Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский Страница 18

Впервые Михаил выделил Нину из массы лишь внешне слегка знакомых сотрудниц ОКБ, с которыми не сталкивался по делу, после случайной встречи в трамвае.

– Здравствуй! Ты здесь живешь? – неожиданно услышал Михаил у себя над ухом, как только вслед за Леной, которую подсаживал на ступеньку, влез в вагон трамвая. Спрашивавший женский голос не был ему знаком, но лицо, к которому он обернулся, все-таки узнал. Пользуясь выражением, бытующим на украинских базарах, это была барышня чи дамочка из технического бюро. Михаил видел ее там, но имени не знал. Прежде они даже не здоровались. Ему сразу не понравилось ее обращение на «ты», тем более при Лене, но делать было нечего, и он ответил:

– Здравствуй! Да, здесь.

– Я – в Новых Домах.

Это было одной остановкой от метро дальше. Его не тянуло продолжать разговор, но полузнакомка без церемоний спросила:

– А это – твоя жена?

Михаил кивнул, а та в упор оглядела Лену, и это не понравилось ему еще больше.

Тем не менее после первой встречи в трамвае они все-таки познакомились на работе несколько ближе. Нина Верестова (это была ее фамилия по мужу, девичью Михаил тоже слыхал, но не запомнил) была молодицей крупного сложения, однако не громоздкой, не ниже самого Михаила ростом, русоволосая, с приятным лицом. На нем не было заметно печати большого интеллекта, да и кому пришло бы в голову искать высокий интеллект у работницы технического бюро, где хранились и печатались отраслевые нормали, печатались и рассылались куда велено проекты новых нормалей, словом, совершала круговорот тривиальная бумажная канитель. Но при всей его простоте лицо Нины не выглядело примитивным или недостаточно одушевленным. И потому Михаил был в силах представить, какой она бывает в постели, но даже в мыслях на этот счет не разбегался. При Лене это было ему ни к чему. Однако легкая неприязнь после первого разговора в трамвае у Михаила уже давно улетучилась. Время от времени, но нечасто, они встречались по дороге на работу или с работы. Постепенно Михаил узнавал, что у Нины был маленький сын, муж, работавший слесарем на авиационном заводе, и свекровь. Все они жили в коммуналке, как и Михаил с Леной и Аней. Впрочем, почти вся страна жила тогда именно так, удивляться не приходилось.

Разговоры с Ниной часто касались разных историй, случавшихся с сотрудниками ОКБ. Обычно Нина знала их лучше Михаила, наверняка ей было известно и о его романе с Наташей, но вот о нем-то она ни разу не упомянула и не спросила – то ли из такта, то ли по какой другой причине – Михаил затруднялся сказать. Он убедился, что Нина – более глубокий человек, чем можно было подумать, зная о ее служебном и домашнем окружении, но на чем основывалась его уверенность, он долго не мог понять. Их разговоры происходили либо в метро, либо в трамвае, либо во время пеших возвращений от метро по домам. Около улицы, на которой жил Михаил, они прощались, и Нина шла дальше одна. Михаил никогда ее не провожал. Потом настал период, когда они долго не сталкивались нигде – ни на работе, ни по дороге. Оказалось, она болела, но чем именно Михаил не позволил себе спросить, а сама она умолчала. Однако один симптом своей болезни она не могла скрыть. По каким-то причинам, особенно легко зимой, она задыхалась. Лишь четырнадцать лет спустя, распознав у себя заболевание бронхиальной астмой, Михаил осознал, чего стоили Нине их совместные пешие прогулки от метро к своим домам вместо более комфортной для нее поездки на трамвае. Иногда она бывала вынуждена останавливаться, чтобы хоть как-то придти в себя и отдышаться. Тогда он видел в ее глазах и боль, и смущение из-за приносимого ему неудобства. Долго, очень долго до него не доходило, по какой причине при всякой встрече Нина была готова обречь себя на получасовое мучение с удушьем. Ничем другим она так и не выдала себя.

Михаил вспомнил об этом через десять лет после знакомства в трамвае, случайно столкнувшись с Ниной на улице в старом районе, где давно уже не жили ни он, ни она. Вместе с Ниной был ее сын-подросток. Она явно обрадовалась встрече, да и он мог считать себя формально достаточно свободным, чтобы ответить ей той же радостью, поскольку как раз тогда уже разошелся с Леной, тем более, что Нина с готовностью продиктовала ему новый адрес и телефон. Но…У Михаила уже была Марина. Поэтому Нине он так и не позвонил, хотя при других условиях был бы не против. Не против ее любви.

Вот с Мариной ему действительно сказочно повезло как раз незадолго до встречи с Ниной. Он уже понимал, что лучшего в его жизни определенно не будет, что это действительно самая высокая вершина его любви, и любые другие открывающиеся возможности уже не могли конкурировать с той, которая уже определенно привела его к счастью.

И сейчас, на Реке, ему вновь страстно захотелось быть с Мариной и в ней, и он еще долго лежал в раскаленном состоянии, представляя, как могло бы быть с ней вдвоем, но в конце концов, измученный невыполнимым сейчас желанием, незаметно уснул.

Глава 6

Открыв глаза, Михаил увидел, что уже рассвело. Он порадовался, что ночь прошла спокойно, вылезать не пришлось. Телу было тепло, и не было нужды ни прятать руки внутрь пуховика, вытянув их из рукавов, ни надевать перчатки. Ноги в «слоновьей ноге» тоже не мерзли. Впрочем, чего было удивляться – все же не зима, не весна, не осень – сибирское лето. Он скользнул рукой вбок и нащупал ружье, затем проверил фонарь в головах. Все находилось на месте, и это радовало.

По тишине за тонкой тканью палатки он знал, что нет ни сильного ветра, ни дождя – словом, никаких осложнений со стороны погоды. Это тоже стоило принимать как подарок, потому что совсем избежать холодных дождевых дней в этих местах было невозможно.

На завтрак он приготовил себе яичницу и геркулес, поев, сразу вымыл посуду. До сих пор его бивак находился в тени, и Михаил, дав себе послабление, перенес купание в Реке на после завтрака. Сделав еще кое-что по мелочам, он, наконец, спустился к воде и разделся. Вода была холодна. Михаил держался рядом с берегом, следя за тем, чтобы течение не понесло его вниз. Секунд через двадцать он вылез из воды и быстро растерся, радуясь, что тело обрело долгожданную свежесть, которую уже без малого сорок лет привык получать по утрам либо от купания, либо от холодного душа. Впрочем, у Марины стаж холодного купания был на полтора десятка лет больше, чем у него. Вскоре после окончания войны она купаниями в зимнем Черном море вылечила себя от туберкулеза, живя у тетки – врача – фтизиатра в крымском военном санатории, да так радикально вылечила, что наблюдавший ее в Москве другой врач сперва не поверил, потом только покачал головой. Собственно, Михаил был уверен, что холодная вода спасла и его, но только от ревматизма, которым он заболел в восемь лет в первый год войны, а не от туберкулеза. Правда, с холодом надо было соблюдать меру, чтобы, как он говорил про себя, «мы с моим ревматизмом еще могли что-то сотворить». Это был метод вышибания клина клином, не часто одобряемый медиками, но Михаил свято верил в него. Одеваясь, он вспомнил, как при нем голенькой купалась Марина, какой доброй и радостной улыбкой озарялось ее лицо, когда она, видя, как он смотрит на нее, растирала полотенцем спину после купания.

В задумчивости он поднялся к биваку и еще долго вспоминал жену, прежде чем стал прикидывать, что делать дальше – продолжить сплав или остаться на месте. В конце концов он решил, что сначала пройдется с ружьем по окрестностям, а потом уж станет ясно, что предпринять.

Михаил начал траверсом набирать высоту в ту сторону, куда текла Река. Он никогда не упускал случая заглянуть немного вперед. Ему вспомнилась подобная прогулка вдоль Большого Амалата, когда он шел по кромке обрыва, просматривая реку и надеясь увидеть уток, по которым, вопреки привычке, пришлось бы стрелять вниз, а не вверх, но уток тогда не обнаружил, зато просмотрел несколько шивер в каньоне из почти черных скал, по дну которого мощно текла активно прибывающая паводковая вода Большого Амалата.

На следующий день они с Мариной первыми пролетели этот участок и развернулись ниже шиверы носом против течения, чтобы посмотреть, как пройдут остальные, и у них обоих осталось в памяти удивительно счастливое и захваченное азартом бурного сплава лицо Коли, родного сына Марины, который стал затем приемным сыном Михаила. Коле было тогда пятнадцать лет и осталось жить еще почти двенадцать до того