Всеволод Овчинников - Корни дуба Страница 19

фабричной обуви. В этом один из секретов законопослушности англичан.

В Англии, как ни в какой другой стране,

можно делать что угодно, не подвергаясь расспросам, упрекам, не вызывая

сплетен и даже не привлекая удивленных взглядов. Зато при любом

правонарушении путь от полицейского до суда и от суда до тюрьмы здесь куда

короче, чем где-либо еще.

Прайс

Кольер (США),

"Англия и англичане - с американской точки зрения" (1912).

Переходы "зебра" есть и в

других странах. Но достаточно сравнить, как пользуется ими немец и

англичанин, чтобы понять всю разницу. Немец ступает на "зебру" со

страхом в глазах, сознавая, что это смертельная ловушка, ибо ни один водитель

и не подумает тормозить из-за пешехода. В Англии же человек на

"зебре" - это не просто лицо, переходящее улицу. Это британец,

пользующийся своим неотъемлемым правом. Он шагает медленно, с достоинством,

как торжественная процессия. И действительно, каждый лондонец, переходящий улицу

по "зебре", - это торжественная процессия из одного человека. Какую

уверенность излучает его лицо, когда, чтобы остановить поток машин, он

поднимает руку и повелительно помахивает ею! Мне в этом случае кажется, что в

руках у него Великая хартия вольностей.

Джордж

Минеш (Венгрия),

"Как объединять нации" (1963).

Глава 9

"ТУЗЕМЦЫ НАЧИНАЮТСЯ С КАЛЕ"

Приведенная выше пословица многое говорит об отношении англичан к иностранцам. Она воплощает в себе врожденное представление о всех заморских народах как о существах иного сорта, подобно тому как жители Срединного царства тысячелетиями считали варварами всех, кто обитал за Великой китайской стеной.

Англичанин чувствует себя островитянином как географически, так и психологически. Дувр в его представлении отделен от Кале не только морским проливом, но и неким психологическим барьером, за которым лежит совершенно иной мир.

Если немцу или французу, шведу или итальянцу привычно считать свою родину одной из многих стран Европы, то англичанину свойственно инстинктивно противопоставлять Англию континенту. Все другие европейские страны и народы представляются ему чем-то отдельным, не включающим его. О поездке на континент англичанин говорит почти так же, как американец о поездке в Европу.

Известный заголовок лондонской газеты "Туман над Ла-Маншем. Континент изолирован" - это пусть курьезное, но разительное воплощение островной психологии.

Мы редко употребляем слово "континентальный" иначе как со словом "климат", имея прежде всего в виду резкие колебания температуры. Для англичанина же в слове "континентальный" заложен более широкий смысл. Это, во-первых, отсутствие уравновешенности, умеренности, это шараханье из одной крайности в другую - иными словами, недостаток цивилизованности. Во-вторых, "континентальный" означает не такой, как дома, точнее даже - хуже, чем дома. Таково, например, распространенное понятие "континентальный завтрак": ни тебе овсяной каши, ни яичницы с беконом, ни просто кофе с булочкой.

Ла-Манш для англичанина все равно что крепостной ров для обитателя средневекового замка. За этой водной преградой лежит чуждый, неведомый мир. Путешественника там ожидают приключения и трудности (континентальный завтрак!), после которых особенно приятно испытать радость возвращения к нормальной и привычной жизни внутри крепости.

Главный водораздел в мышлении островитянина проходит, стало быть, между понятиями "отечественное" и "заморское", "дома" и "на континенте". Островная психология - один из корней присущей англичанам настороженности, подозрительности и даже подспудной неприязни к иностранцам, хотя подобное отношение сложилось под воздействием ряда других причин.

Полушутя-полусерьезно англичане говорят, что попросту непривычны к иностранцам в больших количествах, так как нога заморских завоевателей не ступала на их землю с 1066 года. Действительно, в отличие от других европейских народов англичане из поколения в поколение привыкли жить, не зная врага, который периодически покушался бы на часть территории их страны, вроде Эльзаса, Силезии или Македонии.

Но если за последние девять веков Британия не знала иностранных вторжений, то в течение предыдущего тысячелетия она изведала их немало. Иберы, кельты, римляне, англы, саксы, юты, викинги, норманны волна за волной обрушивались на британские берега. Всякий раз заморские пришельцы прокладывали себе путь огнем и мечом, наводя ужас на местных жителей и оттесняя их дальше, в глубь страны.

Войска Вильгельма Завоевателя, пересекшие Ла-Манш в 1066 году, были последним заморским вторжением. Но это вовсе не означало, однако, что угроза их перестала существовать. Хоте Британию стали считать владычицей морей и одной из великих держав чуть ли не со времени гибели испанской армады, англичане почти всегда чувствовали за горизонтом присутствие более крупного и сильного соперника. Британия уступала в силе Испании Филиппа II, Франции Людовика XIV и Наполеона, Германии Вильгельма II и Гитлера.

Взять, к примеру, ближайшую соседку - Францию. Хотя Лондон издавна старался спорить с Парижем на равных, Британия лишь на рубеже нашего века сравнялась с Францией по населению. В 1700 году население Англии составляло четверть, а в 1800 - треть тогдашнего населения Франции. Другими словами, Англия и Франция находились тогда по населению примерно в такой же пропорции, как сейчас Голландия в сравнении с Англией.

Итак, призрак заморской угрозы веками тревожил англичан. Он несколько отошел на задний план лишь при королеве Виктории, когда Британия не знала себе равных как промышленная мастерская мира и одновременно обладательница крупнейшей колониальной империи.

Но чувство отчужденности и даже предубежденности по отношению к иностранцам в ту пору не исчезла, а укрепилось как одно из следствий политики "блистательной изоляции".

Столетие назад, в 70-х годах прошлого века, "нация лавочников", как когда-то назвал ее Наполеон, правила четвертью человечества и владела четвертью земной суши. Взирая на мир с высоты имперского величия, легко было убеждать себя в том, что на свете нет и не может быть народа, похожего на англичан, и что "туземцы начинаются с Кале".

Впрочем, эпоха "блистательной изоляции" лишь усугубила предрассудки, существовавшие задолго до нее. Еще в 1497 году венецианский посол доносил из Лондона; "Англичане большие почитатели самих себя и своих обычаев. Они убеждены, что в мире нет страны, подобной Англии. Их высшая похвала для иностранца - сказать, что он похож на англичанина, и посетовать, что он не англичанин".

Даже самокритичность англичан является как бы оборотной стороной их самоуверенности. Во-первых, склонность бичевать или высмеивать самих себя вовсе не означает, что англичане охотно предоставляют это право кому-то со стороны. А во-вторых, чем больше знаешь этих островитян, тем больше убеждаешься, что даже когда они на словах поносят что-то английское, в душе они по-прежнему убеждены в его преимуществе над иностранным. А ведь иным народам присуще как раз обратное!

Обитатель Британских островов исторически тяготел к двум стереотипным представлениям о заморских народах. В иностранцах он привык видеть либо соперников, То есть противников, которых надо победить или перехитрить, либо дикарей, которых надлежало усмирить и приобщить к цивилизации, то есть сделать подданными британской короны. В обоих случаях британцы проявляли одинаковое нежелание знакомиться с языком и образом жизни иностранцев, с которыми они вступали в контакт.

Разумеется, для создания крупнейшей колониальной империи требовались не только завоеватели, но и исследователи. Править четвертью человечества было немыслимо без знания местных условий. Имперское владычество опиралось на самоотверженность энтузиастов-первопроходцев, которые по двадцать - тридцать лет могли жить где-нибудь среди тамилов или зулусов, досконально изучали их язык, нравы, обычаи, а заодно и слабости их правителей, видя в этом подвиг во славу британской короны.

Однако плоды этого подвижнического труда редко становились достоянием общественности, расширяли кругозор жителей метрополии. Подобно данным агентурной разведки, они лишь принимались к сведению где-то в штабах, определявших стратегию и тактику в отношении колоний.

В отличие, скажем, от французов, которые в Индокитае или в Алжире значительно легче смешивались с местным населением, англичане жили в заморских владениях замкнутыми общинами, ни на шаг не отступая от традиционного уклада жизни. Путешествуя по Индии, я поначалу недоумевал: почему в каждой гостинице меня будят чуть свет и прямо в постель, под марлевый полог москитника, подают чашку чая с молоком? Лишь потом, в Лондоне, я оценил достоинства этого английского обычая - пить так называемый ранний утренний чай едва проснувшись, по крайней мере за час до завтрака. Традиция сия доныне жива не только в бывших британских колониях, но и на европейских курортах, излюбленных англичанами, - от Остенде в Бельгии до Коста-дель-Соль в Испании.