ЮлиАнна - Зульфия Талыбова Страница 18

Но в чем была особая грусть: ни у кого из окружения и в мыслях не возникало, что я страдала. Она «мать-героиня, молись на неё»!

Чувствовала ли я себя человеком? Нет. Я – ее лишняя конечность или орган, с которым она делала все, что заблагорассудится. Но все окружение, включая отца, дружно вещали: «мама любит тебя!», «всем бы такую маму!», «мать, как может, так и любит!», «твоя мама святая!», «нахалка, не стыдно тебе, зачем маму огорчаешь?!»

Интересно, каким именно образом я огорчала ее? Тем, что грустила? Ходила с плохим настроением, сама не понимая тому причины?! Меня тошнило от этих фраз, а когда рядом произносили слово «любовь», я гримасничала и кривила лицо, словно ела что-то несвежее. Все, что связано с этим словом вызывало во мне отвращение и брезгливость с самого детства.

По прошествии многих лет хочется закричать в лицо людям, бросившим эти нелепые фразы: так поживите с ней хотя бы месяц, раз она такая золотая! Но и тогда вы не сможете ощутить всю ту гамму чувств, на которую она способна, просто потому что вы не ее ребёнок, и она вас не рожала!

Я посмотрю выдержите ли вы ее такую «любовь», и нужна ли она вам будет!

Забавно, а если в этих упреках заменить слово «мама» на «муж»?! Уверена, реакция произносивших будет совершенно иная. Скорее, взрослая дочь будет верещать, что муж-тиран золото, а все вокруг плохие! А ведь раньше мужа была мама, поведение которой считалось «любовью»! Вот теперь взрослая дочь и оберегает свою «любовь»! Ей ведь с детства вдолбили, что «мама бьёт, потому что так любит, ей можно», и, вырастая, находит «любящего» мужа, чтобы бил, то есть, в ее искаженном восприятии, любил, да покрепче!

Как только мамаша впервые подняла на меня руку, любовь, если и была, исчезла. А била она меня, сколько я себя помню. Чуть ли не с самого рождения. Разве можно охарактеризовать все ее отношение ко мне таким светлым словом – любовь?! Это будет оскорблением для него! Как бы она не лебезила, когда была в хорошем настроении, я знала, что вскоре она наорет, пристыдит, ударит. Я жила не в любви, а в вечном страхе ожидания, когда же она вновь применит насилие. Я старалась угождать ей, подстраивалась под ее настроение и молилась, чтобы она с работы приходила доброй. Но как бы я не пластилинилась под неё, угадать ее чувства было сложно. Например, в один день, за невымытую посуду она устроила бы скандал, в другой – даже не обратила бы внимание. Всю жизнь я думала только о том, как вести себя, чтобы мамаше было хорошо, чтобы она не закатывала истерики, не била, не орала. Я приспосабливалась под ее настроения и, клянусь, заслужила, как минимум, почётную грамоту. Только спустя годы я поняла, что от меня ничего не зависело, и как бы я не приспосабливалась, все зря. Моей вины в этом не было. Она сама по себе такая.

Но с моего появления на свет мамаша усердно трудилась над моим «воспитанием» и настолько выдрессировала меня, что и в мыслях не возникало, будто она может ошибиться. Она всегда права и знает, как лучше, просто потому что она мать.

Аргумент? Идиотизм! Это какое нужно иметь раздутое эго и самомнение?! Но перечить, заявлять о себе было опасно для жизни. Она – богиня, я – ничтожество.

Помню, как-то соседский мальчишка, плача, отталкивался от своей пьяной мамули, которая лезла к нему целоваться, и кричал: «мама плохая!»

Мы сидели на веранде и пили чай, а мамаша, услышав слова ревущего ребёнка, охнула на весь дом, чуть ли за сердце не схватилась и заверещала: «нельзя, нельзя про маму такое говорить!»

Зато напиться до поросячьего состояния и лезть пьяной рожей к ребёнку можно!

В ее понимании матери по определению можно было все, начиная от обычных оскорблений до избиения ремнем, но ребёнок (я) прав не имел. Можно было только подчиняться и молчать. Она могла позволить себе все, а я только замереть от ужаса и ждать, когда буря утихнет. Об меня она «вытиралась» от негатива, к которому я отношения не имела. Например, однажды она пришла злая с работы, а я (мне было лет двенадцать) гуляла у дороги с соседскими детьми. Я тут же увидела, как быстрыми шагами она направлялась ко мне. Мое тело привычно стало пластилиновым, и я медленно пошла ей навстречу, не зная, чего ожидать. Я приблизилась и почувствовала, как все в ней кипит от злости, а тело ее даже тряслось. Не успела я и поздороваться, как она со всего размаху ударила меня по лицу и заорала, что не велела гулять возле дороги. До сих пор помню её жуткий оскал. Она унизила меня перед ребятами, которые, конечно, наблюдали за омерзительной «воспитательной» сценой. Потом она развернулась и пошла себе дальше, и я поковыляла следом – домой. Мамаша сразу облегчилась и успокоилась. Сейчас сомнений у меня не остаётся – я была ее личным «унитазом»…

… Глядя на школьное фото, я помню, что отец тогда, привычно стоял неприкаянно и даже не защитил меня, мол, правильно все делаешь жёнушка…

Сейчас, окажись я на месте той несчастной девушки, клянусь, я бы набросилась на мамашу и убила. Сняла бы фартук со школьного платья, засунула ей в рот, била бы ее голову об асфальт и, рыдая, лепетала: заткнись, заткнись, заткнись…

Но это только фантазии: наяву я так боялась ее, что и слово вымолвить не могла, а только опускала голову и рассматривала пол, молясь, чтобы ее ор длился недолго.

Помню, после той злосчастной школьной линейки мне приходили мысли о смерти. Правда, впервые они возникли еще за много лет до того момента. Я и не догадывалась, что подобные мысли возникали от житья с ней. Ведь ее поведение считалось нормой, и никто из окружения не защищал меня. Я свято верила, что из-за меня все несчастья, потому что она постоянно об этом напоминала. В голове летали страшные мысли, мне было так жутко, и я нашла способ от них избавиться: резала