Ал Разумихин - Короткая жизнь Страница 17

Во всех биографиях Ботева, которые мне довелось прочесть, мельком говорится о том, что, находясь в Одессе, он познакомился с одной польской семьей. "Внешние обстоятельства отношений Ботева и польской семьи, - пишет биограф, - не имеют для нас большого значения..." И - все.

Однако, позволю заметить, именно в дни своего сближения с семьей Рудзиевских Ботев осознал себя борцом за народное счастье и во имя родины отказался от личного счастья, от благополучной, обеспеченной жизни- совершил деяние, на которое мог решиться только человек исключительной целеустремленности и необычайно сильной воли.

...Село Комрат - административный центр, где сосредоточено управление болгарскими школами в Бессарабии. Сюда и прибыл Ботев - с благими намерениями, с узелком, в котором смена белья да старый офицерский китель, подаренный паном Свентославским, и с любимой книжкой за пазухой. Что за книга, догадаться нетрудно, - роман Чернышевского, который для Ботева не столько роман, сколько наставление на все случаи жизни.

Избытка в педагогах для болгарских школ не было, а справка о том, что он обучался на втором курсе университета, давала ее владельцу право занять должность учителя сельской школы. Христо Ботева направили в село Задунаевку.

Он взялся за обучение ребятишек. Дети полюбили молодого учителя, а учитель привязался к детям. Он учил их всему - грамматике, арифметике и даже закону божьему, хотя на уроках закона божьего не столько заучивал с учениками молитвы, сколько знакомил их со сказаниями о великих славянских просветителях Кирилле и Мефодии, водил детей в поле и лес, изучал с ними природоведение среди живой природы.

Постепенно Ботев осваивался в Задунаевке. Дети рассказывали о нем родителям, и многие жители села были уже знакомы или наслышаны о молодом учителе. Его зазывали на сельские сходки, обращались при случае за советом к грамотному и отзывчивому молодому человеку. Только советы Ботева частенько оказывались непривычными, потому как выходили за пределы местных событий.

По вечерам он встречался с молодежью и пел вместе со всеми в хоре. Но не только пел, но и о Рахметове рассказывал, о Герцене, о его "Колоколе", и о тех, кто боится революции, и о тех, кому она не страшна.

Сельскому старосте вроде и не с руки заходить к Вакуленкам, у которых квартирует учитель, а зашел.

- Слыхал я, Фома Петрович, полиция в село должна наведаться.

- С чего бы это?

- Учителем интересуются. Народ мутит. Предупреди.

Опять нависла туча над головой. Надо уезжать подобру-поздорову...

По пути в Калофер Христо заглянул в Сливен - тот просторнее Калофера, но те же глинобитные одноэтажные домишки и глухие заборы. Решил на всякий случай дать крюка - чем черт не шутит, надежда того стоит! Вдруг пан Чайковский, он же Садык-паша, и впрямь чем поможет. Пан Свентославский заверял в том Христо.

Можно предположить, что в их встрече не было ничего особенного.

- Тебе чего?

В просторной горнице на широкой оттоманке полулежит седовласый мужчина в расстегнутой белой рубахе. Паша? Должно быть, он и есть паша.

- У меня письмо к вам.

Человек берет письмо, неспешно вскрывает конверт, расправляет листок, начинает читать.

- Ба-а-а! Пан Свентославский! Старый знакомый... Просит помочь тебе. Разве можно отказать пану Свентославскому? - на минуту задумывается, почесывает грудь. - Грамотный?

Христо рассказывает о себе, о том, как не поладил в Одессе с полицией, что едет домой к отцу, который, быть может, поспособствует устроиться в Калофере учителем.

- На учительское жалованье сыт не будешь, - резонно замечает Чайковский и предлагает: - Иди ко мне в писаря. Дам приличное жалованье, будешь сыт, а там поглядим.

- Попробую.

- Вот и ладно. Располагайся в соседней комнате. Обедать будешь вместе со мной. Только не зови меня паном, здесь я паша.

Христо остался в Сливене, - может, удастся скопить толику денег, будет семье поддержка на первое время, как вернется. Кроме того, Чайковский заинтересовал его и сам по себе.

Командир полка расквартированных в Сливене турецких казаков Чайковский просыпался ни свет ни заря, умывался, завтракал и шел на плац, где проводил полдня. Порядок у него в полку образцовый. Спуску не давал никому. Был строг, но не жесток.

Вторую половину дня Чайковский посвящал личным занятиям. Для них-то и понадобился ему Ботев. Подумать только! Командир полка, оказывается, писал мемуары. Каждый день после обеда Чайковский заваливался на оттоманку, Ботев усаживался за стол и приступал к выполнению своих обязанностей личного секретаря. От него и требовалось-то лишь слушать и записывать. Слушать же Чайковского, надо признать, было интересно. Рассказывая о пребывании в Турции, Чайковский вспоминал и о своих юношеских годах.

Бедный польский шляхтич мечтал о военной карьере, поступил в военное училище, откуда вышел подпоручиком. Начало тридцатых годов. Польские аристократы бредят независимостью Польши, стремятся вырваться из-под власти России. Нарастало восстание. Но фортуна не улыбалась Чайковскому. Царским властям он подозрителен. Для того чтобы стать в ряды руководителей восстания, недостаточно родовит. Молодой офицер еле-еле сводит концы с концами, честолюбие побуждает его бросаться из одной крайности в другую. Вздумалось бежать в Турцию...

Ему исполнилось тридцать лет. Нищий и гордый поляк, бывший российский офицер очутился в Константинополе гол как сокол. Турецкие власти охотно принимали на службу иностранцев. Кто только не попадался среди турецких чиновников: англичане, французы, бельгийцы, австрийцы... Если беглец обладал способностями, он находил себе место.

Высокого, статного Чайковского зачислили в драгунский полк, несший службу при дворе, ему повезло, на него обратил внимание сам Абдул-Меджид. Молодого офицера, наделенного обаянием, успевшего завести знакомства с влиятельными турками, навестил мулла.

- Ты нравишься султану, - сказал он. - Но к тебе нет полного доверия. Зайди к шейху Исаму.

Шейх Исам - влиятельная фигура при султанском дворе, по пустякам вызывать не станет. Пан Чайковский явился к шейху. Шейх поглаживал седую бороду. Молчал. Молчал и Чайковский. Того требовал этикет.

- Ты верен султану? - нарушил молчание шейх. - А султан верен Магомету. Какому Богу верен ты?

- Тут не до шуток, - рассказывал Чайковский. - Шейх предложил мне принять магометанство. Это значило - или ты наш, или не наш. Примеров вокруг было сколько угодно. Англичане сами посоветовали генералу Гюйону перейти в магометанство, полковник Кольман, перешедший на службу к туркам из австрийской армии, стал Тайши-пашой, польский генерал Бем превратился в Мурад-пашу. Все было ясно: или ты полковник, или покойник.

- И вы предпочли стать полковником? - спросил Христо, с трудом скрывая насмешку.

- А иначе мне прислали бы шнурок.

- Какой шнурок?

- Шелковый. Чтобы повеситься. Или прислали бы какого-нибудь эфиопа помочь мне залезть в петлю. Так кончился пан Чайковский и появился Мехмед-Садык-паша. Знаешь, что значит Садык? Верный! Шейх подарил золотые часы, султан отвалил несколько тысяч пиастров...

- И с тех пор?

- С тех пор я, Садык-паша, командую то одним полком, то другим, лет двенадцать назад участвовал в русско-турецкой войне, сражался в армии Омер-паши, отбил у русских Журжево... - Чайковский покрутил ус. - А потом русские отбили Журжево обратно.

Христо видел: Чайковский многое повидал в жизни и правильно о многом судит, в средствах, надо признать, он был не слишком разборчив, но людей щадил, был смел, даже отчаян, считал себя справедливым, всему знал цену и мечтал окончить жизнь... писателем.

Забегая вперед, скажу, что мечта Чайковского в известной мере осуществилась. В 1871 году он ушел с военной службы у турок, уехал в Россию, в 1873 году опубликовал в Киеве повесть "С устьев Дуная", в Москве уже посмертно вышли его "Турецкие анекдоты", а позже "Русская старина" напечатала "Записки Михаила Чайковского".

Но это - будущее, а пока что Садык-паша диктует писарю свои воспоминания. Христо записывает и запоминает.

Рассказы Садык-паши помогли Ботеву лучше понять, что за люди играют судьбой Болгарии. Чайковский умело служил турецкому правительству, был ревностным служакой, но он нисколько не идеализировал тех, кому служил, знал цену и султану, и его приспешникам.

Что ждать болгарам от правителей, которые болгар и за людей-то не считают? Невежество доходило до того, что первый секретарь французского посольства в Константинополе господин де Бутенвиль в разговоре с Чайковским, когда тот упомянул о страданиях болгар, высказал искреннее удивление:

- Да разве болгарский народ существует? Я всегда думал, что слово "болгарин" - синоним слова "пастух".

Двойственное чувство питал Христо к Чайковскому - смел, умен и все-таки авантюрист, пренебрег интересами своего народа, оставил Польшу, бежал в Турцию, сменил веру, а теперь, когда служба уже прискучила, стала в тягость, собирается, судя по всему, удрать в Россию.