Сергей Минцлов - За мертвыми душами Страница 18

— Как это описать? — хозяин несколько обеспокоился.

— В статье… в журнале напечатать?

В тусклых глазах моего собеседника показались искорки; видно было, что мои слова пробудили затаенное желание, давно гнездившееся в его душе.

— А!.. можно, отчего же… с нашим удовольствием!.. Вы, стало быть, из газетчиков?

— Если хотите…

— Ну, ну, вижу теперь! А я было думал, что вы из сенату.

Я изумился: в карточке моей решительно ничего относящегося к юстиции не было.

— Как из сената?

— Да в карточке вашей напутано всякое. Я и подумал — не иначе как вы из сенату. Очень приятно, будем знакомы! — он привстал и опять подал мне руку.

— Статью я хочу иллюстрировать рисунками, поэтому позвольте попросить также ваш портрет?

— В газетах напечатаете?

— Да. С портретами Екатерины II и Потемкиным…

Павел Павлович не понял моего затаенного умысла: Екатерина, Потемкин и рядом с ними — Чижиков со Станиславом, — разве это не великолепно? Он приоткрыл пухлые губы и с блаженным видом прогоготал, как гусь.

— Здорово!!! дам… последнюю самую дам: в форме! Во всех чинах и орденах я там снят! — внушительно добавил он и даже потрогал на шее страшенного Станислава, на кресте которого хоть и с трудом, но можно было бы распять младенца.

Мое предложение оживило хозяина.

— Да чего ж это мы с вами лясы зря точим? — произнес он, встав с дивана. — Эй, Митька, Ванька?!

Никто не отзывался. Павел Павлович подошел к открытой двери и заглянул в нее.

— Ванька! где вы, дьяволы?! — заорал он на весь дом.

Послышалась топотня, и к нам ворвались два белобрысых подростка — один лет пятнадцати, другой — поменьше — лет двенадцати. Оба были в сапогах и в жилетках, надетых поверх синей и розовой рубахи; волосы обоих были обстрижены в кружок, смочены квасом и разделены пробором. Это они распахивали дверь перед своим повелителем.

— Закусочку попроворнее… пшить!! — Хозяин сделал похожий на щелчок жест указательным пальцем. Подростки вынеслись, как листки со стола от сквозняка.

— Очень это вы хорошо надумали, что ко мне приехали! — обратился ко мне Павел Павлович. Он потер было руки, но заметил, что одна из них в перчатке, и принялся ее стаскивать.

— Ученому человеку окромя меня в губернии податься некуда! — с самодовольством сказал он. — Екатерина по нашим местам иначе как ко мне ни к кому не ездила!!! Ну-с, прошу покорно!

У двери Павел Павлович остановился, склонил голову набок, слегка изогнул талию и вытянул вперед руку. — Пожалуйте!..

Мне захотелось подурачиться.

— Нет, уж пожалуйста вы! — серьезно произнес я, став по другую сторону входа в совершенно такую же позу маркиза восемнадцатого столетия.

— Нет, уж вы первый… вы гость!

— Нет вы: вы хозяин!

— Да будьте столь любезны! — Павел Павлович положил свою десницу мне на талию и стал выпихивать меня вперед; я сделал то же самое; руки наши переплелись, и мы, точно обнявшись, одновременно втиснулись в соседнюю комнату.

Хозяин даже залоснился от удовольствия: хороший тон был соблюден полностью.

Комнаты были чрезвычайно высокие, с расписными потолками; на одних хороводами свивались амуры, на других, среди цветов и виноградных лоз, порхали птицы и бабочки. Но земля не соответствовала небесам, внизу глаз только кое-где отыскивал изящный старинный диван или пару кресел — все остальное казалось лишь вчера прибывшим из гостиннодворских складов. Зато позолоты везде было сколько угодно.

Павел Павлович шел, до того раздув щеки и полный самодовольства, что мне казалось, что он вот-вот, как индюк, скажет — ффык и распустит скрытые крылья по полу. Искоса он поглядывал, какое впечатление производит на меня столь золоченое убранство.

— Это все вы покупали? — спросил я, указывая на мебель.

— Я. А хороша?

— Делает честь вашему вкусу. Но куда же девалась прежняя?

— Да лом, дрянь была: не смотрели раньше здесь ни за чем, я только один и заботился — на чердак велел все постаскать!

Мы вошли в длинную столовую. Я неожиданно попал в Венецию эпохи Возрождения. Это была комната замка, владельцы которого привыкли садиться за обед со свитой не меньше как человек в сорок. В ней вытягивались два темных дубовых стола, опиравшихся каждый на четыре крылатых, сидячих льва; друг от друга столы разделялись широким проходом; тяжкие, черные стулья с высокими резными спинками тесным рядом окружали их. Громада-буфет, весь покрытый резными сценами из быта средневековья, черной горой занимал один из простенков. Против каждого из столов, как бы башни, увенчанные зубцами, выступали две четырехугольные русские кафельные печи темно-зеленого цвета XVII века, с рисунками. Над столами спускались две люстры из разноцветного стекла. Люстры были одного происхождения и времени с мебелью.

— Да!! — не удержавшись, произнес я. — Это комната! Будто в капитуле в каком-то мы с вами!

— Понятно! — поддакнул, не поняв, Павел Павлович. — Капитал всегда при нас!

Мы уселись за столом справа. На угол его была накинута грязная синяя салфетка из разряда трактирных, и на ней стояли два прибора.

Одна из многочисленных дверец буфета была приоткрыта, и в нее, как в прорубь, то и дело ныряли Ванька и Митька, вытаскивая из таинственных недр то бутылку, то балык, то икру, то грибы; все это пихалось ими на стол как попало.

— Уж вы извините за прием! — сказал Павел Павлович, когда мы уселись. — Хозяйки в доме сейчас нет: больна, в Москву, на консоме, знаете ли, пришлось отправить; по-холостому вас угощу, чем Бог послал! Православную-то пьете? — он взялся рукой за бутылку монопольки.

— Нет, предпочту рябиновку! — ответил я, заметив среди доброго десятка бутылок эту последнюю. — Да не рановато ли только?

— Вот придумали! Доброе дело всегда твори смело! — Павел Павлович ухватился за длинное горлышко произведения Шустова с сыновьями и налил мне и себе по рюмке.

— С приездом! здравствуйте! — произнес он, протянув ко мне руку.

Мы чокнулись и выпили. Закуски частью были разложены на тарелках, частью оставались в прозрачных магазинных бумажках.

— Сижу я здесь один в столовой, в безбилье; сомневаюсь, знаете… и вдруг докладывают — господин приехал! Господь, значит, радость послал: это вы обнаружились! Очень это жоли с вашей стороны! За ваше здоровьице… Здравствуйте!

Рука хозяина протянулась ко мне с полной рюмкой; оказалась налитой и моя. Мы выпили по второй.

— Хорошо действуете! — восхитился Павел Павлович. — По писанию; сразу видать, что православный человек! Может канканировать со мной желаете?

— То есть как канканировать?

— Ну, вперегонки пить, кто больше?

— Нет, где уж мне, увольте!

— Правильно! Дара ежели нет — и не лезь! А вы тут чего выпялились? — вдруг грозно вопросил он пареньков, застывших у буфета. — Пшть!! — он сделал тот же жест пальцами, и оба подростка бросились вон; слышно было, что они остановились и притаились за дверью.

— Стало быть, вы питерские?

— Да.

— А моего протяже там знаете?

Опять мне пришлось превратиться в знак вопроса.

— Ну, князя Голицина, Василья Михайловича? Он же меня в генералы вывел, важнющий вельможа… губернатором раньше у нас был!.. О-о-очень обожал меня!

— Не знаю…

— Жалко!.. а то бы поклон ему передали! Одначе, что же это мы оконфузились? — он опять схватился за рюмку, — за это время люди-то уж по пятой бы пропустили! — здравствуйте!

— Будет, довольно! — запротестовал я.

— Да никогда в жизни! Здравствуйте! — хозяин продолжал держать на весу руку с рюмкой.

— Не могу!..

— Здравствуйте! здравствуйте! — настойчиво твердил Павел Павлович. Пришлось проглотить еще одну.

— Рюмки у вас уж очень большие, — заметил я, ставя свою подальше от Павла Павловича.

— Да ведь я ж женатый человек… нельзя иначе! — ответил он, — у меня все двухспальное!

Лицо Чижикова раскраснелось; рябиновка, видимо, лилась на старые дрожжи, да еще поверх шампанского; в нем все больше стал чувствоваться Тит Титыч. Глаза его обыскали строй бутылок.

— Ванька! — рявкнул он всею грудью.

Из дверей точно как в шею вышиб подростка побольше, в синей рубахе.

— А шенпанское, идол, где?!

Ванька рванулся к буфету, исчез и вынырнул с парой Редерера в руках. Павел Павлович принялся за откупорку. Я придержал его за локоть.

— Бросьте вы это дело, пожалуйста, рано еще!

— Рано? — ужаснулся хозяин, — да вы верующий или нет? Писание-то вы читали?

— Читывал!

— Так где же в нем значится, чтобы утром пить нельзя было? В Премудрости сына Сирахова что говорится: «утро вечера мудренее». Это вот вы раскусите! Дьякон мне недавно один навязался, так все Писание мы с ним прошли: по текстам выходит, что с утра надо пить и чем раньше, тем лучше. Так уж ау, не поперечить!