Николай Храпов - Счастье потерянной жизни Страница 17

Рядом с Каплиной стоял мужчина лет 35 с таким же суровым, но похотливым лицом, рябым и дряблым. Это был лагерный опер. Удивительнее другое: оба они - заключенные, но пользовались особыми привилегиями и тем самым ничуть не отличались от вольнонаемных. Кроме того, они сожительствовали, хотя всем давали понять, будто они супруги.

- Ну что ж, ребята, - властным тоном заявила Каплина, вот вы и прибыли на разъезд "Известковый", на фалангу номер один, где будете под моим началом. Я вам сочувствую, вы приморены, еле держитесь на ногах, что не мудрено после двухмесячного этапа. Фаланга находится в двух километрах отсюда, и мы сразу же пойдем туда. Извозчиков для вас нету. Наши лошадки возят землю и выполняют план. По дороге будем отдыхать, чтобы пришли живыми. Вперед!

Каплина с опером пошла впереди, за ними, закинув мешки за плечи, потянулись зеки. Шествие замыкал конвой с винтовкой.

Пусть условная, но свобода! Свобода от вагона и опостылевших урок! Павел окончательно воспрянул духом.

Шли вдоль насыпи, за поворотом, в каменистом ложе открылась кристально чистая, таежная речка, все в один голос попросились на отдых. Павел кинулся в воду первым, и как малое дитя заплескался у бережка. Полными жадными глотками пил он студеную воду, тихо говоря:

- О, Господи! Если бы это место стало для меня потоком Хораф, куда Ты повелел когда-то скрыться на время Илье! Как я был бы счастлив на этих камнях склонять голову и колени перед Тобой!

Как тихо не произносил Павел слова благодарственной молитвы, Господь услышал его: это место и в самом деле стало подлинным Хорафом для Владыкина, местом, где он не раз изливал свою душу перед Господом.

Показались брезентовые палатки, раскинутые неподалеку от кочковатого болота. Здесь и разместились на новых, тесовых нарах на четыре человека, которые тут назывались "вагонками". В цинковых тазиках, с расчетом на 10 человек, принесли еду. Павел одолжил котелочек, отмерил содержимое тазика и вышел наружу, чтобы, помолившись, поесть. Но стоило ему наклониться над котелком, как в нос ударила вонь, напоминающая гнилую торфяную жижу. Павел посмотрел на товарищей: все как один с бранью выливали содержимое тазика за стену палатки. Преодолев отвращение, Павел хлебнул жижу через край ложки не было. И тут же выплюнул обратно - рот будто обожгло ядом. Опрометью кинулся он к бачку с водой, чтобы ополоснуть рот. Помешав в котелке палочкой, исследуя - чем же тут умудрились кормить людей, он обнаружил разваренную вместе с внутренностями рыбу, источавшую такое зловоние, что котелок невозможно было держать рядом.

В палатку почти вбежала начальница, лицо ее исказила гримаса злобы.

- Это что такое?

Один из раздраженных урок на блатном языке выразил ей свое негодование, и в ответ полилась такая отборная матерщина - из уст женщины! - что Павел в ужасе закрыл уши руками. Каплина злобно выговаривала зекам не только за то, что те отказались есть жижу, но и за то, что испортили траву возле палаток.

Она угрожала, что даст еду и похуже и все будут жрать, а несогласных она засадит в "крикушник" - что-то типа лагерного карцера - что она видела и не таких, что они еще попомнят...

Закоренелые преступники, ворье, годами не вылезавшие из тюрем, молча, с побледневшими от страха лицами, слушали всю эту мерзопакостную речь.

Вот каким оказался для Павла Владыкина первый лагерный день.

Поведу тебя вперед

Павла ждал вызов в управление. Напарник спросонья сунул ему клочок бумаги, записанный по селекторной связи. Вот что там было написано:

"Владыкину немедленно, по получении настоящей телефонограммы, с рабочими чертежами и текущей документацией явиться в управление. Кроме того, сняться с учета и довольствия, взять вещи, остальное оставить сторожу",

С грустью оглядел Павел свою избушку, точно прощаясь с нею. Жалко было оставлять обжитое место, да жизнь у него подневольная.

"Не для покоя в мире этом,

Христова Церковь избрана,

Ей Богом и Святым Заветом,

Здесь только битва суждена!"

От слов гимна легче стало на сердце. Молился, пока не облегчил и душу. Уснул крепко и спокойно.

Сборы оказались недолгими: все его имущество свободно вмещалось в отцовском чемодане. Прощаться пришли немногие: у каждого из лагерников завтрашний день был точно такой же туманный, как и у Павла. Их не спросят: желают ли они ехать туда-то и туда-то, а на вопрос ответят в лучшем случае ядовитой репликой. Каждый отчаянно боролся за жизнь. Так был ли Павел в таком случае исключением? Нет, конечно.

Кое-как доплелся до управления. Документы приняли равнодушно - да и как управленцы могли реагировать на появление очередного "зека"? Велели направиться в 3-й отряд.

Из третьего отдела Владыкина тут же направили в центральную тюрьму. Да, в ту самую, где его чуть не сожрали клопы. От воспоминания его передернуло. Неужто опять в клоповник? Нет, повели мимо, толкнули в небольшую камеру. Трое обитателей готовились ко сну. Павел последовал их примеру. "О, Иисус мой, сохрани меня и здесь!"

Утром с ним беседовал начальник спецчасти.

- Ну, Владыкин, - на нас не сетуй: в том, что тебя сняли с работы и сунули сюда, нашей вины нету. Отсюда пойдешь на Кожевничиху - она хоть и числится в разряде штрафных, но из трех фаланг ты выберешь себе подходящую. Вот тебе пакет с твоими документами - отдашь по прибытию. Отправляем тебя без конвоя - ты не сбежишь, мы тебя знаем, мы тебе доверяем. Тут недалеко километров пятнадцать.

Город остался позади. Павел улыбался: "Мой Господь Сам нес на Себе крест, на котором Ему надлежало быть распятым. А мне даже пакет вручили - в нем мои предстоящие мытарства!"

Сколько передумаешь, пока шагаешь накатанной дорогой! Тут тебе припомнятся и ужасы этапного вагона, и лишения на третьей фаланге, и встреча с Ермаком, милые лица деда Архипа и Марьи, и кошмары зоны Кутасевича, и проводы в небесную отчизну Зинаиды Алексеевны, и леденящие душу страхи штрафной фаланги... Да что говорить: не по годам страдания. Вот лучше подумать о своем детстве, о бабушке, о Кате, покаянии... Слезы выступили на глазах у страдальца. Он приостановился, поискал место для молитвы. Вот, кажется, подходящее - затишок и даже подстилка из соломы. Павел упал на колени:

- Боже мой, Боже мой! Услышь меня. Ведь мне только 22 года, прошли лучшие годы детства и юности, нахожусь ныне в страдании, а что впереди? Много я получил благословений и радостей от Тебя, от многих ужасов Ты меня избавил, но предстоящие муки страшат меня еще больше. Если Ты не ободришь меня, я не пройду. Рассей мои сомнения, сотри мрак моих скорбей. Ты ведь знаешь, за Твою истину несу лишения и нести их хочу с радостью. Помоги же мне, Господи! Помоги!

За коряжиной послышался людской говор, кашель, шум шагов. Павел осторожно выглянул. Растянувшись длинной чередой, топала ватага заключенных, охраняемая конвоем. Не трудно было догадаться, что этап шел в Кожевничиху. Впереди, без всякой поклажи, беспечно скалясь, шли урки. Видно только что с воли: в шапках, телогрейках с опушками, в подшитых валенках. Для этой категории узников очередной этап - всего лишь увеселительная прогулка. А вот для тех, что волочились сзади, согбенные под тяжестью воровского добра, изможденные, одетые в немыслимые лохмотья - для тех чем виделся этот переход? Ботинки по полпуда из автопокрышек, еле бредут бедные доходяги. Вот один свалился в сугроб. Громкая брань, тычки конвойных, остановка всего этапа... Никто не проронит и слова состраданья. Конвойный крикнул: "Пошел!", сам махнул едущей позади подводе, двое зеков нагнулись, подняли безжизненное тело, швырнули поверх сена и снова: "Пошел! Пошел!".

Боже мой! Сколько же на свете несчастных, страдающих гораздо больше меня! Здесь я много счастливее их. Прости мои сетования!

Ободрившись, Павел пропустил колонну, зашагал следом. В поселок притопал к вечеру. Заключенные расходились по баракам.

- Стой! Ты куда? - окликнул его зычный голос. Павел повернулся - да это никак Петров, тот самый Петров, который уже брал его на строительство моста еще на первой фаланге.

- Ты как тут появился?

Павел молча достал пакет. Петров распечатал, бегло прочитал, брови вскинулись удивленно:

- За что же твоя дурная голова угодила в штрафную? Опять, видно, за веру! Говорил тебе: твой Бог заведет тебя и не в такое место. Эх, ты! Жил бы да жил в свое удовольствие, учился бы, в люди вышел. А ты... Ладно, это потом. Начальником тут я, только ты мне не нужен. Куда тебя?

- Гражданин начальник, - не поднимая глаз, заговорил Павел, - вот вы человек образованный; убеждений, которые привели вас сюда для освоения этого дикого края, не оставили, хоть они не дают вам ничего утешительного, да и не дадут в будущем. Так как же я могу оставить свою веру, которая выводит меня всюду из тех мест, куда гонят злые люди? Эта вера вселяет в меня радость, вера, которую исповедовали в течение тысячелетий самые лучшие, самые добрые и искренние люди.