Вячеслав Пьецух - Государственное Дитя Страница 18

- Слушай, брат, у тебя закурить есть? - спросил вдруг сосед и почесал у себя в затылке.

Вася Злоткин ответил, что нету; тогда кавказец вздохнул, вынул из-за носка сигарету, переломил ее надвое и одну половинку протянул Васе, потом из-за другого носка он достал спичку, чиркнул ею о стену, и камера стала наполняться голубоватым душистым дымом.

- Тебя за что посадили? - спросил кавказец.

- Практически ни за что.

- А меня за дело. Я семейные деньги пропил и набил морду двум ментам из Улан-Удэ...

На этом замолчали и молчали довольно долго. Все-таки Вася Злоткин был сильно сердит на судьбу и новороссийских милиционеров, главное дело, уж больно не по чину вышло давешнее беспочвенное задержание, обыск, допрос, особенно пребольный удар в ухо... - одним словом, Вася разволновался и успокоения ради решил соснуть. Он нащупал в сумке письмо, вытащил его на свет и бережно развернул.

"Милый Вася!

У нас зима. Чуть ли не до самого Рождества стояла осень, уже и морозы ударили, и земля окаменела, и Урча у берегов затянулась льдом, и только посредине как ни в чем не бывало текла густая и черная, словно нефть, а снегу все нет и нет. И вот 20, кажется, декабря, наконец повалил снег, да какой! - света белого не видать, точно сумерки наступили, хотя время было что-то около полудня, и часа за два навалило такие сугробы, какие бывают разве что в феврале. Потом снегопад кончился, словно оборвало, воздух стал прозрачным, только в северной стороне неба еще некоторое время висела матовая пелена, и такая сразу пала тишина, умиротворенность, что словами не передать. Снег какой-то минеральный, воздух точно остекленел, если по дороге в Лески застучит дятел, то кажется, что у соседа работает пулемет. И вдруг открылось, что зима в России не черно-белая, а цветная: тальник возле Урчи весь рыжий, кроны берез фиолетовые, вроде только-только распускающейся сирени, хвойные же дают богатую гамму зеленого, от патинного до окиси меди, - и волей-неволей удивишься тому, что природа не знает дурного вкуса. Тебе это ни о чем не говорит? Мне говорит.

Да: еще я открыла, что разные цвета, преимущественно неброские, во-первых, возбуждают разные чувства, а во-вторых, возбуждают совершенно разные чувства. Например, глубокая зелень навевает тоску, а буро-зеленое аппетит.

Представь себе, Вася: работы по усадьбе нет никакой, а все равно весь день кручусь, как белка в колесе. То обед приготовить, то посуду помыть, то печку истопить, то полы подмести, то воды принести, в общем, даже элементарный уход за собой отнимает в деревне безумное количество времени. Немудрено, что деревенские живут жизнью почти совсем физиологической, заботясь главным образом о поддержании своего физического существования, и в этом смысле мало чем отличаются от первобытного человека. Если бы в сельской местности еще и телевидение отменить, то они, может быть, для вящего сходства и пить бы бросили, а то им каждый вечер показывают, как белые люди живут в Калифорнии, так они нервничают и пьют.

Кстати, о пьянстве. Третьего дня наш пастух Егор так нарезался, что свалился в сугроб и уснул. Я было собралась его поднять и отвести домой, но его собака Жучка меня не подпустила. Так Егор и лежал в сугробе, пока не проспался. Я думала, воспаление легких ему обеспечено, - держи карман шире, он даже насморка не схватил.

Ну так вот... А Петрович, напротив, что-то все хворает в последнее время, то сердце, то давление, то желудок. Как-то он зашел ко мне и стал жаловаться, что у него третий день давление двести двадцать на сто пятьдесят, что он еле заставил себя сходить за хлебом в Погорелое, что, дескать, случись чего, воды некому подать. Тогда я подумала: а уж не собирается ли он сделать предложение Надежде Михайловне? Вот это был бы номер! И решила пригласить обоих на православное Рождество, думаю: интересно, какая получится из меня сваха...

Часа за два до первой звезды я стала накрывать стол. Чтобы совсем уж оглоушить стариков, я устроила полную сервировку, вплоть до накрахмаленных салфеток, продетых в кольца. На закуску у меня была кетовая икра и заливная телятина с хреном, на жаркое - курица под луковым соусом, на десерт малиновое желе. Из горячительных напитков присутствовала бутылка болгарского каберне и разведенный спирт, который я настояла на смородиновом листе.

Что же ты думаешь: Надежда Михайловна попила, поела, два раза икнула и собралась уходить! Еле-еле мы ее с Петровичем удержали. Я подала чай и завела дипломатический разговор: "На старости лет, - говорю, - хорошие женщины одни не живут". Она в ответ: "Как раз хорошие-то и живут. Ты вот женщина положительная, не ехидная, а тоже как бы соломенная вдова". Я говорю: "Все-таки вдвоем веселее". Она: "Куда как весело! Если он в годах, то, значит, мне в сиделках быть, а если он еще ничего, то с пьяных глаз будет за мной с топором гоняться". Петрович, со своей стороны, видит, что дело не клеится, и тоже стал выступать: "Что это вы, - говорит, - кое-кого выставляете в дураках?!" Я думаю, это в крови у русского человека устраивать чужие судьбы и революции, причем все у него выходит наперекосяк.

Отсюда первая поправка к новому евангелию: не делайте ничего. Ничего не делайте из того, что выходит за круг житейского, ибо ничего не делать означает, по крайней мере, не делать зла. Все несчастья мира от деятельного человека, и нечего на Бога грешить: Бог не в ответе за зло, как Джеймс Уатт не в ответе за железнодорожные катастрофы.

Ну так вот... А вечером я вяжу на спицах либо сочиняю тебе письмо. Постепенно наступают сумерки, великий дар нашей природы (у нас и поэзия-то есть потому, что есть сумерки), и я зажигаю свет, а если света нет (на территории нашего сельсовета постоянные перебои с электричеством, особенно в часы дойки, но часто и просто так), то зажигаю керосиновую лампу, которая дает сказочное освещение, хотя и заметно приванивает керосином. Одно за другим в нашей деревеньке зажигаются окна таким милым, сонным, приветным светом, что в другой раз плакать хочется от умиления. Нет, правда: я не знаю картины более родной, чем темные огоньки зимней деревни, зарывшейся в снегах и пускающей в черное небо белесые дымы печек. Тихо в избе, только ветер подвывает да спицы стукаются друг о друга, потом взойдет луна, зеленоватая, точно покрытая плесенью, и снег отзовется ей таким энергичным сиянием, что хоть на дворе читай. Звезды на небе крупные, ядреные, а Большая Медведица висит так низко над крышей, что кажется, будто она зацепилась черенком за печную трубу и не в состоянии отцепиться.

А в девять часов вечера у меня бывает сеанс связи с внешним миром, попросту говоря, я в это время радио слушаю каждый день. Слушаю я его вполуха, можно сказать, вовсе не слушаю, бубнит себе и бубнит. Однако если что и достигает сознания, то всегда вызывает глупые вопросы, подразумевающие глупые ответы, потому что очень глупые новости на земле. Иной раз передадут по радио, что вот в таком-то германском городе произошло столкновение между турками и курдами, причем с обеих сторон есть раненые и убитые, ну и спросишь: "Господи, Германия-то здесь при чем?"

Единственно чем тягостна жизнь в деревне, так это ощущением неопрятности, которое происходит оттого, что нет возможности в любую минуту принять ванну. Летом еще туда-сюда, всегда в Урче можно ополоснуться, но зимой - беда: баньку всякий раз не натопишь, потому что это целая процедура, а мыться в избе из таза, на мой взгляд, так же неопрятно, как не мыться вообще. Поэтому баньку я топлю только раз в неделю, как полагается православным, по субботам, вечером, эдак часу в седьмом. Процедуру я описывать не намерена, ибо это без меня отлично сделано у Шукшина в "Алеше Бесконвойном", первом русском рассказе о личной свободе, но в остальном дело выглядит так... Вечером иду заледенелой тропинкой в баньку, которая, как звездочка, светится своим низеньким окошком, плотно прикрываю за собой дверь предбанника и начинаю разоблачаться. В предбаннике стужа, так что зуб на зуб не попадает, а непосредственно в баньке стоит ровный, пахучий жар, впрочем, ногам все равно студено. Зажигаю вторую свечу, потому что при одной и куска мыла не разглядишь, и потом не столько моюсь, сколько наслаждаюсь доисторической обстановкой. В баньке знойко, в котле кипяток урчит, пламя свечей дает немного страшное освещение, а из печки пышет оранжевым, адским жаром, таинственно, жутко и хорошо. Да, еще веником забористо пахнет (париться я не парюсь, но березовый веник для духа в шайку обязательно положу). А после баньки придешь в избу, завалишься на постель отдышаться и подумаешь: какое же это удивительное азиатское наслаждение - наша русская баня, слаще только с умным человеком поговорить...

В заключение, как полагается, чай - рубиновый на цвет, терпко-вязкий на вкус и праздник для обоняния..."

- Ты чего это, брат, читаешь? - спросил сосед.

- Так, ерунду всякую, - сказал Вася. - Интересно, долго они держат в камерах предварительного заключения?