Николай Никитин - Это было в Коканде Страница 19

Иргаш взглянул на богача-миллионера безразличным взглядом, точно на пустую бутылку, и, не поздоровавшись, сел в кресло. Мамедов побледнел и поднялся: "Очевидно, этот внезапный ночной визит связан с какими-нибудь важными происшествиями, если не с самым худшим..." Бросив папиросу, он быстро пошел к двери.

- Ты забыл перчатки, - хриплым голосом остановил его Иргаш.

Мустафа замер на какую-то долю секунды (так показалось Чанышеву). Нога Мамедова даже повисла в воздухе, но потом он опустил ее и двинулся дальше, как автомат, не оборачиваясь. Тогда Иргаш, издав короткое, будто звук пробки, пренебрежительное восклицание, кинул вслед Мустафе несколько слов, сказанных таким подчеркнутым лицемерным тоном, что лицемерие уже переходило в издевательство.

- Я маленький человек, но мои люди привыкли подчиняться мне. Скажи им, что я пропускаю тебя!

Мамедов остановился. Схватившись за косяк двери, он не имел силы обернуться. "Смерть пришла! - подумал он. - На подъезде меня зарежут!" Его большое, сытое тело вдруг до краев наполнилось страхом. Он все-таки пошел вперед, но так медленно, как будто боялся пролить этот страх.

Иргаш покачал головой и, отставив от себя предложенный ему Чанышевым бокал, усмехнулся, показав черные, изъеденные креозотом зубы.

- Нет врага для мужчины сильнее вина, - сказал он. Потом добавил так удачно, как будто он слыхал весь предыдущий разговор между Мамедовым и Чанышевым: - Но еще сильнее вина женщина. Она незаметна - лежит в объятиях.

Чанышев притворно улыбнулся, он не обратил внимания на слова Иргаша. Судьба Мустафы взволновала его. Он ждал крика. Он прислушивался. Когда кучер подал экипаж к подъезду, по мирному голосу кучера и спокойному топоту пары лошадей Чанышев решил, что все обошлось благополучно. Экипаж тронулся. Чанышев подумал: "Слава богу!.. Иргаш выпустил Мамедова. Очевидно, он приехал с другими намерениями".

Пренебрегая церемониями, Иргаш прямо приступил к делу:

- Пошли в Ревком требование! - сказал он, глядя на пол, на кончики своих грязных сапог. - Если большевики не сдадут крепость, завтра в два часа дня я перережу всех кокандских армян и евреев... всех. - Он помолчал секунду и потом продолжал тем же спокойным тоном: - И русских... Всех зарежу! А дома сожгу!

- Это невозможно, - прошептал Чанышев, чувствуя замирание сердца. - Я сам думаю о крепости. Я предпринимал всякие попытки. Но надо маневрировать. Надо хитростью. А так грубо... Невозможно...

- Мне нужна крепость. Значит, возможно, - не повышая голоса, заметил Иргаш.

- Послушайте... Вы сами не понимаете, что вы делаете, - сказал Чанышев, пробуя спорить, нажимая на Иргаша. - Это ужасно... Это, это... Он пощелкал пальцами, подыскивая слова: - Это авантюра. Она приведет нас к гибели. Уверяю вас!

Иргаш нахмурился. "На что надеется этот старик в теплом сюртуке? подумал он. - Я больше не стану терпеть ни хитрых мулл, ни жадных улемистов, ни трусов из правительства, ни офицеров, которые хотят, чтобы их упрашивали. Всех их я расстелю перед собой и пройду по ним. А сопротивляющихся прикончу".

- Сообщи большевикам, чтобы они сдавались! Или я сделаю то, что обещал, - решительно сказал Иргаш и, встав с кресла, протянул руку Чанышеву. Неподвижная, властная рука Иргаша легла, точно гиря, в руку Чанышева. Чанышев поспешно потряс ее. Иргаш скрылся, так же как вошел, быстро и внезапно. Когда отряд джигитов исчез, полковник вышел в сад.

Стало тихо, как будто навсегда исчезли злые февральские вьюги. Подтаял тонкий вечерний снежок. Теплые, влажные облака грели землю. Чанышев шел по дорожкам, старательно обходя лужи. Внезапно он остановился, испугавшись черной тишины.

Он не был пугливым человеком. Если бы ему приказали, он обшарил бы весь этот огромный сад, не побоялся бы ни закоулков, ни внезапного нападения. Он прекрасно владел своими нервами. Но ведь сейчас не это требуется от него... Он только полковник, обыкновенный гарнизонный офицер, он никогда не желал большего. "В старой системе жизни я знал свои обязанности. А сейчас я - власть, - думал Чанышев. - Я могу, я должен управлять. Но власть требует творчества, риска, исключительности. Я же воспитан в подчинении. Я жду, когда мне прикажут. Какая же я власть?"

Чанышев вернулся в кабинет раздраженный и взвинченный. На письменном столе лежал кусок картона. На картоне было написано по-английски: "Следуйте обстоятельствам. Я буду у вас завтра. Джемс".

Полковник выругался, подумал: "Опять! За стенами, быть может в стенах, глядели чьи-то глаза, слушали чьи-то уши. Это Азия! Опять появился этот "хозяин". Спросить ординарцев, он ли приходил сюда? Бесполезно. Никто не приходил. Одно важно: долой Советы! Быть может, записку забыл Мамедов? Нет, просто подкинули".

Изнеможенный, сбитый с толку, он прилег вздремнуть здесь же в кабинете. Но ему не спалось. Он встал, в одном белье подошел к столу и расползающимся почерком набросал в штабном блокноте несколько фраз.

В военно-революционный комитет

Не имея возможности сдержать массу, сильно возбужденную,

настоящим сообщаю, что если до четырех часов не будет

объявлено о сдаче крепости, народ прорвет плотину дисциплины.

Я не отвечаю за мирное еврейское, русское и армянское

население.

Командующий мусульманскими войсками

Ч а н ы ш е в, г. К о к а н д

Перечитав, он густо зачеркнул слово "русское". Привычка к точности заставила его сделать приписку. "Конференция назначена в два часа дня? Чудесно!" - подумал он. Перед словом "Коканд" приписал: "2 часа дня 1918 года". О числе и месяце забыл. Потом лег на диван, накрылся черной буркой и сразу уснул.

28

Зайченко встретил возле казармы Варю. Он обрадовался. Она приняла его радость с каким-то испугом. Тогда он понял, что ей сказали про его арест.

- Это недоразумение, - заявил он.

- Но почему же все-таки это произошло?

- Я сделал глупость, не подумав.

- Смотрите, Костя! Думайте о своих поступках!

- Я смотрю. - Он засмеялся. - В конце концов, Варенька, надо знать тот предмет, о котором вы беретесь рассуждать. В жизни никогда не знаешь, как поступить наверняка: так или так? В особенности в наше время. Проклятая жизнь!

- Почему проклятая? Я люблю жизнь.

- Тем хуже для вас. Я ее не люблю.

- Почему?

- В моей жизни еще не было ни одного дня, который я пожелал бы пережить.

- Это еще не значит, что вся жизнь плоха. Вы просто не знаете другой жизни.

- Да, пожалуй... Моя жизнь - мое частное дело.

Он захотел обнять Варю. Варя сказала, что ей некогда, что у нее раненые.

- Может быть, завтра я тоже буду ранен. Или убит.

- Нет, вы не будете! - сказала она.

Именно в эту ночь он хотел ее. Ее руки, ее плечи, ее белокурые волосы, ее веснушки! Она была мягкой, как овечка.

- Серьезно. Могу быть убит. А ради чего? Неизвестно.

Он не выпускал ее руки. Она рассмеялась:

- Разве люди, когда умирают, думают об этом?

- Так в книгах, - ответил Зайченко.

- Может быть, в книгах. Я себе этого не представляю.

Она высвободила свою руку и опять заторопилась, говоря о раненых. Ему было стыдно и неловко одной рукой задерживать ее, но когда она ушла, он ее выругал.

29

Ожидая помощи из Ташкента и Самарканда, Аввакумов пытался по мере возможности оттянуть момент решительной схватки. Он предложил правительству Кокандской автономии 17 февраля начать с Ревкомом официальные переговоры. Автономисты пошли на это, опасаясь крайних притязаний улемы и боясь потерять власть.

И именно поэтому в ночь на 17 февраля комитет улемы послал Иргаша к Чанышеву, чтобы прижать Чанышева к стенке и сорвать переговоры. Об этом никто в Коканде, кроме комитета улемы, не знал.

Конференция открылась вовремя. В помещении Русско-Азиатского банка собрались представители как той, так и другой стороны. Был избран президиум, и конференция приступила к работе.

Через четверть часа в зал вошли два офицера при оружии, в кубанках и в белых черкесках. Они предъявили от имени Чанышева написанный этой ночью ультиматум.

Наглое и лицемерное заявление своей неожиданностью ошарашило всех, даже сторонников автономии. Единственным несмутившимся человеком оказался Аввакумов.

- Этого надо было ждать, - спокойно сказал он.

- Вздор, вздор! - сказал представитель автономии. - Наш Чанышев превысил свои полномочия. Махдия Чанышева кто-нибудь сбил с толку. Надо одернуть его.

- Правильно, надо одернуть! Должен же он с нами считаться! Мы не куклы! - сыпались отовсюду реплики автономистов.

Один из представителей так называемого Краевого совета призывал к прекращению кровопролития и предложил послать свой ультиматум Чанышеву. Ультиматум этот долго редактировался, обсуждалась каждая строчка. Решено было послать его не от имени мирной конференции и не от имени советской власти. Представители Краевого совета заявили, что они лично отвезут этот документ полковнику. Содержание документа сводилось к следующему: Чанышев обязуется взять обратно предъявленный им Ревкому ультиматум и обещает либо установить нейтральную зону в центре города, либо отвести свои войска назад.