Сон-трава. Истории, которые оживают - Елена Воздвиженская Страница 17

Волчья жизнь

Волчонка Фёдор подобрал в лесу совсем махоньким. Было это так.

Фёдор о ту пору берёзовый сок собирал и почки заготавливал, они ведь, как известно большую силу лечебную имеют. И вот на обратном пути, пробираясь к тропинке через валежник, услыхал Фёдор как кто-то тихохонько подвывает, будто младенец плачет, огляделся он, начал искать место, откуда звук идёт и нашёл.

Под старым поваленным деревом, вывороченном вместе с корнями, в самой гуще скрюченных переплетённых корневищ, виднелась нора, а рядом со входом посреди бурых тёмных капель, высохших на траве, лежал волчонок. Махонький совсем, глаза только-только открылись, он беспомощно тыкался крошечным носом в окровавленную траву, и обречённо, горько плакал, не находя материнского тёплого бока и знакомого родного запаха.

Фёдор замер. Посмотрев по сторонам, он понял, что здесь произошло – охотники убили мать-волчицу, скорее всего и самца тоже, они всегда в паре – верные до самой смерти (что там народ про лебедей лишь песни слагает), других волчат тоже не было видно. А этот видимо остался каким-то образом незамеченным, может в норе притаился глубокой, так что не нашли его, может ещё как. Но вот теперь остался он один на белом свете. Без семьи, без родных.

Фёдор хорошо знал, что такое остаться одному. Сам сиротой рос, у тётки родной в услужении. Отец на войну ушёл да и не вернулся, а мать застудилась зимой сильно, да и сгорела по весне, растаяла. Забрала трёхлетнего Фёдора родная сестра по отцу, тётка Галя, женщина властная, недобрая, у самой у ей ребятишек было четверо, а тут ещё один. Она бы и рада не принимать пацана, да нельзя, в деревне осудят, не поймут, пришлось. Только никогда Федя не слышал от неё слова ласкового, как ни старался всю работу по хозяйству выполнять, всё одно – нахлебником был да гадёнышем приблудным.

Ну ничего, вырастила всё же его, не дала с голоду умереть. Как вырос Фёдор, да в армии отслужил, собрался в город, на тракториста учиться. Тётка ему сказала, мол, помочь я тебе ничем не смогу, мне своих учить надо, а муж-то тоже с фронта не вернулся, одна растила детей. Ничего, сказал ей Фёдор, я сам как-нибудь, ты не беспокойся за меня. Поклонился ей за все годы, да и уехал, в одной рубахе, в одних штанах, верёвкой подпоясанных. И ничего. Устроился всё ж таки. Мир не без добрых людей.

Дали ему даже общежитие. Днём учился, а по вечерам баржи разгружал, чтобы на жизнь заработать. Как отучился, дали ему распределение, директор училища, бывший фронтовик похлопотал, вот уж кто был им как отец родной, о каждом у него сердце болело, как о своём дите. Уехал Фёдор в молодой колхоз, жизнь там кипела, работы много, знай не ленись. А Фёдор никогда работы не боялся, к труду крестьянскому с малых лет был приучен. Так и жизнь потекла.

Поначалу жил у деда одного, Степаном звали, хороший дед, строгий, да справедливый. Ну а после свою избу поднял. С Тоней познакомился, она дояркой на ферме работала. Красивая! Фёдор к ней поначалу даже и подойти-то боялся, куда ему, она вон какая видная – коса толстая, глазищи зелёные, весёлая да ладная, а он и ростом невысок и лицом не вышел, так средненький. А Тоня однажды сама подошла, может, говорит, сходим вечером нынче в клуб? Кино там новое крутить будут.

Так и началось у них всё. Дружить начали. По осени Фёдор предложение сделал, Тоня согласием ответила. Стали жить в новой избе, потихоньку обживаться хозяйством. А по весне забеременела Тоня. Вот радости-то было! Фёдор будто не ходил, а парил, вот и к нему счастье пришло! Да только недолго счастье продлилось. Аккурат под Новый год Тоня рожать начала. Метель в тот день мела страшная, всё вокруг крутило-вертело, в трубах завывало, стучало по крышам.

Не заладилось что-то у Тони. Местная фельдшерица сказала, что нужно срочно Тоню в город везти, в больницу, ребёночек встал неправильно. На председательском ГАЗике повезли Тоню сквозь непроглядную мглу и круговерть, как сами в полях не остались неизвестно, дороги все замело, где небо, где земля непонятно – всё смешалось. Доехали таки. Тоня уже белее мела была, стонала только, не кричала даже. Врач как осмотрел, сразу крикнул в операционную везти, а Фёдор с фельдшерицей ждать остались.

Время текло как туман, сквозь пелену слышал Фёдор шумы больницы – быстрые шаги, голоса, запах лекарств. Через час вышел к нему врач, жестом на крыльцо показал, вышли вместе. Закурили. Пожилой врач, не глядя Фёдору в глаза, сказал:

– Прости, брат, не сумел я спасти их.

Метель выла и выла, надрываясь и стеная, покрывала мир белым саваном, погребая под собой жизнь и тепло.

У ребёночка выпала ручка, пока развернули операционную и дали наркоз, он уже погиб, не хватило совсем чуть-чуть, если бы на пол часа хоть раньше… А Тоня…

– Я такое за свою жизнь лишь два раза видел, – сказал врач, – Чтобы на ровном месте молодое здоровое сердце останавливалось. Вся наша реанимация была безуспешна. Прости, брат, мы сделали всё, что могли.

Фёдор сошёл с крыльца и в одной рубахе побрёл неведомо куда. Фельдшерица, плача, и кутаясь в большую шаль, бежала за ним, пытаясь остановить, хватала за руки, но Фёдор шёл как слепой, сквозь густую пелену снега. Фельдшерица побежала за водителем, чтобы тот остановил Фёдора, он был не в себе. А Фёдор шёл и шёл, он вышел за ворота больницы, прошёл через аллейку и лишь дойдя до оврага остановился.

Некий отблеск сознания промелькнул в его взгляде, когда он поднял глаза к небу. Ноги его подкосились, и он упал в снег. Крик разорвал лёгкие. Он кричал и кричал, и не мог остановиться. Чьи-то руки подняли его и взвалили на свои плечи, а потом понесли куда-то. А он всё плакал и плакал, и слёзы замерзали на его щеках.

Фёдор встряхнулся от воспоминаний и снова взглянул на волчонка, скулившего в мокрой от крови траве. Он наклонился и взял кутёнка на руки.

– Ишь ты, махонький, бедняжка, – сказал Фёдор, пряча малыша на груди, под куртку, – Замёрз, оголодал. Ну идём домой, не оставлять же тебя здесь.

Так и принёс Фёдор волчонка в свою избу. Потекли дни. Фёдор будто и сам ожил вместе с найдёнышем, несмотря на свои шестьдесят три года и старые болячки, резво забегал, засуетился. Появился у него смысл жизни – заботиться о ком-то. О своих хворях позабыл. Выкармливал кутёнка как ребёночка, нарочно для этого в город съездил, купил в аптеке бутылочку мерную и соску резиновую. А имя ему дал Ермак.

Как подрос маленько, мясо стал мелко-мелко резать да ему давать. Так и выходил. Спать его с собой клал, пока махонький был. Тот скулил больно сильно, тосковал по матери. А как подрос, так на двор его определил, на цепь, правда, не сажал, жалел. Да и маловат еще для цепи-то. Волчонок до того к Фёдору привязался, что бегал за ним хвостом, куда дед, туда и он. Да ещё потявкивал на чужих, коли в калитку кто зайдёт.

Соседи посмеивались, волчьей мамкой Фёдора в шутку стали звать. А Колька-сосед, тот сказал, мол, ничего у тебя, Фёдор, не выйдет, сколь волка не корми – он в лес глядит, всё равно уйдёт, как подрастёт.

– Ну что ж, – отвечал Фёдор, – Я ведь не держу, пущай идёт, ему, конечно, лес – дом родной, ему воля нужна. Что же мне было делать – бросить его малого погибать? Пусть подрастёт, а там отпущу его.

Да только не ушёл волчишка