Чингиз Гусейнов - Доктор N Страница 18

И вдруг... надо же, чтоб в тяжелые дни мартовской бойни рядом с бедой радость. Нариман первый увидел - по глазам Гюльсум: они стали тревожно-глубокими, тайна печали в них и - какая-то умиротворенность. Припухлые веки... Обнял Гюльсум за плечи:

- А ты... ничего не чувствуешь?

- А что? - встревожилась.

- Никаких у тебя... беспокойств?

- Думаешь...- и жар прилил к лицу, смутилась.

- Точно! - Будет ребенок, наконец-то! три года как поженились - и ничего, а тут вдруг такая радость.

Непременно будет сын, почему-то решил Нариман. Наджафом его назовет, именем своего отца.

А тем временем ЗВЕЗДА СЧАСТЬЯ - из романтических штампов, к которым, увы, привержен и я, казалось бы, пора отвыкнуть, особенно теперь, когда столько пролито крови, и дорога подвела к краю пропасти.

Перенестись на короткое время в Гянджу, которая была переименована в Елисаветполь в честь августейшей супруги Александра I Елизаветы Алексеевны, она же Луиза - Мария - Августа, дочь маркграфа Баден-Дурлахского, а ныне возвратила древнее свое имя: скинули двуглавого орла с циркульного фронтона здания губернского правления (молодцовского!), и город заполонили тюркские силы (а в Баку вскоре разрушат, сбросив с ниши, бюст Цицианова, установленный на том месте, где его убили,- дальний предок Кардашбека и убил...).

Здесь, в Гяндже, и деятели мусульманских общественных организаций, одни покинули Баку после мартовской бойни в знак протеста, а то и бежали, спасаясь от преследований Бакинской коммуны, другие прибыли из Турции с турецкими воинскими частями Нури-паши, третьи явились из Тифлиса, где заседали в Закавказском сейме, составленном из членов разогнанного в Петрограде Учредительного собрания, куда и прибыть не успели, и сейм, раздираемый изнутри многоголосьем - и армянский баритон тут, и грузинский с хрипотцой бас, и тюркский... дискант? - распался. А ещё тюрки, помимо тифлисских и бакинских, - впрочем, они и не покидали театра военных действий, размещены в казармах и призваны защитить только что наспех созданную, одни лишь декларации (опечатка: читай декорации). Азербайджанскую демократическую республику. И за здравие ее не терпится, выкрик рвется из груди, но боязнь сглаза, что ли?.. и за упокой не мешало б - не вслух, хоть и носится в воздухе запах тленья, но ведь жива (теплится еле душа).

Была идея, рожденная от безысходности, ибо в Баку, где Коммуна, путь заказан: именно в Гяндже, чье зарождение теряется в веках, следы ведут во времена греческие или римские, обосновать столицу республики (по аналогии с Российским правительством, перебравшимся недавно из Петрограда в старую Москву). Гянджа к тому же удачно расположена - в центре Азербайджана.

Но прежде переписать аккуратно, порвав черновик со стрелками и вклиниваниями в текст, крылышки слева-справа, карандашные пометки красными и синими, еще кружочки, вроде сердца, точнее - груши, чей черенок - это стрелка, привязывающая слово к ветке-абзацу.

Голос Гюльсум: Про чайник не забудь! Заварка! Упустил миг, и на керосинку из носика вытолкались чаинки, зашипев... А когда вернулся к листку: что же прежде?.. Ещё фразы в черновике - куда их?.. Дайте волю гневу и ненависти, которые накопились в сердцах за века угнетенья! В чьих сердцах? А это: В перерыве большевики учились стрелять (в скобках: на съезде).

... Жара в Баку. И ночь не приносит прохладу. Окна - настежь, дверь балконная на улицу - тоже, тихо, будто вымерло все. Обманчивое чувство, каждая ночь таит угрозу - на воскресенье объявлен митинг рабочих Черного и Белого городов, Завокзального района, может вылиться в бойню: голод, магазины пусты, дороги отрезаны, на заводах принимаются резолюции против большевиков, одна из них - на столе у Наримана (в папке лежит): Требуем немедленно переизбрать Бакинский Совет, Чрезвычайного комиссара Шаумяна, назначенного комиссаром Лениным.

Трижды ударили часы на башне, что напротив: судьба определила ему обосноваться на улице, где заседает Бакинский Совет. Он, комиссар Бакинской коммуны, дни и ночи, пока не слёг, проводит в огромном с высокими окнами зале: не успевают разобраться с одним делом, как грядёт другое, то отчетливо, что предстоит совершить, а то - растерянность.

... Отказали ноги. Такое с ним уже было однажды в Астрахани во время ссылки, тогда помог старый врач (жив ли теперь?) из шотландских миссионеров - снял боли за два дня, темно-коричневая жидкость, спирт, настоянный на каких-то крылышках бабочек.

Подумать нельзя о поездке. Да и как?! Нет единства в Бакинском Совнаркоме, собран по крохам, за каждого комиссара - столько же голосов за, сколько воздержались: большевики - каждый пятый, левые эсеры с сочувствующими, эсеры правые, меньшевики левые и правые, каждый десятый - из партии Дашнакцутюн, немало сочувствующих им армян из иных партий; беспартийные, люди неопределенных пристрастий, мусаватисты, мало их в Совете, главные силы - в Гяндже, недоверчиво косятся на Наримана, когда защищает интересы апшеронских тюрок.

Пришел навестить Шаумян, легок на помине, глянув на больного, понял, что дела плохи: спасать, пока возможно.

- Оставаться здесь нельзя! Надо в Астрахань,- улыбнулся,- к доктору Коннеру!

- А я никак не мог припомнить его фамилию!.. Как с хлебом (закуплено на Северном Кавказе около двухсот вагонов)?

- Находятся частью на рельсах, частью свезены на пристань. К сожалению, доставка к пароходам на рейд затруднительна, берег у пристани Шендриковской мелок, пароходы останавливаются верстах в пятнадцати, подводы с хлебными грузами съезжают с берега в воду, по воде продвигаются пять верст, затем хлеб с подвод сгружается на плашкоуты или плоты и на них подвозится к пароходам. Но такая погрузка на пароходы возможна в тихую погоду, которой Каспий, увы, не балует.

Сказать бы Гюльсум вождям и мужу своему: Хлеб? Разве кормите народ хлебом? Это смесь негодной муки с шелухой, саманом, песком!.. Как началось, так и пойдет теперь, это надолго. Дороговизна и спекуляция! Чуреки с ладонь - семь рублей штука! Хорошо, что массовое бегство с промыслов тюрок-мусульман приостановили: на них держится добыча.

И снова этот спор, Нариман помнит, как вскоре после мартовской войны комиссары собрались у Шаумяна, и с какой настойчивостью и раздражением тот повторял:

- Пользоваться услугами армянских частей было необходимо, победа настолько велика, что это мало омрачает действительность!

- Пиррова победа! - бросил Нариман.

- Согласен, были допущены некоторые несправедливости по отношению к мирному населению.

- Несправедливости?! Поголовное истребление мусульман, вспарывание животов беременных женщин, чудовищные надругательства над девушками! Сожжение людей живьем в мечети! А потом? Зверства и мародерство карательных отрядов Татевоса Амирова (нет, это выше его сил, не выступит Арсен Амирян, кому поручена газета Бакинский рабочий, против старшего родного брата!

- Мы комиссию пошлем, - это Шаумян, чтоб успокоить Наримана.

- Докажите, признайтесь,- Нариман то к Шаумяну, то к Джапаридзе после приезда комиссии во главе с губернским комиссаром Азизбековым,- что все это случилось помимо и вопреки! что Советская власть оказалась в плену у мстительных офицеров! это надо сделать сейчас, немедленно, иначе Советской власти на Кавказе и в Баку мы выроем глубокую яму! могилу!.. Я видел слезы на глазах дорогого нам Мешадибека Азизбекова, вот он, сидит здесь, во время докладов о гнусности дашнакских отрядов в Шемахе и ее районах. Это страшно, когда мужчина плачет навзрыд!

И Фиолетов в поддержку Шаумяну:

- Да, во имя спасения русской революции, утверждения Советской власти в Закавказье мы должны были любыми средствами, всей своей мощью, да, да,- в сторону Наримана,- пусть и ценой некоторых напрасных жертв, ибо предусмотреть все нюансы национальных отношений и вражды невозможно. Терять Баку с его огромными нефтяными богатствами, питающими промышленность всей России!

- Ладно!.. - Шаумян, очевидно, уловил что-то бестактное в словах Фиолетова и прервал дальнейшие споры: - Потом договорим,- и пригласил всех к чаю: - Каждому, не обессудьте, по кусочку сахара.

Разошлись тогда за полночь.

Нариман шел к дому один. А пока шел, мрачные мысли о будущем слегка притупились. Поднялся вверх по Николаевской, вот и дом, где он живет после женитьбы, напротив здания Бакинского Совета и мужской гимназии, мраморные ступени, постучался, вернее, покрутил звонок, надпись на медной пластинке, прибитой на дверь.

Бывшие партизаны, питаемые - кто ж это говорил? - лишь одной страстью: ненавистью к туркам, вакханалия озлобленных сил, одержимых жаждой мщения за прежние погромы, и нет им конца, вьется, запутываясь, цепочка. Вспомнил! Лядов, Мартын Николаевич! это он рассказывал, тогдашний председатель объединенных штабов Красной гвардии, на какую армию опиралась Коммуна: уповающие на помощь англичан недееспособные армяне-фронтовики... встретились с Лядовым на днях на Садовом кольце, приглашал Наримана в Коммунистическом университете, Свердловке, выступить, назначен туда ректором. Был рассеян, задумчив, недавно подвергся нападкам: дескать, секретные документы партии ходят по рукам среди студенчества, распространяются слухи, подрывающие авторитет властей, якобы недавно Троцкий пострадал за демократию, одна из слушательниц так и сказала товарищу Сталину: Довольно секретов! И, воодушевляясь, о его генсекстве, напомнив о перемещении.