Разноцветные шары желаний. Сборник рассказов - Нина Шамарина Страница 16

Амирам, ни кто-либо из его дворовых друзей не видели особой разницы между слепыми и зрячими. Их отцы так же, как любые другие, ходили на работу, а по вечерам забивали во дворе «козла», настолько быстро пересчитывая количество меток на доминошках чуткими пальцами, что никто из соседних дворов играть с ними не садился. Мамы почти все оставались дома, на хозяйстве: обед, стирка, уборка. В квартире, как её сейчас вспоминал Амирам, довлели чистота и порядок. Все вещи лежали и стояли строго на своих местах, будь то огромный диван в комнате родителей, или стакан с карандашами на письменном столе у Амирама. И ещё – очень тихо, как будто не слепые в ней жили, а глухонемые: редко звонил телефон, едва слышно бубнило радио под потолком. Мама читала книги – свои специальные, в которых Амирам ничего не понимал. Если он не хотел делать уроки, и вместо упражнений по русскому смотрел в окно, мама произносила тихо:

– Пиши, Амка, о чём думаешь?

В детстве всё это совсем не удивляло Амирама – так он жил всегда, так жили его друзья. Это потом, во взрослой жизни, когда всё делал по дому сам, по обыкновению, годами не сдвигая вещи с привычных мест, методично складывая вилки в правый кармашек подставки, а ложки в левый, оценил каждодневные сложности жизни родителей. Однажды сели ужинать. Отец скупым движением взял правой рукой нож, а левая не нащупала вилки. Мама запамятовала, не положила. Отец окаменел. И вдруг заверещал тонким голосом на одной ноте «и-и-и-и-и-и». Амирам замер на секунду, а потом, метнувшись к кухонному шкафчику и выхватив оттуда вилку, стал лихорадочно пихать её в руку продолжавшему кричать отцу. Мама, вскочив, прижала вилку в Амирамовой руке к столу, и с усилием накрыла злосчастный столовый прибор отцовской рукой. Тот сразу успокоился и лишь капли пота, выступившие на лбу, напоминали о минутной истерике.

Мама погладила по плечу отца, Амирама, и ужин продолжался, как ни в чём ни бывало, даром что Амирама била дрожь, и он не чувствовал вкуса любимых «ёжиков».

Много лет Амирам помнил охвативший его тогда ужас, осознавая с того дня, что вещи на привычных местах для отца – не только удобство, а как маяк для заблудившегося моряка, как верёвка для альпиниста, как яркий свет в его темноте.

Диковинное имя не находилось ни в словарях, ни святцах, куда заглядывал Амирам, надеясь уяснить, что оно означает или как переводится. Вовка из его класса с гордостью замечал, что он-де, Владимир – владеет миром, а Галка Смирнова подтверждала значение своего имени «Тишь, спокойствие» постоянно задрёмывая на уроках. Ребята дразнили Амирама «джигитом», да и сам он удивлялся: Амирам Александрович Николаев – каково?

Рассказал отец:

– Матери, с её зрением, рожать рискованно, да и я к тому времени уже в полной темноте жил («в темноте» – так они о себе говорили, разделяя темноту на «полную», «почти темноту» и «едва в темноте»). Да у неё ещё какие-то болячки нашлись… Короче, чуть на тот свет вместе с тобой не отправилась. Врачиха спасла – Анна Михайловна. Но не называть же тебя Анной? – отец мелко смеялся, – вот и назвали, по прежней моде, что ещё до твоего рождения утвердилась. Тогда-то, каких имён не выдумывали! Владилен – это сокращённо Владимир Ильич Ленин, Мэлс – Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. Ну и мы имя спасительницы нашей сократили: она – Анна Михайловна Раменская – вот и получился АМиРам. Красиво, согласись!

И ещё отец уверял, что видит иногда.

– Мне повезло, – говорил он, – я вижу свет. Если лампа горит, я вижу белое пятно, некоторые и этого не видят. И ещё, – отец понижал голос до шёпота, – я маму твою вижу. От неё тоже свет исходит! Не знаю, как это объяснить. Я когда на неё смотрю, вот, как на тебя сейчас (отец поворачивал к Амираму лицо), жёлтый свет различаю – мягкий, тёплый.

Лет с двенадцати летними месяцами, исключая один – в лагере, Амирам работал с отцом на комбинате. Работу ему давали несложную – собирать пластмассовые выключатели и розетки, нанизывая их отдельные детальки на маленькие винтики – но сдельную. Сидя за длинным столом рядом с дядей Васей (жил в «полной темноте»), Амирам мог едва-едва выполнить норму, в отличие от того же дяди Васи.

– Не суетись, малец, – говорил ему наставник, – спешка нужна при ловле блох. А тут точность главное и порядок.

И вот эти порядок, точность и тишину сохранял Амирам в своём доме, в своей работе и в своей жизни.

***

Повзрослел Амирам в одночасье. Он буквально вчера отгулял выпускной, на котором уже под утро, когда побрели все вместе встречать восход в Крылатское, увидел, как Таня, любимая одноклассница, целуется с Серёжкой Соловьёвым, и поклялся сам себе, что никогда не женится. А в середине июля отца сбила машина, когда он переходил Молодогвардейскую. Шёл на работу, как делал это изо дня в день, из года в год, и белую трость держал в руке, при том, что дорогу он знал наизусть. Чтобы видели – идёт слепой. Но водитель не увидел. Его осудили потом, когда и мама уже угасла. Сорок дней после смерти отца она, сгорбившись, сидела на стуле, почти не ела, почти не спала. Не плакала, но как будто таяла, становилась прозрачной. Амирам тормошил её, как мог, но она лишь трогала его волосы невесомой ладонью, а на сороковой день тихо прилегла на нерастеленную постель, прямо на белое покрывало, почти сливаясь с ним, да так больше и не поднялась.

Единственная радость среди этих бед – Амираму уже исполнилось восемнадцать, детдом не грозил. В тот день, как раз и стукнуло, когда Таню обнимал Серёжка. Как давно это произошло, в прошлой жизни. Армия с его «минус шесть» над Амирамом не висела, а жаль! «Воевал» бы он сейчас с удовольствием, бил, крушил и ломал, вопреки своему сдержанному и незлобивому характеру.

Квартиру Амирам поменял. Не без труда купил газету по обмену, а варианты его, практически, не интересовали: лишь бы подальше отсюда, от этого дома, где каждый незрячий взгляд в его сторону сочувствовал, любой пыльный куст под окном помнил его родителей, всякая вещь в доме до последней тряпки для уборки хранила прикосновение материнских рук.

Так Амирам остался один на улице Авиамоторной. Работу, так же, как и квартиру, искать почти не пришлось. На той же Авиамоторной улице находился исследовательский институт. Амирама взяли в тот же день, что он пришёл в отдел кадров, в КИПиА2, и работа сталась «под рост» Амирамовскому характеру. Здесь его некоторое занудство обернулось дотошностью,