Александр Стеклянников - Предназначение Страница 17

Возникла большая, очень большая пауза...

- Саах, ты не пользуешься методами, известными нам. В чем твой секрет?

- Вы же видите людей насквозь, каждую их мысль, так зачем вы спрашиваете; возьмите да прочитайте его мысли; так вам будет яснее, по крайней мере, - говорила Йу.

Помедлив, Аирам повернулся к ней:

- Ничего не понятно. Там нет мыслей, лишь движение бытия, и оно... бескрайне. Похоже, мысли слишком примитивны для выражения этого.

- Так как же вы хотите услышать об этом в словах, которые еще более примитивны? Зачем вы вопрошаете? Таким образом истину не познать. О каких методах вы спрашивали? Методах Любви? А каким методом растет дерево? И где оно изучает этот метод, когда оно еще в семени? Нет метода, нет. Каждая частица мира делает то, что должна делать, все идет, как надо, по закону радости. Беда лишь в том, что мы забыли этот закон. А Саах... он принял все, опустошился, отдал все Матери, а она отдала ему себя. Ведь она - это все, что есть во вселенной. И он спонтанно делает то, что ему должно делать. И каждый пройдет через это... И вы делаете то, что должны делать, сами не зная об этом, или думая, что это ваше собственное побуждение и последующее действие. Но это Она в вас, в ваших действиях, в ваших мыслях. Она многопланова и играет сама с собой: та, которая свыше и та, которая в вас...

Сааху было смешно, но он побоялся потревожить собеседников и сдержался. Они говорили долго, до полуночи. Сквозь сон Саах слышал гул их голосов, они вставали, ходили туда-сюда, снова садились, два раза подкреплялись фруктами, материализованными Аирамом прямо из воздуха, затем Йу заявила, что пора спать, пожелала мудрецу всего хорошего, он одарил ее ослепительной улыбкой, попрощался и исчез во тьме, чиркнув звездой по тихому ночному небу.

x x x

Призвав решительность, Саах обрел уверенность в непостижимости знания завтрашнего дня, да что там, даже грядущего мгновения. В чем он был уверен, так это в том, что он есть, существует. Да и то, имеет реальность свою, лишь обращенный к Бескрайнему. А сам, будучи личностью, пребывал в вечности только погрузившись в неподвижную интенсивность солнечного молчания, где все дискретности проблем разрешались еще до своего появления. Но слова "до" и "после" там имели надвременной смысл; и он снова мерно пульсировал, дышал, подвешенный в... поразительно наполненной пустоте, зная все обо всем, но не в мыслях, чувствах и словах, а так, сознанием, и поэтому, конечно же, не зная ничего ни о чем. И все это одновременно. Но как "одновременно"? Не было времени. И оно было все сразу, без постепенного раскручивания от PAST к FUTURE, и поэтому не имело смысла. Тело плыло во вселенной, находясь тут же, в поезде дальнего следования и... оно ощущало морщины убийственного копошения мировых катастроф где-то в своих неосознанных магмах, бесконечно простирающихся глубинах...

Вероятнее всего, жизнь его скоро изменится. В чем он видел свое будущее? В повороте от высшего, светозарного, ликующего, любвеобильного, бесконечного (конечно, там можно пребывать в полной славе некоторых своих просветленных частей, но...) к ногам, погруженным в ил миллионнолетних напластований лжи, гибельных щупалец смерти, тяжелого тупого бессилия, бесконечной изнуренности, злобного отрицания любых изменений, в некое плотное простирание амбициозного обмана, а ниже - просто усталого забытья сознания? Но видел и делал не он. И надо было делать. И копать здесь, утеряв почти все из того, чего не имел, но чем был. И приобретать это снова, но в теле... Бог мой, не об этом ли говорила Йу.

А-а-а-х-х-х! Он ввинтился в эту трясину, закипевшую яростной агрессией против сознательного в нее внедрения, опустился ниже, ниже; нечто заволокло все вокруг дымной пеленой; он обессилел, замер где-то на уровне земли золотистым глазом в мировом хаосе подсознания, медленно выплыл, проснулся в тряском вагоне, обвел мутным взглядом купе и понял: да, это очень, очень нелегко. Более того, это было невозможно. Но если бы он знал, что это в принципе невозможно, он бы забросил это дело и наслаждался бы до конца своей жизни тем, что получил от Матери. Он бы сотню раз подумал, прежде чем лезть в кишащее змеями болото. Но он уже не думал ни о чем. И со светом Матери ему были не страшны никакие змеи. По-другому было невозможно. Измучившийся мир ждал неизвестно чего; чего-то, что изменило бы, наконец, всю эту свистоплясь к... Руки и ноги затекли, он устал так, как не уставал за всю свою жизнь. Что ж, он бросил вызов неизвестности; не ему менять предназначенное судьбой. Пора! Он уснул. Йу хмурилась во сне; впервые она осталась одна, без Сааха, в своих сновидениях, полных света и радости; и она искала своего любимого, почти подозревая о его действительном местонахождении...

Поезд нес их на северо-запад, возможно, не случайно именно туда; в купе было душно... Но ему было душно не от застоявшегося воздуха, а от отождествления с тем, что каждый из нас пополняет ежесекундно своими мелкими раздраженьицами, гневом, похотью, страхами и бог знает чем;.. От погружения в океан грязи, из которого мы вышли еще амебами... И если бы не улыбка Матери, не ее бескрайняя, раскрепощающая, утонченнейшая сила Любви, не свет напряженной мощи ее могущества, Сааха бы не стало.

x x x

- Йу, сейчас я должен идти один. Ты будешь ждать меня в гостинице... как бы долго я ни отсутствовал.

Поезд, пыхтя, двинулся, набрал скорость, стремительно пронзил даль, оставив их вдвоем на платформе среди чемоданов. Йу кивнула, улыбнулась. Саах видел снега, горы, долину. Он не стал ждать. Такси унесло Йу с вещами, он остался один, поднял голову, вздохнул. Ох, господи, до чего зыбка граница между зажатой, скуксившейся напряженностью и широчайшей открытостью, когда, кажется, дышит все существо, от подошв до небес. Саах шагнул в переулок.

x x x

Они жили вдвоем в живописной долине, Она и Он. Когда колокольчики Ее смеха будили в Нем неосознанную жажду открытий, путешествий и оживляли в груди нечто, похожее на щемящую боль, пустоту, стремящуюся быть заполненной, Он поднимал глаза к небу, порывисто вздыхал, не в силах вместить рвущийся из существа поток мощи и иногда смеялся, хватал Ее на руки и уносил в поля, приминая луговые цветы; знойный воздух дрожал, искажая фигуры двух влюбленных, летящих не чуя ног куда-то вдаль, а иногда отворачивался, смахивал слезу и уходил в горы; оседлав дикого горного яка, носился по снежным склонам, вцепившись в шерстистую спину и устремив невидящий взгляд за горизонт, изломанный горным хребтом, либо осуществлял головокружительные прыжки через бездонные расселины и безумные восхождения к обледенелым вершинам. Он видел много дальше того, что мог осознать, и сердце Его ныло, не чуя радостей, не зная печалей, но ведя Его сквозь то, что могло бы составить его обиход, сквозь повседневную рутину, сквозь вечно новые восходы, сквозь милый взгляд агатовых глаз и... О да, Он готов был увидеть мир, но некому было чиркнуть спичкой!.. Временами Она смотрела на него долгим взглядом, вопрошавшим: "Кто ты? Ответь. Я забыла, чьи ноги несли меня по дикому лесу". Взгляд звенел, звенела тишина; Он нарушал ее:

- Человек не есть совокупность клеток, музыка не есть совокупность звуков, картина не есть совокупность мазков на холсте. Замри и прислушайся... Ты почувствуешь аромат Истины. И человек, музыка, картина и все остальное откроют тебе свой секрет. И..." - Он опускал голову, чувствуя, как близко он к заветной двери и как далеко все же от разгадки цели своего существования. Она брала его ладони в свои и думала: "Что-то произойдет совсем скоро... А, может быть, Я просто перенервничала? Господи, какие холодные у него ладони. О, Cолнце, прими..."

- Да, произойдет, вероятно. - Он кивал головой и снова надолго замолкал, устремив взгляд в окно, в серебро звезд, колющих холодными иглами лучей горячие сердца.

- Не подкупающею красотой,

Не дивным взглядом страсти фея снится,

Забывши страх, замерзшая синица

Доверчиво садится на ладонь.

- Он протягивал руки, и синицы, вспорхнув с веток и усевшись на край ладони, склевывали семечки подсолнуха. Сверкали снега.

Они любовались распадком; поросшая лесом ложбина и каменистые склоны, испещренные тропами яков...

Из-за перевала показалась фигура человека; невыразимо маленький, далекий, он огляделся и стал осторожно спускаться вдоль склона по одной из троп. Они замерли, окаменели, скрестив взгляды на еле заметной темной точке, растущей на глазах. Века побежали вспять. Кроме них двоих существовал кто-то третий, и в этом была невыразимая сладость. Ожидание покинуло их умы, сменившись надеждой. Думали ли они, что надежда будет предвестником уверенности, основы истинного действия?

Человек преодолел последний сугроб, вошел во двор, приблизился к ним, глянул сияющим взором поочередно в две пары глаз и молвил:

- Мир дому сему. Я Саах. Будем знакомы...

x x x

- ... и вот, все так непонятно, и что-то бродит где-то внутри, болит, но как-то не так, и не найти ответа. Но как, как?.. И что?.. А что "что", я не знаю.- и Он взглянул на Нее, Она была неподвижна.