Вера Панова - Кружилиха Страница 17

После смены Лида мыла руки, снимала с головы платок и распускала по плечам свои крупные пепельные локоны. Выйдя из цеха, она принимала то мечтательное выражение, которое она любила у себя. Из маленького чертенка она превращалась в хорошо воспитанную девочку - мамину дочку. В редкие выходные дни она гуляла с молодыми офицерами и м о р я ч к а м и из морского училища; они обращались с нею так, словно она была стеклянная: она создана для изысканных чувств и слов, все девушки кажутся грубоватыми рядом с нею... Восхищенным м о р я ч к а м в голову не приходило, что она умеет кричать пронзительным голосом на весь цех, а при случае не задумается дать по физиономии - будьте уверены...

В сорок четвертом году ее наградили орденом "Знак Почета". Она носила колодочку с ленточкой: это эффектно; на мальчишек это производит жестокое впечатление...

В доме она занимала теперь то место, какое до войны занимал отец. Мать старалась, чтобы к ее приходу все было прибрано и ужин был горячий, еще платье надо прогладить для Лидочки, чулочки заштопать для Лидочки... Мать вырезывала из газет все, что писалось о Лидочке, и Лидочкины портреты, и посылала отцу.

С Костей Бережковым Листопад познакомился так. Однажды позвонил к нему главный бухгалтер: как быть, одному рабочему начислили за месяц девятнадцать тысяч зарплаты, неслыханная цифра, начальник цеха и парторг настаивают на уплате, платить или воздержаться?..

- Что за рабочий? - спросил Листопад.

- В том-то и дело, - сказал главбух, - что если бы старый, кадровый, а то мальчишке семнадцать лет, без году неделю на производстве. - Видимо, последнее обстоятельство и внушало главбуху подозрение.

Листопад заинтересовался, позвонил Рябухину. Тот объяснил: полтора месяца назад завод получил срочный заказ. Выполнение заказа задерживалось из-за перегрузки станков "Sip". Тогда Костя Бережков изготовил на "Sip" кондуктор для сверления отверстий на расположение и с помощью этого кондуктора обработал детали. Да, действительно заработал девятнадцать тысяч, и действительно на заводе всего около двух лет, чертовски талантливый парнишка, из него будет инженер...

Листопад приказал немедленно выдать Косте Бережкову зарплату, а сам пошел в цех - посмотреть, что за Костя. Оказалось - обыкновенный мальчик, высокий, с крупными чертами добродушного лица, большерукий, рукава короткие - из спецовки вырос... Он поговорил с Костей: один, живет в общежитии; мать с четырьмя младшими детьми живет далеко, в маленьком городке; отец погиб на фронте. На завод Костя пришел из ремесленного училища.

- Не учишься? - спросил Листопад.

- Я занимаюсь с Нонной Сергеевной, - сказал Костя.

- С какой Нонной Сергеевной?

- С товарищем Ельниковой, конструктором. Нас несколько человек с нею занимается, - объяснил Костя.

Потом Листопаду сказали, что Нонна Сергеевна по собственному почину отобрала несколько мальчиков и девочек из бывших ремесленников, они ходят к ней домой, и она их учит. Саша Коневский считал, что следовало бы это дело ввести в общую систему технической учебы, время от времени устраивать ребятам экзамены, это было бы поучительно для всей заводской молодежи. Занятия лучше проводить в клубе, чтобы могли присутствовать все желающие... Рябухин не согласился с Коневским: ребята не ходят в клуб, потому что там холодно, а у Нонны Сергеевны тепло. И чаем она поит, говорят ребята, - и у нее много интересных книг по технике, их можно брать с полок и рассматривать.

- А Нонне Сергеевне, - сказал Коневскому Рябухин, - ты и не заикайся, чтобы переходила в клуб и что ее учеников будут экзаменовать: женщина с фокусами, фыркнет и бросит все, и конец хорошему начинанию. Подождем, сама к нам придет.

Листопад премировал Костю, а когда спустя сколько-то времени захотел опять увидеть его, Кости на заводе уже не оказалось: отослал матери свои девятнадцать тысяч и ушел в индустриальный техникум.

Листопад рассердился: как отпустили человека, полезного для производства? Грушевой разводил руками, бормотал что-то насчет того, что Нонна Сергеевна очень настаивала... Эта Нонна Сергеевна крутит людьми по своему усмотрению. Указать бы ей ее место, да не хочется связываться с бабой...

Вот таких молодых людей, как Костя Бережков, Лида Еремина, как способный техник Чекалдин, Листопад знал в лицо и живо интересовался ими. Но существовало еще несколько тысяч подростков, у которых не было никакой славы. От них, случалось, приходили в отчаянье старые мастера, привыкшие иметь дело с опытными и дисциплинированными рабочими. А между тем они работали и давали продукцию, и их неловкими усилиями, слитыми воедино, выполнялась программа военного времени. Кроме Лиды и Кости, был на заводе мальчик Анатолий Рыжов, он прогулял целую неделю, и его надо отдавать под суд.

Небольшого роста коренастый мальчуган работал у сверлильного станка. Кругом были такие же мальчуганы, в таких же спецовках, но у Анатолия Рыжова было выражение, отличавшее его от всех, - выражение угнетенности; и по этому выражению Листопад еще издали угадал прогульщика. Прогульщик мельком взглянул на подходившего директора и продолжал свое дело.

- Рыжов? - спросил Листопад.

- Рыжов, - ответил Толька.

- Это ты неделю шлендрал? - спросил Листопад.

- Я, - ответил Толька. Про себя он подумал: "Эх, люди!.. Тут преступление и наказание, а он с шутливыми словечками: шлендрал". Толька сурово насупился и вложил в зажим новую деталь...

Листопад остановил станок и спросил:

- Тебе сколько лет?

- Шестнадцать, - отвечал Толька. Ему еще не исполнилось шестнадцати, но он исчислял свой возраст не со дня появления на свет, а по году рождения: если родился в 1929 году, значит, в 1945-м ему шестнадцать лет.

- Где же ты был? - спросил Листопад.

Толька ответил не сразу. Ему надоело отвечать на этот вопрос.

- В деревне.

- В деревне? Что делал? Работал, что ли?

Толька молчал.

- У тебя семья в деревне?

- Нет, тут у меня семья, на Кружилихе.

- Кто у тебя?

- Мать.

- Ты один у матери или много вас?

- Один, - сказал Толька и сам удивился: ему до сих пор не приходило в голову, что он у матери один. При матери он числил Федора, Ольку и Вальку, а себя - в последнюю очередь и между прочим.

- Ты по доброй воле к нам пришел, - сказал Листопад. - Законы военного времени тебе известны, так? Ты понимаешь, что мы тут не шутки шутим. Мы все силы напрягли - завершаем великое дело, ради которого сотни тысяч наших советских людей отдали жизнь; а ты дезертируешь...

Он говорил суровым голосом и чувствовал нежность ко всем этим ребятам, к этим чистым глазам, которые смотрели на него, которых он раньше почему-то не замечал.

- А вы где, ребята, живете?

Ребята замялись: никому не хотелось выскакивать - отвечать первым...

- Вот ты - где живешь?

- Я? - переспросил Алешка Малыгин. - Я тоже в семье живу.

- А ты?

- В юнгородке, - отвечал беленький, похожий на девочку Вася Суриков. - Я и вот он, и вот он - мы живем в юнгородке.

Юнгородком называли десяток стандартных двухэтажных домов, построенных в годы войны для молодых рабочих, не имевших жилья.

- Как там у вас, в юнгородке? - спросил Листопад. - Хорошо?

По тому, как переглянулись ребята, он понял: совсем не хорошо.

- Ничего, - сказал Вася Суриков со снисходительностью мужчины, понимающего трудности и не боящегося их, - жить можно.

Листопад смотрел на них, и чувство умиления, почти благоговения, наполняло его душу.

Он надвинул Тольке кепку на нос и сказал:

- Обожди, ребята, еще немного, перейдем на мирное положение, получите отпуска, дадим вам путевки в дом отдыха, кое-кто, наверно, пожелает идти учиться, - все еще будет, ребята. Все.

Подошла Марийка, расстроенная.

- Вот, товарищ директор, никакой сознательности, - сказала она, качая головой. - А еще родственник председателя завкома. Осрамил Федора Иваныча на всю Кружилиху! - сказала она Тольке с сердцем.

Листопад не понял:

- Как председателя завкома? Кто родственник?

- Да он же, а кто же, - сказала Марийка. - Вот этот красавец молодой... Ну, как же. Покойной жены Федор-Иванычевой родной брат, вместе и живут.

Листопад помолчал, соображая.

- Ладно, - сказал он, - работай, Рыжов, замаливай грех.

"Ах, хорошая вещь ребята, - подумал он, уйдя от них, - ах, хорошая!.." Взбодренный, словно вспрыснутый весенним дождем, он прошел в конторку к мастеру Королькову, кликнул по телефону Мирзоева и поехал в юнгородок.

Мирзоев сидел за баранкой необычно серьезный и строгий, со сведенными тонкими бровями.

- Чего у тебя сегодня вид бледный? - спросил Листопад.

- Отмечаю траурный день, - тихо и торжественно отвечал Мирзоев, глядя перед собой печальными глазами. - Ровно три года назад погиб мой лучший начальник и товарищ, которого я возил: командир нашего батальона... Это был человек! Буду жить еще сто лет - буду помнить.

У каждого за годы войны выросли свежие могилы. Будь жива Клаша, был бы сын, сыновья, мальчики с чистыми глазами и мужскими душами... Сколько потеряно, сколько лет пройдет, пока зарастут могилы быльем-травой!