Пазл без рисунка - Валерий Александрович Акимов Страница 18

целокупного, многосоставного взгляда, будто по команде глаза сплотились в один глаз, чтобы тот пригвоздил её к порогу, и теперь она не может сделать ни единого движения; шум в коридоре проникает из-за открытой двери прямо в освещённую солнцем аудиторию: окна выходят на восточную сторону; уходящий краешек солнца застрял на верхних рамах, и окна вовсю заливало яркими потоками света, который стекал, как жидкий мёд, плавно и тягуче, собираясь на подоконниках и партах в лучистые и бархатные лужи; в окнах сквозь солнечную завесу виднелся распластанный по степи Кировский район с возвышающимися девятиэтажками-крепостями и трубами заводов; земля делала широкий поворот, повторяя его за самой рекой, было заметно, что это слишком резкое движение для массива такого рода – земля вздыбливается холмами, когда совершает манёвр – степи будто собираются складками и раскачиваются волнами; за каждой новой волной, казалось бы, ничего нет, и если долго всматриваться в очертания одного холма, то внутри рождается уверенность, что, перейдя холм, можно ухнуть в пропасть и не вернуться, однако земля поджидала всюду – она готова была вывернуться наизнанку, лишь бы оставить превосходство за собой, река же, более вечная, чем сама вечность, втихомолку иронизировала над сушей, словно при этом ещё любуясь собственным изгибом.

– Это первый курс регионоведов?

Не слышит собственный голос. Он будто бы не прозвучал, оставшись немым в застигнутом врасплох пространстве.

Однако голос прозвучал.

– Да, – ответил мужчина в пиджаке.

У него была короткая стрижка и яркие, острые глаза.

– Я не могла найти вас. Я из этой группы.

Мужчина подошёл к преподавательскому столу, подтянул к себе распечатанный список группы.

– Скажите свою фамилию.

Заветное поражение

Пока методистка раздавала билеты, Максим Николаевич с почти не сходящей с лица улыбкой, из-за чего он напоминал кота, наблюдал за аудиторией; до определённого момента он молчал, словно чего-то выжидая, и в итоге спросил, не выбрали ли ещё ребята, кто из них будет старостой группы и профоргом. Студенты похмыкали, так ничего не ответив. Методистка, выдав последний билет, поддержала Максима Николаевича и предложила прямо сейчас выбрать старосту. Парни все как один отказались и от обязанностей старосты, и от обязанностей профорга. После короткого обсуждения к доске вышли четыре девушки, из которых в итоге должны были отобрать старосту и профорга. Стайка активно зашепталась, парни перед Кристиной бросили несколько фраз, парням на правом ряду было, похоже, по барабану, зато оставшиеся сидеть девушки заголосили в голос, стайка тоже подтянулась к обсуждению, скоро возник спор; сама же Кристина толком не понимала, к чему это предприятие, ей порядком надоело здесь находиться, она вспомнила, как с утра её посетила идея вместо университета отправиться на набережную, наверное, единственное место, благодаря которому ей в чём-то нравился этот город… Подняв голову из-за загораживающих обзор впереди сидящих спин, Кристина взглянула на кандидаток; почти все девушки держали перед собой сцепленные замком руки, одна только выглядела расслабленной, пальцы были не сжаты, а вяло цеплялись друг за друга, и её взгляд выдавал крайнюю заинтересованность в том, чтобы она стала старостой или профоргом; эту девушку среди других кандидаток выделял и внешний вид: одежда остальных претенденток держалась тёмно-белой гаммы, на ней же было абсолютно чёрное, лоснящееся на свету приталенное платье с короткой юбкой, открывающей прямые стройные ноги; девушка обладала худощавой, бестелесной фигурой и напоминала камышовую тростинку, по-своему изящную и грациозную даже в покойном состоянии, тростинку, которую почему-то захотелось в ту же секунду обнять, как бы защищая от случайного порыва ветра, и Кристина, слегка приподнявшись над стулом, сильнее приникла взглядом к лицу незнакомки с тем же успехом я могу до неё дотронуться, не понимая, что её влечёт к этой девушке с острыми, будто вытесанными из камня очертаниями лица, горбинкой на носу и тонкими, маленькими, бесцветными губами, из-за чего лицо в целом походило на эскизный рисунок, такой же неосязаемый, как и всё тело, настолько лёгкое, что оно с трудом избегало того, чтобы, как облако пара, бесследно раствориться в воздухе, равно как и разойтись призрачным эхом в памяти того взгляда, который захватил это проникнутое невесомостью тело – только плотное чёрное платье, вторящее изгибам талии и бедёр, как якорь, удерживало тело в реальности, воплощая его, словно одежда являлась единственно верным способом продлевать это тело в видимости, потому что само по себе оно обязательно рассеется вплоть до полной прозрачности, станет неуловимым для любой сетчатки, для любого представления; такое тело невозможно узреть, как и невозможно дотронуться до него. Кристина села обратно. Она поспешно отвела взгляд от девушки; с этой секунды каждое её движение обременено значением: незнакомка смотрит на неё – опрокидывает взгляд в распахнутый книжный переплёт я боюсь посмотреть потому что боюсь заметить как она смотрит на меня, поверхность тела ссыхается, превращаясь в страницы, на которых жесты не выражают, а выписывают отношения; тело теперь моделирует то, что может быть прочитано, в доселе бессмысленных действиях проклёвывается смысл, подверженный сильным колебаниям, поскольку никто ещё не отменял аберраций, характерных для процедуры толкования я не просто смотрю она не просто смотрит глаз больше чем взгляд возникает буква возникает относительность которой не было не будь буквы, можно сказать что-то не то: дёрнуть рукой или мотнуть головой, означаемое тут как тут, жест-знак сразу же исказит высказываемое, которое, стоит заметить, не присутствует нигде, кроме самой возможности искажения, – в любом случае, тело превратилось в словарь со скачущими дефинициями, асинхронным потоком знаков и значений, тело есть искажение и искажаемое, так что близок миг, что возникшая внезапно связь прервётся, чего Кристине не хотелось. Тень возрастала и вместе с тем наливалось свечением рождающееся чувство, на фоне которого сознание постепенно теряло возможности адекватного и критично настроенного восприятия реальности; объективный мир распадался на атомы, искажался, менялся, принимая абсурдные формы – мир, собственно, наполовину снял с себя маску той самой объективности, которую люди по привычке принимают за истину (а ведь истина и есть привычка, и Кристина будто вновь училась дышать, ведь дыхание, в свою очередь, является заученным движением, дыхание – привычка, искусственно привитая операция) чувство уже вспыхнуло уже возникло бытие чувства есть бытие молнии и ты внутри молнии как внутри той прослойки что протекает между субатомными частицами между волнами в сфере возможных событий удерживаешься неизвестной силой в той же бестелесности в которой пребывает это выдыхаемое пропитанное являющееся воздухом тело «нет я не могу» сказала она «так не бывает» из темноты раздавались грохоты и скрипы тех реакций, над которыми у Кристины никогда не