Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин Страница 173

– Чо он тебе? – усмехнулся Ремез. – Не кот, дорогу вроде не перебегал.

– Дурным глазом на тебя смотрит, – опустив голову, зарумянившись, словно нецелованная девка, тихо призналась Марья. – И – на меня.

«Как не глядеть на тебя, Марьюшка? Такая краса!» – Ремез прижал её к груди и услыхал как часто и как неровно бьётся сердце этой властной порывистой женщины, ей подчиняются несколько стойбищ и родов, верящих шаманке беспредельно. Мисне всемогуща и добра. Она утешает, мирит, лечит, даёт напутствие в жизнь детям. Она запретила вогулам отправлять беспомощных старцев к верхним людям. Стариков холят теперь до последнего часа, поскольку Марья сказала: «Они там раньше вас будут... Они замолвят перед богами слово за вас».

В каждом стойбище отвела тёплый чум для рожениц и нередко сама принимала роды. Раньше рожениц оставляли в холодных чумах. И никто не наведывался к ним до самых родов.

Шаманка поровну делила добычу между немощными, детьми и вдовами. На глазах у Ремеза отстояла девочку, которую купил богатый вогул. Споив отца, он уже снарядил нарты и велел юной жене своей собираться. Вмешалась Марья. Она ездила в дальнее зимовье вместе с Ремезом, туда примчался молодой охотник, отца которого изломал медведь.

– Жив? дышит?

– Слабо дышит. Без меня может уйти к верхним людям.

– Так что же ты сюда прискакал? Надо было с отцом остаться.

– Велел тебя звать. Хочет слово тебе сказать.

Не успел старый охотник сказать последнее слово. Был ещё тёплый. Но сердце остановилось. Марья прикрыла ему глаза.

– Меня ждал, – суеверно поёжился охотник. Медведя, подмявшего отца, он кончил ножом. Шкура, очищенная от подкожного жира, сушилась на вешалке. Башка медвежья скалила зубы на колу перед чумом.

- Пожалуется верхним людям: «Микуль худой сын». Рассердится на меня.

– Не рассердится. Ты хороший сын, – успокоила Марья.

– Возьми шкуру за хлопоты... Сырая, однако.

– Оставь, – отказалась шаманка. – Дорогой ценой досталась.

– Сердиться буду! Ножом колоть её буду! Зачем хозяин отца измял до смерти? Возьми, – настаивал Микуль.

Марья заехала ещё в одно стойбище, приняла роды у двух вогулок, попользовала больную старуху, по чьему-то недоброму наущению брошенную в холодный чум. Выбранив старейшин, стала камлать. После принялась отпаивать недужную травами, греть в печи. Старуха застудила лёгкие, упав с обрыва в реку. Тонула, да поспел вовремя пастух, вернувшийся с дальних выпасов, схватил её за косы и стал переваливать в калганку. Упитанной оказалась старуха – не смог, и за косы вытащил её на песок.

– Зачем спасал, безмозглый? – обругала спасателя старуха.

Муж выгнал её, привёл в чум молодую. Сказал: «Уходи к верхним людям!».

Шаманка подобрала несчастную в пяти верстах от стойбища. Старуха без чувств свалилась на муравьиную кучу. Муравьи бегали по её лицу, по одежде, жалили. Старуха не шевелилась и почти не дышала. Марья повезла её в стойбище и выходила к часу, когда хозяин прикатил с молодой женой.

Марья объявила ему:

– Духи не приняли её. Сказали, что раньше отойдёшь ты... если выгонишь жену из дома.

Вогул сильно огорчился, и, опять выпив, принялся бить хореем деревянного идола-божка, допустившего, по его мнению, явную несправедливость.

Узнав об этой истории, Ремез долго смеялся.

– Ох ты плутовка! Ох богородица вогульская! Как только вырешила!

– Богородица? – задумалась Марья. – Помню. Её тоже Марьей зовут. Полмира ей молится. Как молятся ей попы ваши?

– Спроси у Ионы.

– Он не молится. Пьёт да с бабами веселится. Сам как молишься?

– Я? – Ремез смутился. Вопрос был не из простых. – Никак, Марьюшка. В церькву почти не хожу. Младень был – молился.

И, показав как складывается крест, принялся вспоминать «Отче наш» и другие молитвы.

– Богородицы, дева радуйся, – забормотал облегчённо, наконец припомнив несколько связных слов. Забормотал и, не вникая в смысл, заулыбался: как же, всё-таки молитва. – Благословенна ты. В жизни. Благословен плод чрева твоего...

– Какая же она дева? – перебила Марья. – С младенцем-то на руках?

– От непорочного зачатия. Дух божий на неё слетел. В образе голубя, – путано разъяснил Ремез.

Однако шаманка понимала с полуслова, и библейскую сказку эту тотчас перевела на себя, и даже с лёгкой и ласковой насмешкой:

– Вот и на меня дух божий слетел... в образе сына боярского. Я тоже зачну непорочно.

И зачала.

Никто из вогулов не осудил бы свою, столь чтимую и мудрую жрицу, которая всех понимала и никого не бросала в беде. Но Марья до последнего своего дня скрывала от сородичей, что затяжелела.

Родила во время камлания. При родах умерла, оставив вогулам после себя девочку. Девочку они почитали, как святую, и нарекли её Мисне.

Бывая на Севере, Семён расспрашивал о ней, но ничего не добился. Вогулы недоумённо пожимали плечами, отмалчивались. А где-то в тайге, в чужом чуме рос человек, пока ещё человечек, дочь Марьи и Ремеза.

Случилась ссора с Федькой Пешневым, который увёл дочь у Юшки, самого лучшего в роду Хатанзеев охотника. Увёл, ссильничал и бросил в тайге на съедение гнусу. Девку нашли, когда она решилась ума. Онемели руки и ноги, крепко перетянутые сыромятным ремнём. Лицо