Нодар Думбадзе - Я вижу солнце Страница 18

Я видел, как он пошел по заснеженному полю, как пересек его, как стал взбираться по склону Концхоулы и как постепенно исчезло темное пятно на белоснежном фоне горы.

- Извините меня, женщины, осталась ваша кукуруза несмолотой... неловко улыбнулся Беглар.

- Беглар, накорми меня своими лепешками, проголодался! - сказал я и поцеловал Беглара в озябший нос.

- Дай отогреться, сукин сын! - проворчал Беглар, потер рукой нос и сел у огня,

ЦУЦА

- Здравствуй, Бежана! Да, это я. Ты, наверно, думаешь, что я забыл тебя. Нет, дорогой, просто у меня не остается времени поболтать с тобой. Дома, по хозяйству, уйма дел. И в колхозе надо поработать. А уроки? Их ведь тоже надо готовить. Что? Пятерки? Какие там пятерки, Бежана! Дай бог вытянуть на тройки! Школу-то, какникак, надо кончать, не ходить же мне всю жизнь босоногим оборванцем! Дома? Дома все живы-здоровы. А наш русский ушел, Бежана! Вот так, встал в одно прекрасное утро и ушел. На фронт, конечно! А как он заставил Лукайю снять траурную ленту, я тебе не рассказывал? Да, заставил! А потом и остальные поснимали эти проклятые черные ленты. Теперь все только и живут надеждой, что рано или поздно возвратятся их пропавшие сыновья и мужья... А сам Ън пропал, наш русский, Бежана! Ни письма, ни весточки от него. Когда мы провожали его, тетя все шутила, смеялась. А ночью проснулся я, и что ты думаешь? Плакала тетя, Бежана! Да, плакала. Как, потвоему, любила она его? Я думаю, любила!

На дворе уже весна, Бежана! Вот-вот лопнут почки на твоей розе. Что я делаю? Да вот, сколачиваю скамейку.

Сядем я и Хатия на скамеечке и будем делиться с тобой новостями...

Дела на фронтах идут хорошо. Остановили мы немца, Бежана! Ей-богу! И даже гоним обратно помаленьку! Да!

Ну, знаешь, трудно все же приходится нашим. Вернувшиеся с фронта ребята рассказывают - наши готовятся к крупному наступлению. А для наступления, сам понимаешь, нужно людей втрое больше. Да потому! Враг - что?

Он сидит в окопе и целится в тебя. А ты бежишь, неприкрытый, прямо на него. А он из окопа стреляет в тебя. Вот то-то и оно! Если его выкурить из окопа, потом уже станет легче. Теперь он удирает, а ты бежишь за ним и стреляешь! Так вот, ребята говорят, скоро наши погонят их вовсю! Так что ты не волнуйся, все будет хорошо, Бежана!..

- Здравствуй, Coco!

Я вздрогнул и оглянулся. Передо мной стояла Цуца.

Цуца, соседская дочь, была замужем за парнем из другой деревни. Я хорошо помню день ее свадьбы. Ох и палили подвыпившие дружки! Скакали и гарцевали на конях как сумасшедшие! Снесли половину плетней на селе. Цуцина мать даже разрыдалась - за кого, мол, выдаю свою единственную! Потом умоляла зятя - оберегать молодую жену как зеницу ока... А после свадьбы просила восседавшую на белом коне дочь не забывать родной дом, почаще наведываться к матери...

Вот и вернулась Цуца к матери навсегда. Спустя месяц после свадьбы началась война, а еще через месяц Цуца получила похоронную.

Теперь она стояла передо мной - сильная, красивая, полногрудая, упернщсь рукой в бедро и улыбаясь пунцовыми губами.

- Здравствуй, Цуца!

Я забил последний гвоздь, положил топор и присел на скамейку.

- Смотрю я на тебя целый час. С кем ты тут разговаривал?

Цуца села рядом со мной.

- Да так... Сам с собой, - сказал я и отодвинулся,

- О чем же ты разговаривал с собой?

- Так... Спросил о чем-то.

- И что он ответил? - рассмеялась Цуца.

- Ничего... Не знаю, говорит.

- А ты спроси меня, Сосойя, я знаю все, - сказала Цуца и погладила меня по голове.

Я не ответил ей. Цуца провела ладонью вниз по моей щеке, потом тыльной ее стороной - вверх.

- Вырос ты, Сосойя, борода уже растет...

- Да-а-а... Пух один, - пробормотал я и почувствовал, что краснею.

- И усы вот растут, - Цуца погладила указательным пальцем мою верхнюю губу.

- Да-а... Тоже пух, - сказал я и быстро встал, испугавшись, как бы Цуца не услышала биения моего сердца.

Цуца смотрела на меня своими большими красивыми глазами, и я был уверен, что она слышит, как стучит мое сердце.

- Ты уходишь, Сосойя? - спросила Цуца и тоже встала.

- Пойду, пожалуй, поздно уже... А ты куда шла,

Цуца?

- Я - за листьями шкери...[Шкери - по-грузински альпийская роза, рододендрон] - Цуца показала на кор

зину. - Может, пойдешь со мной? У тебя, кстати, топор. - Я заколебался. - А то стемнеет, могу и испугаться одна! - добавила она.

- Ладно уж, пойдем, только ненадолго. - Я взял корзину.

Тропинкой мы сбежали по склону кладбища и стали подниматься на покрытый густым кустарником пригорок.

Я выбрал куст шкери покрупнее и в два счета начисто обстриг его. Цуца присела под кустом, я - рядом с ней.

За далекой горой медленно спускался огромный медный диск солнца. Он напомнил мне выпеченный на кеци дымящийся мчади, и я пожалел, что этот исполинский мчади опустится где-то в другом месте. Впрочем, сейчас, ранней, голодной весной, все круглое: и мельничный жернов, и точильный камень, и солнце, и луна - все мне напоминало мчади. Этим сходством больше всех обладала луна, - то полная, то ущербная, она выглядела совсем как мчади, то целый, только что снятый с раскаленного кеци, то уже съеденный наполовину. И потому, наверно, наши голодные собаки все ночи напролет яростно лаяли на луну...

Цуца не спеша срывала с веток листья и аккуратно складывала их в корзинку. Чтобы ускорить дело, я взял одну ветку и стал очищать ее от листьев.

- А я ведь знаю, с кем ты там разговаривал. С Бежаной, - сказала Цуца.

- Да, Цуца, с Бежаной, - признался я.

- И часто ты ходишь на кладбище?

- Часто.

- Бежана очень тебя любил...

- И я его очень любил.

- Тебя все любят.

- Да-а-а...

- Я знаю, любят.

- И ты тоже? - вырвалось у меня. Пупа смутилась.

- Почему ты не ходишь к нам, Сосойя? Ты бываешь у всех, всем помогаешь...

- Приду и к вам.

- Когда?

- А когда мне прийти?

- Когда захочешь.

- Хорошо...

- А почему эта девчонка бегает за тобой?

- Кто, Хатия?

- Да, Хатия.

- Почему бегает? Я вожу ее в школу... И потом, ей приятно бывать со мной.

- А тебе?

- Мне тоже.

- Она любит тебя?

- По-моему, любит.

- Как она любит тебя, Сосойя?

- Ну как?.. Как все...

- А ты любишь ее?

- Очень!

- И не боишься?

- Чего мне бояться, Цуца?

Цуца не ответила. Я положил листья в корзину и случайно прикоснулся рукой к руке Цуцы. Она не убрала ее.

- А тебя никто не любит, Цуца?

- Не знаю... По крайней мере, никто в этом не признается.

- Не может быть!

- Нет, Сосойя, никто меня не любит, никто! - Цуца придвинулась ко мне. Я почувствовал себя неловко. - А ты любишь меня, Сосойя? - спросила вдруг Цуца и взяла в свои руки мою руку.

- Я? Не знаю...

- Эх, ничего ты не знаешь, Сосойя! Ты знаешь, что такое женщина? Женщина, которая лишилась мужа на первом же месяце замужества? Ты знаешь, что такое овдовевшая в моем возрасте женщина?..

Цуца тяжело дышала. Я приподнялся, но Цуца удержала меня.

- Coco, ты умный парень, ты поймешь меня... Ты не станешь смеяться надо мной?.. Слышишь?.. Пожалей меня, Сосойя! Никто меня не любит! Одна я, понимаешь, одна! - Цуца обняла меня... Не знаю, почему я это сделал, я тоже обнял ее и припал губами к ее груди, шее, губам...

Цуца закрыла глаза... - Сосойя, мой Сосойя, хороший мой мальчик... Ты поймешь меня, ты не будешь смеяться надо мной... Или же возьми свой топор и убей меня... Сосойя... - шептала она, и я ощущал дрожь ее горячего тела.

Цуца в изнеможении опрокинулась на траву.

- Сосойя, дорогой мой, скажи, что любишь меня! Делай со мной, что хочешь, режь меня, души меня, но только скажи, скажи, что любишь! шептали ее дрожащие губы.

Я нагнулся к Цуце, обнял ее, раскрыл для поцелуя губы, и вдруг мною овладел страх. Я испугался так же, как и тогда, в первый день войны, при виде онемевшего народа, как при первом известии о гибели, пришедшем в наше село, как при виде окровавленного Бежаны. Я испугался, как боятся люди собственной смерти. Я вскочил, отпрянул назад, зацепился за куст, упал, снова вскочил и, не оглядываясь, побежал. Я мчался, не разбирая дороги, Продирался сквозь колючие кусты, бежал по полям, виноградникам, перемахивал через плетни... С трудом переводя дыхание, я ворвался во двор Виссариона Шаликашвили, взлетел на балкон и ткнулся головой в колени мирно сидевшей на лавке Хатии.

- Что с тобой, Сосойя, что случилось? - испугалась Хатия.

- Хатия, я люблю тебя! - выпалил я и заплакал.

- Из-за этого ты мчался сюда? Я тоже люблю тебя, и все тебя любят! Может, сказал кто-нибудь, что не любит тебя, и потому ты плачешь?

- Дура ты, тупица, ничего ты не понимаешь!

- Скажи наконец, что произошло?

- Ничего, Хатия, я был на кладбище и испугался.

- И не стыдно тебе?

- Стыдно...

- Не надо было тебе ходить без меня, Сосойя! - скааала Хатия.

- Не надо было мне ходить без тебя, Хатия! - сказал я.

* * *

И опять я лежу в постели и гляжу в потолок. Весна.

Мы уже не топим камин, смотреть в комнате не на что - мигающая лампа да дощатый потолок... На потолке что-то ползет - то ли муха, то ли жук какой-то. Скорее всего - сверчок. Он то скрывается в щели, то появляется снова.