Когда Джонатан умер - Тони Дювер Страница 18

– А где же тогда они обедают?

– Думаю, в школьной столовой, а их мать на работе, – сказал Джонатан. – Давай тоже поедим, а потом вернёмся.

Он упрекал себя за то, что далёк от нормального мира – эта свобода и это отвращение закрывали любой доступ к лабиринтам и тюрьмам, поглощающим детское население, и он больше не знал, как поддерживать с ним связь. Огромная ежедневная депортация, которой они подвергались, оставляла его печальным и покорным.

И поскольку Серж больше не участвовал в этом ритуале, дети стали для него такими же недоступными, как и для Джонатана. Они пообедали.

В Париже Серж был сущим дьяволом в ресторанах. Он разговаривал чересчур громко, он таращился на всех и всё комментировал; он переворачивал тарелки и опрокидывал еду на скатерть; он шатал стол, звенел стаканами, запихивал в них хлеб, ронял вилку и бросался за ней на землю, где стоя на четвереньках, с шумом ползал между ног взрослых; он заказывал три блюда, а затем отдавал предпочтение корочке хлеба, лез пальцами в чужие тарелки или подкладывал туда свою еду; но самое главное, он смеялся, волновался, подыгрывал Джонатану и доводил до бешенства официантов.

Джонатан восхищался этой суматохой. Он видел дальше других. Несмотря на всю неприятную сторону ситуации, он чувствовал правду, на которую указывал ребёнок. За ширмой манер, которых он не одобрял, он видел модель, которой сам хотел бы подражать. Ибо с Сержем он был подобен странствующему ученику, который через долины и горы, реки и леса, равнины и берега искал учителя – точнее очевидца – и наконец, обрёл его. Но этот учитель сам не понимал своих знаний; только те, кто искали его, отвергая гениев и шарлатанов, могли понять его урок; остальные же будут его осмеивать, унижать, гнать и преследовать.

Позже Серж осознал, какое недовольство он вызывал. Теперь его публичные трапезы были вполне благонравны. После тарелки мясных закусок, из которых он ел только корнишоны и масло, он неизменно выбирал почти сырой стейк с жирными чипсами, а на десерт шоколадное мороженое, покрытое взбитыми сливками, которое он рубил и перемешивал в кашу. Мороженое он оставлял, только когда ему становилось слишком холодно, то есть, когда достигал дна вазочки. В хороший ресторан водить его было бесполезно; тем не менее, Джонатан выбирал поприличнее, чтобы еда выглядела хорошо, и он мог немного насладиться покоем.

После обеда они снова пошли к дому троих детей, звонили и стучали, всё тщетно. Они сдались и искали, чем бы занять себя до отправления автобуса.

В единственном городском кинотеатре дневных сеансов не было. Была программа гетеросексуальных порнофильмов по субботам после полуночи.

Город был заброшен. Ни единого ребёнка на улице. Значит, каникулы ещё не начались, и сегодня была не среда.

– Это трудовой лагерь, – сказал Джонатан. – Не стоило приходить в неподходящий день.

– Я не знал, – извинился Серж.

Замечание Джонатана не было адресовано мальчику: он видел пустые улицы, пустые кафе, безлюдную реку, скучающих лавочников, и он чувствовал тишину, в которой эхом разносились их шаги.

Они лениво прогуливались. Когда открылись магазины, они начали вяло делать какие-то ненужные покупки.

Потом им повезло: на красивой площади, засаженной тополями и снабжённой писсуаром, они обнаружили шатры и палатки передвижной ярмарки. Она не была закрыта: там прогуливалось с десяток человек, мужчин и женщин средних лет, одетых слишком нарядно и несколько подростков виноватого вида.

Они подошли к молодому ярмарочному рабочему, почти голому, чинящему колесо. Джонатан посмотрел на его тело, потом покосился на свои мускулы, затем посмотрел на Сержа. Этот человек казался ему сделанным из резины или гипса: внешность без сущности, соответствующая универсальному идеалу того времени. Округлые формы этого гладкого тела напомнили Джонатану комплект лысых скальпов или связку воздушных шаров у лоточника.

Они заговорили одновременно. Парень сказал, что сейчас фокусник даёт представление. Это было совсем рядом: автофургон с пристройкой из зелёного полотна, чья дверь или, вернее, занавеска, распахивалась на восточный манер. Джонатан беспокоился, что они там будут единственными зрителями, но Серж жаждал зрелища. Он тут же вскарабкался на Джонатана, держа себя так, будто спортивная внешность молодого работника ярмарки натолкнула его на мысли о джунглях.

По ту сторону зелёного брезента они очутились в полумраке; фокусник предусмотрительно стоял под косыми лучами зловещих цветов, яблочно-зелёного и грязно-красного. Единственный белый прожектор уничтожал всю глубину сцены. Под ногами фокусника лежал бежевый квадрат пыльной земли.

Представление уже началось. Фокусник проделывал банальные трюки. Они решили оставаться сзади, впереди сидело несколько зрителей. Фокусник был стройным юношей, тихим и весёлым, с простым и приятным лицом. Он, должно быть, взялся за эту работу просто потому, что ему так велели; он был не без способностей и умело обращался со своим реквизитом. Но ощущение бедности и уныния было столь велико, что Джонатан иногда отворачивался от него. Он был сконфужен, будто совершил бестактность, присутствуя здесь, словно оскорблял чувствительного человека, лишая его чувства собственного достоинства.

Серж следил за фокусами с невозмутимой прохладой того, у кого есть телевизор. Но всё-таки, тут всё было во плоти, и почти новый синий костюм парнишки, и его коротко подстриженные волосы (можно было подумать, что он подрабатывает здесь между службой в казарме) и его маленькая накидка Дракулы, всё это было очень похоже на настоящие вещи. Сержа поразил лишь один фокус – с бритвенными лезвиями. Молодой человек взял одно, разрезал им бумагу, чтобы показать, насколько оно острое, затем он съел их целую пачку, быстро, обеими руками. Его тонкие щёки жадно выпирали, глаза чуть не вылезали наружу, он жевал их, чуть не потирая живот от удовольствия. Затем чудесным образом, непостижимым для непосвящённого, он вытащил лезвия изо рта – теперь они составляли длинную гирлянду, яркое и звенящее ожерелье. Такой реквизит должно быть недёшево стоил, если только он не изготовил его сам: руки у него были ловкие.

– С факелами ничего особенного, – недовольно сказал Серж.

Им пришлось аплодировать. Не будь рядом с ним мальчика, Джонатан, наверное, спрятался бы под скамейкой. Он хотел уйти, чтобы встретиться с фокусником после представления, исключительно ради того, чтобы почувствовать себя лучше. Джонатан, который мало беспокоился о красоте или уродстве, просто чувствовал, что он хочет приблизиться к нему, обнять его, прикоснуться к нему. Он мог узнавать детство в тех, кто больше не был ребёнком, как и его отсутствие в тех, кто, казалось, его демонстрировал. Ему нравился этот чародей, и он не стеснялся