -- очерки, фельетоны, частушки, фотографии... -- выжила Фраза -символ народа.

- Гениально! -- Сказал Пал Силыч, - Ты понимаешь, что это зна-чит? Мы же будем все в порядке, и все никогда тебе этого не забудем!

- Это точно! -- Согласился Автор. Не забудете. Я понимаю... ко-нечно...

Совместными усилиями стали искать ветеранов, расспрашивать род-ственников, знакомых. Нашли концы -- где перед войной была еврейская ко-лония, что-то вроде детского дома, нашли даже людей, которые в нем жили... исковерканные судьбы, нежелание вспоминать об этих годах или наоборот -- неудержимая болтливость и претензия и нежелание отдавать материал: мол, сам когда-нибудь напишу. Но все сходились в одном: не было никакого Сукина, а директор у них был обыкновенный, никакой не писатель, еврей, конечно. И насколько они знали, ни в какое ополчение он не попал и не просился, а эвакуировался с семьей и все...

дальше след терялся...

Тогда они засели вместе за работу. Собственно говоря, не засели, а шли в промозглую погоду по улице -- черная, ни единого дерева, с пивным магазинчиком в конце, из которого торчала мрачная напряженная очередь, не производившая ни звука кроме постукивания бутылок в сумках при ее мед-ленном, понуром продвижении. Они, не сговариваясь, прошли мимо, даже не задержав шага, хотя направлялись именно сюда, в это ожидание, и тут Пал Силыча прорвало. Он заговорил вдохновенно и яростно, и стало ясно, наконец, что как бы ни протекала вся его жизнь и преодоление всех его радостных огорчений, он по сути своей жил именно в такие моменты, которые наступали неожи-данно, непредсказуемо и, конечно, всегда мелькали без свидетелей. А только потом отраженный свет этих бурных всплесков, этих протуберанцев его темперамента и фантазии ложился на сцену и на тех, кого он хотел втиснуть в то, что уже видел и пережил сам. Может быть, от этого ему со временем, по мере воплощения и посвящения в свое сокровенное, ему же самому и стано-вилось скучно, он начинал раздражаться, обижаться на непонимание, нерв-ничать, скандалить, торопить время до премьеры, чтобы избавиться от уже надоевшего и не приносящего ничего нового спектакля. Для него все уже произошло. Спектакль состоялся, его душа была удовлетворена, и если он и доводил каждый раз начатое на сцене до конца, то только из-за понимания безвыходности своего положения.

Он бы мечтал быть действитеьно свободным и жить вот такими вспышками с промежутками между ними, заполненными именно тем, чем и сейчас -- ни хуже, ни лучше. Он был готов пожертвовать призрачной извест-ностью, шкурными подачками...

да всем по ту сторону сцены, но только бы осталось это. Он, честно сказать, не формулировал этого никогда, но ясно ощущал и знал... и не допускал никого в этот самый заветный уголок своей жизни... и то, что все это теперь происходило на глазах у Автора, его друга, было, конечно, неоценимо. Они оба поняли, что вот сейчас рождается то, ради чего, громко выражаясь, они живут. А как еще это скажешь? Как, если не громко?! Если рвет душу все вокруг, и этот юбилей обоим им, как соль на рану?! Они оба были биты и мяты этой войной страшно, именно потому, что были малы и не видели ее переднего края. А может быть, передний край был именно там, где они? Малолетки- безотцовщина, с матерями, забитыми рабо-той и нищетой так, что можно сказать, сиротами, поскольку вся жизнь их протекала на улице...

Он говорил, говорил, говорил, будто видел перед собой живую кар-тину и описывал ее на ходу, неумолимо приближаясь к ней, а потому, по мере того, как она становилась все четче, возвращался к уже сказанному и добав-лял детали, тени, осколочки, рефлексы, потайные малые шажки и передви-жения в пространстве, паузы