Такое долгое странствие - Рохинтон Мистри Страница 18

– Трус! Кончай прятаться за матерью!

Не успели Сохраб и Дильнаваз что-нибудь ответить, как раздался пронзительный вопль:

– Ну хватит уже! Люди спят, не время для ссор! Доссоритесь утром!

Голос принадлежал мисс Кутпитье. Та же высота тона и те же модуляции, с которыми она по утрам отчитывала молочника. Густад, рассвирепев, бросился к окну.

– Подойдите к моей двери и скажите здесь, если вам есть что сказать! Я не бесплатно тут живу, я тоже плачу за жилье! – Он повернулся к Дильнаваз. – Видишь, как ведет себя твоя подруга? Saali[72], ведьма!

– Но она права, – решительно возразила Дильнаваз. – Такой шум и крики посреди ночи неуместны.

– Прекрасно! Давай, вставай на ее сторону, против собственного мужа. Всегда только против меня.

Уязвленный до глубины души, он замолчал. Снаружи снова воцарилась тишина. Однако он не отходил от окна, демонстративно ожидая новых выпадов мисс Кутпитьи.

Воспользовавшись моментом, Дильнаваз увела Сохраба, Дариуша и Рошан и велела им ложиться спать. Когда Густад остался один, его гнев начал понемногу остывать. Посмотрев на ремень, стиснутый в руке, он отшвырнул его в угол, потом задул свечи на обеденном столе. Для него в комнате было слишком светло. Уменьшив пламя керосиновой лампы, он вернулся к окну. Черная каменная стена была едва различима на фоне чернильной ночной темноты.

Вернулась Дильнаваз.

– Они все легли, ждут, чтобы ты пришел, пожелал им спокойной ночи и благословил. – Он не отвечал. Она попыталась еще раз: – Я подошла к Сохрабу, и вот, смотри. – Протянув руку, она показала мокрый рукав. – Его слезы. Пойди к нему.

Густад покачал головой.

– Это пусть он ко мне придет. Когда научится уважать отца. А до тех пор он мне не сын. Мой сын умер.

– Не говори так!

– Я говорю то, что должно быть сказано. Отныне он для меня – никто.

– Нет! Перестань!

Она погладила вздувшуюся щиколотку, и он это увидел.

– Семнадцать лет я твержу тебе, чтобы ты не вставала между нами, когда я разбираюсь с детьми.

– Ему уже девятнадцать, он больше не ребенок.

– Девятнадцать или двадцать девять – он не имеет права так со мной разговаривать. И из-за чего? Мне что, гордиться этим?

Растерянность, таившаяся за его гневом, казалась трогательной, и Дильнаваз хотелось утешить его, помочь ему понять. Но она и сама не понимала. Ласково тронув его за плечо, она сказала:

– Мы должны проявлять терпение.

– А что мы делали все эти годы, если не проявляли терпение? И вот чем все кончилось. Горе, ничего кроме горя. Вот так, безо всякой причины, отказаться от своего будущего! Скажи, чего я для него не сделал? Я даже под машину бросился ради него. Его оттолкнул, спас ему жизнь, а сам навсегда остался покалеченным!

Она снова погладила его по плечу и пошла к столу.

– Унесу все это на кухню, а потом давай ляжем спать.

И она принялась собирать грязные тарелки и бокалы.

II

Еще долго, после того, как Дильнаваз убрала посуду, смела со стола крошки влажной тряпкой и отправилась в постель, Густад сидел в тусклом свете керосиновой лампы, испытывая к ней своего рода благодарность: при ее бледном свечении было не так видно, что он все еще зол.

Пребывая в отчаянии, он смешал все, что оставалось в бутылках: Билимориев ром, лимонад, «Золотого орла» и содовую. Попробовал, скривился, но все равно выпил полстакана, после чего направился к дедовскому черному столу. В нем имелось два расположенных в ряд по горизонтали выдвижных ящика. Тот, что справа, был поменьше, под ним находился шкафчик. Густад потянул дверцу, она всегда была тугой, а руки у него чуть дрожали. Дверца раскрылась с тихим стоном дерева, трущегося о дерево.

Запах старых книг и переплетов, учености и мудрости выплыл наружу. На верхней полке, в глубине лежали «Словарь фраз и басен» Кобэма Брюера и двухтомный «Словарь сленга, жаргона и арго» Баррера и Леланда 1897 года издания. Как и мебель, Густад спас эти книги из обанкротившегося отцовского книжного магазина. Он достал словарь Брюера, открыл его наугад, поднес к лицу и закрыл глаза. От бесценных страниц исходил богатый, неподвластный времени запах, умиротворявший его смущенный, тревожный дух. Закрыв книгу, он нежно погладил ее корешок тыльной стороной пальцев и вернул на место.

Несколько работ Бертрана Рассела, книга под названием «Математика для миллионов» и «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адама Смита стояли на этой полке вертикально. Они остались у него со времен учебы в колледже и были единственными, какие ему удалось сохранить. Они с Малколмом-музыкантом, бывало, шутили, что он осваивает программу колледжа в соответствии с планом «Купи учебник в этом году, продай в следующем». Как замечательно все это смотрелось бы на полке, которую они с Сохрабом собирались соорудить! Теперь уже не соорудят. «Сын для меня больше не существует», – подумал он.

Переднюю часть шкафчика занимали лежавшие плашмя «Краткий словарь» Уэбстера и карманное издание Роже[73], беспорядочно заваленные всякой всячиной: конвертами с загнутыми уголками, пластмассовыми коробочками со скрепками и круглыми резинками, двумя роликами скотча (использованными один наполовину, другой на три четверти), бутылочкой темно-синих чернил «Кэмел» (использовавшихся исключительно для надписывания поздравительных открыток и белых подарочных свадебных конвертов: приветствие, пожелание долгой счастливой жизни и в нижнем левом углу – вложенная сумма). Что было написано на других бумажках, валявших на полке, разобрать было уже невозможно. Детали разломанных ручек, колпачок с аппликатором от бутылочки клея, перочинный нож без лезвия, маленькие ручные тиски – все это лежало, оплетенное бечевками и аптечными резинками.

Нижняя полка была полностью предоставлена пластиковым папкам, скоросшивателям и старым журналам. Он аккуратно приподнял стопку газет, испещренных пожелтевшими печатными столбцами, и пошарил под ней в поисках письма. Нащупал его, зажал между пальцев и вернул стопку на место. Коробка с допотопными ржавыми перьями «доавторучковой» эпохи соскользнула с нее, перья зашуршали, стукаясь друг о друга и о картонные стенки, и тут же смолкли, как маракас, звук которого возникает и замирает в один миг.

Он поднес письмо к свету. С тех пор как получил, он тайно прочел его несколько раз. Адрес на конверте был напечатан на машинке. В качестве обратного адреса значился почтовый ящик в Нью-Дели, имя отправителя отсутствовало. В первый раз это вызвало у него нервное любопытство: он никого не знал в Нью-Дели. Внутри конверта лежал один листок бумаги превосходного качества, плотной и волокнистой. Он в очередной раз перечел письмо.

Дорогой мой Густад,

это письмо наверняка