Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин Страница 181

Григорий. А кто мне детей рожать будет? Кто будет очаг согревать? Кто будет пищу готовить?

Маша. Хвастаешься, а без женщины ни на что не годен.

Григорий. Побью, однако. Зачем ругаешься?

Маша. Женщину легко побить. Для этого и сильным быть не нужно. Ты побей равного себе. Или того, кто сильнее. Вот тогда я поверю, что ты настоящий мужчина.

Григорий. Вот винка выпью и кого хошь побью. (Пьёт.)

Маша. Хвастун! Дай и мне глоток... для смелости... (Глотнула.) Фу, какая гадость! Думала, выпью – сил прибавится вдруг, тогда возьму и тебя поколочу.

Григорий. Меня? Ха-ха-ха! Меня?! Побьёшь? (Его уже начинает разбирать.) На, пей! Набирайся сил.

Маша. Не умею.

Григорий. Смотри! (Пьёт.) Ах, вкусно! В брюхе огонь зажёгся.

Маша. От глотка-то? Слабый ты мужичонка! Русские люди ковшами пьют. Вот это я понимаю. А тут глотнул – и огонь в брюхе. Горе-охотник!

Григорий. Я горе? Я медведя ножом кончал... шатуна. Вышел прямиком на меня. Ружьё в избушке осталось.

Маша. Как?!

Григорий. Сейчас... покажу... Огня прибавлю... (Пьёт.) Вот избушка. Так? Вот я. Так? Ещё маленько возьму огонька. (Пьёт.) Значит, вот избушка. Вот ружьё... На ружьё! Ты будешь ружьё с избушкой. А вот я... (На нарту указывая.) А это шатун. Ой, что это? Шатун шатается... Почему он шатается? Однако винка лишку выпил. (Грозит.) Э, нехорошо! Значит, тут я... тут шатун... Я его ррраз! И – кончал. (Выронил ножик.)

Маша незаметно оттолкнула его.

Он мне тогда грудь и плечи шибко порвал, вот. (Распахивает рубаху, под которой шрамы.) Думал сам кончусь. Крови шибко много ушло... Не кончился, дополз до избушки... Я не слабый, девка. Где избушка? Доползу до избушки...

Маша(щёлкнув курком). Сидеть! Ни с места!

Григорий(глупо заулыбался, ткнулся носом в землю). Э, зачем с ружьём балуешься? Застрелить можешь...

Маша. Я как раз это и собираюсь сделать...

Григорий. Так нельзя, грех. Бог накажет, социализм накажет... нельзя, грех!

Маша. За этот грех я отвечу. (Пододвинула ему фляжку.) Пей всё, что тут есть.

Григорий. Уй, какая девка добрая! Думал, дырку во лбу сделаешь... Думал, жизнь из меня вытечет... винка вытечет. Винка в меня, жизнь в меня. (Пьёт и валится без сознания)

Маша. А может, и правда нажать на крючок? Палец так и просится. Ведь я тоже воюю. В меня могут выстрелить... а я не могу... не смею... Нет, нет, если бы вместо пули был заряд доброты, света, разума... тогда я не задумалась бы... я б выстрелила... (Стреляет в воздух.)

Григорий(улыбаясь и грозя пальцем). Бог накажет, социализм накажет...

Маша. Ну ты, теоретик! Помалкивай! (Связывает его тем же самым ремнём, которым была связана недавно сама. Взваливает на нарту.) Вот так. Мы славно с тобой прокатились. Теперь поверну стадо и поедем обратно. Не возражаешь?

Григорий. Винка вытечет... жизнь вытечет... не балуй с ружьём... застрелить можешь...

Старики у костра.

Ефим. Дурак Гришка. А я ему доверился. Разве можно дуракам доверять?

Матвей. Я по тайге тогда рыскал. Машу искал. Хорошо, что не встретился с Гришкой. Встретился – убил бы.

Ефим. Однако девка столько суматохи в нашу жизнь внесла. А если бы сто таких девок, если бы тысяча?.. Уй-о!

Матвей. Их больше. Их много больше, Ефим.

Ефим. Потому и суматохи много. Порядка мало.

В одном из чумов, возможно, в салиндеровском, – собрание.

Собрались все жители стойбища. Выступает Пётр Рочев, здесь его называют Зыряном.

Рочев. Вы большую глупость сделали, земляки. Глупость да глупость – две глупости. Учительницу прогнали, школу сожгли. Зачем прогнали? Зачем сожгли? Школа для вас, для ваших детей строилась. А вы взяли и сожгли. На поводу у шамана идёте..

Шаман. Школу не я жег. Матвейка. За брата я не в ответе.

Рочев. Ты тоже в стороне не стоял, однако. Но как бы то ни было, детей учить будем. Так решено большевиками.

Анфиса. Кто им велел за нас решать?

Рочев. Ленин велел, партия велела. Так мне сказали в Лурьяне.

Шаман. Ленин – шаман их главный. Большевики – шаманы помельче.

Рочев. Какие это шаманы? Все они обыкновенные люди. И не о себе, как ты, Ефим, а о народе, думают, вот.

Шаман. Как же ты думать будешь, Петька?