Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин Страница 186

Маша даёт ей принадлежности женского туалета.

Анфиса уходит, вскоре появляется в нижнем белье.

Сава?

Маша. Только лифчик надевают под рубашку. Ты сверху надела.

Анфиса(очень непосредственна). А, сейчас. (Смахнула бретельки и запряглась в лифчик.) Ну как, я красивая?

Маша. Ужасно! Теперь платье моё примерь. (Помогает обрядиться в платье.)

Анфиса(в восторге). Марь-яя! Я же совсем как русская!

Маша. Ты совсем как женщина. Очень красивая женщина. Очень молодая.

Анфиса. Такую Матвейка полюбит. Если он жив, мой Матвейка.

Маша. Он жив, Анфиса. Я верю, что он жив.

В чум входит заросший, оборванный Матвей.

Анфиса. Матвей-а! Мы тебя совсем потеряли.

Маша и Матвей молча смотрят друг на друга. На улице точно метрономы отстукивают топоры Ядне и Шамана. Звучит тема «Песни Сольвейг».

Голос Маши. Мамочка, можешь поздравить меня. Я подала заявление в комсомол. Когда подстынет, пойду на комсомольское собрание. Сейчас на нашу главную усадьбу не проберёшься. Немножко волнуюсь. Это странно, что большая восемнадцатилетняя девка до сей поры не комсомолка? Ну, ничего, теперь скоро. Живу совсем на отшибе. До Лурьяна шестьдесят километров. Да района – сто двадцать. Но если добираться напрямую, через священное озеро Эм-торпугал, то чуть ближе. Правда, смешно? Священное озеро... А я не выдумываю. Оно считалось священным и принадлежало здешнему шаману. Теперь стало колхозным, и я немало повоевала за него. Я соскучилась по тебе, мама! Часто вспоминаю, как ты меня провожала. Пароход, как большая белая птица, медленно уплывал от берега, от тебя, от дома, от детства. Ты казалась всё меньше, меньше. И вдруг мне стало больно от мысли, что матери уменьшаются на расстоянии. Это неправда, мамочка! Это неправда! Где бы я ни была, ты для меня всегда огромна. Но в ту минуту мне вдруг захотелось приостановить время, задержаться хотя бы на часок в детстве. Но пароход плыл, и время летело... Ох как быстро оно летит! Ну и пусть летит, мам!

Анфиса ревниво переводит взгляд с Маши на Матвея. Охорашивается перед зеркалом. Увидав висящие на стене Машины косы, снова пристёгивает их к своим волосам. Матвей не замечает её ухищрений.

Голос Маши. Против этого я не протестую. Ведь нужно же когда-то становиться взрослой, когда-то взваливать на свои плечи ответственность и за себя и за каждого человека, за его будущее...

Просыпается Григорий. Увидав Матвея, вскакивает, испуганно прижимается к стене.

Матвей (бросается к Маше). Ты жива? Жива?

Анфиса. Матвей-а! Сладкий Матвей-а! Молодой Матвей-а! Посмотри, как я красива!

Затемнение.

Голос Маши. Я не слишком звонко говорю, мама? Но, честное слово, я не лукавлю. Я говорю то, что думаю. Потому что люблю людей. Я хочу, чтобы каждый был искренен, чтобы не было трусости, не было лжи... Больше всего я довольна, мама, что ни разу в жизни не солгала... Вот струсила, правда, однажды... Но я изо всех сил делала вид, что мне не страшно...

Старики у костра.

Матвей(шепчет). Маленькая она была... а отважная!

Ефим. Ты бы мог её сохранить. Но ты пошёл против брата...

Топоры смолкли. Слышится грохот бубна. Пьяная, разгульная песня. Рочев гуляет, поёт «Мы сами копали могилу свою, готова глубокая яма...».

Голос Маши. «Я разболталась, мама. А ты можешь подумать, что я жалуюсь, что мне трудно... Мне трудно, конечно. Но и хорошо, мама. Именно потому и хорошо, что трудно! Вот сейчас допишу письмо и постараюсь до последней морщинки восстановить в памяти твоё лицо. Или на нём теперь морщинок прибавилось? Наверно, и я в этом повинна, прости. Раньше я бы взяла кисть и нарисовала тебя... Теперь не решаюсь: поняла, что рисовать совсем не умею. Я встретила здесь необычайно талантливого человека, ненца. То, над чем я просижу день или два, он исполняет за две-три минуты. Вот видишь, мамочка, я взрослею. Уже могу признавать чужие достоинства и собственные недостатки. Отметь это для себя. Целую тебя крепко-крепко. Твоя Маша».

Старики у костра.

Ефим. Долго они пьянствовали тогда. Долго куражились над людьми.

Матвей. А тебе на руку это было! Ты ещё масла в огонь