Борис Штейн - Донный лед Страница 19

Следователь Владимир Михайлович думал, что долго придется стучать, пока добудишься, но ошибся. Стучать не пришлось вообще, потому что на дверном косяке в сенцах красовалась голубая кнопка звонка. Коля нажал, и в доме, неожиданно напомнив о цивилизованном квартирном уюте, мягко возник колокольчик, пропев немудреную мелодию из двух нот: динь-дон!

И дверь сразу открыли.

Цапцын не спал. Он, оказывается, был не один. На полу, привалившись к стенке, сидел, покуривая папироску, пьяный Толик. Он смотрел в топку плиты на затухающие угли. Цапцын тоже был пьян, но держался бодро, был шумен и приветлив. Он обнялся с Колей, широким жестом пригласил в дом Владимира Михайловича и, сказав, что сейчас наладит ужин, послал Толика в подпол за картошкой. Цапцын был высок ростом - не ниже Владимира Михайловича, но, не в пример Владимиру Михайловичу, широкоплеч, костист, жилист. Одет он был в тренировочные брюки, шерстяные носки и тапочки и в теплую нижнюю рубаху.

Когда Толик не без труда справился с поручением и извлек из подпола ведро картошки, Цапцын всем дал по ножу, и вчетвером быстро начистили большую кастрюлю, Коля накидал в плиту дровишек, а сам Цапцын принялся разделывать омулей.

Владимир Михайлович осмотрелся. Дом был не вполне готов, но с первого взгляда можно было определить, что строился он добротно и любовно. И старательно настеленный и зашпаклеванный пол, и кокетливые подоконники, и аккуратный жестяной лист перед топкой - все говорило о том, что к делу тут прикладывались не только руки, но и душа. Большая комната, "зала", была, в сущности, уже готова: потолок побелен, подоконники и дверной косяк тоже побелены, оставалось обои приклеить да дверь навесить. Обои, причем уже частично были приклеены, а частично приготовлены, - отмеренные по длине, с аккуратно обрезанными кромочками куски лежали деловой стопочкой. Следователь Владимир Михайлович легко представил себе, как два мужика с завидным усердием делали эту, в сущности, скорее женскую работу, как прервались на ужин и как пьянка остановила их дальнейшую полезную деятельность.

За ужином выпили немного - чудом уцелевшие остатки, - и тут Толика повело на красноречие, даже, можно сказать, на хвастовство, и он стал хвастать Цапцыным, какой Цапцын мужик независимый, взял ушел от бабы и, пожалуйста, отстроился, потому что он на все руки мастер и потому что Толик ему помогает. И, между прочим, Толик хвастанул тогда. Он такие слова произнес, бахвалясь:

- Крыша у него знашь кака? Рубероид! Я дал. И че надо - Цапцыну всегда дам, потому что Цапцын - человек!

Цапцын тогда, словно вмиг протрезвел, рявкнул на Толика, заткнул ему хвастливую глотку и стал компанию размещать на ночлег. Сам с Колей лег на раскладушке, а Владимира Михайловича уложил с Толиком на дорогом, но уже замусоренном ковре возле плиты. Следователь Владимир Михайлович профессионально запомнил этот разговор; что к чему, он еще не знал - ехал только должность принимать, но впрок запомнил.

Отдых Владимира Михайловича той ночью не был безмятежным. Толик спал неспокойно. Он что-то бормотал во сне, мычал, то закидывал ногу на Владимира Михайловича, то шарил по тощей следовательской груди.

Сейчас Толик испытующе смотрел на следователя, а следователь разводил руками, слабо улыбаясь, и Толик понял, что ничего следователь ему не расскажет, при себе оставит до случая, и от этого огорчился.

И тогда следователь задал Толику совсем неожиданный вопрос.

- Толик, - сказал он проникновенно, - ответь мне, если можешь, искренне. Не из каких-нибудь побуждений, а из собственного любопытства спрашиваю. Если представить, что пожара не было и вся твоя база цела-невредима - раз. И что тебе сказали: все, что на базе находится, твое. Твоя собственность неподотчетная - и стройматериалы, и полушубки, и унты, и шапки, и все прочее - твое. Что бы ты со всем этим сделал?

- Понарошку, че ли? - с сомнением спросил Толик и поднял светлые кустистые брови.

- Понимаешь, - с горячностью заговорил следователь, стараясь заразить Толика азартом игры, - представь, как будто так и есть, закрой глаза и представь. Твое, понимаешь, твое.

Толик добросовестно зажмурил глаза и спросил:

- Мое?

- Твое, - подтвердил следователь.

- Ясно, - усмехнулся Толик, - мое.

- Ну и что ты с этим всем сделаешь?

- Толкну, - не задумываясь, ответил Толик.

- Так, - кивнул головой следователь, - а в мехколонну ничего не дашь?

- Не, - сказал Толик, - не дам. Мое, дак. Мехколонна государственная. Ей государство дает.

Толик подумал и добавил, размышляя:

- Ну, который друг, подарю че надо, не жалко.

- А куда деньги употребишь? - спросил следователь с большой заинтересованностью.

Толик ответил с необычайной живостью:

- Е-карэмэнэ! Пропью! - И пояснил: - Пропью и прогуляю! В город поеду, в Улан-Удэ, с буряточками прогуляю.

- А может быть, у тебя есть какие-нибудь другие желания? добросовестно поинтересовался следователь.

- Не, - твердо ответил Толик, - каки таки желания? Не, других нету.

- Ладно, - как-то вяло сказал следователь, - это ведь так все, шутка. И задал последний вопрос: - А сколько тебе, Толик, лет?

- Сорок два, - ответил Толик, пожав плечами. - А тебе?

- И мне сорок два, - задумчиво ответил следователь, - и мне, друг мой Толик, сорок два. - И, посмотрев на часы, проговорил расслабленно: - Ладно, иди, Толик, ко мне тут должен ваш главбух прийти, я просил, с цифрами, сколько чего сгорело и на какую сумму.

Уходя, Толик сказал на всякий случай:

- Так что я не жег базу, меня видели.

- Не жег, не жег, - согласился следователь, - до свидания.

Когда раздался деликатный стук бухгалтера Якова Александровича, следователь сидел расслабившись, вытянув под столом длинные ноги. После беседы с Толиком он ощущал усталость, как после тяжелой физической работы.

Когда вошел Яков Александрович, Владимир Михайлович поднялся и вышел из-за стола, протянув обе руки для приветствия.

- Яков Александрович, дорогой, - говорил он при этом, - ради бога, извините, что побеспокоил, оторвал от дел. Мог бы просто зайти к вам в бухгалтерию, но хочется поговорить спокойно с глазу на глаз, а у вас людно и суетно...

- Что вы, Владимир Михайлович, - вежливо отвечал на эти деликатные слова Яков Александрович, - что вы, что вы! Надо так надо, я же понимаю. Пожалуйста, располагайте мной безо всяких угрызений совести. Вот, пожалуйста, я заготовил справку по перевалочной базе. В общем, не так уж много: на четыре тысячи шестьсот без учета стоимости складских помещений. Ее, в сущности, почти разгрузили за год...

- Спасибо, дорогой Яков Александрович, спасибо. А как вы расцениваете, велика ли была недостача?

- Так ведь, Владимир Михайлович, не ревизовали, только собирались, так что утверждать не могу. Знаете, бухгалтеры народ точный: или есть данные, или нет данных.

- Так уж никаких данных нет, а, Яков Александрович?

- Официальных данных, Владимир Михайлович, нет, а вопрос вы задаете серьезный, и отвечать на него следует ответственно.

Следователь улыбнулся ласково, можно даже сказать, что он с любовью посмотрел на главного бухгалтера и произнес следующие убедительные слова:

- Дорогой Яков Александрович! Вы даже представить себе не можете, как я ценю вашу щепетильность. Поскольку по роду своей работы мне довольно, к сожалению, часто приходится беседовать с гражданами скорее нечестными, чем честными, ваше болезненное чувство ответственности за свои слова мне особенно по вкусу. И вы, раз у вас нет данных, разумеется, не отвечайте на мой вопрос. Но может быть, совершенно случайно вы, будучи на еще не сгоревшей перевалочной базе, проверили выборочно наличность некоторых наименований и составили для себя предварительное, может быть, весьма приблизительное резюме... И поскольку у нас с вами не допрос свидетеля, а в общем и целом частная беседа... А, Яков Александрович?

- Откуда вам это известно, Владимир Михайлович?

- Любопытствую, Яков Александрович, согласно функциональным обязанностям - любопытствую.

Тогда главный бухгалтер Яков Александрович сказал:

- Примерно полторы тысячи... Примерно так. Но очень приблизительно. Но если вы думаете, что это он сам... Его видели, он в заежке ночевал...

- Спасибо, Яков Александрович, спасибо, я это просто к сведению. А насчет Толика мне известно: он не поджигал. Но ведь, Яков Александрович, кто-то поджег, а?

- Поджег какой-то мерзавец, что говорить!

- А кто, Яков Александрович, - не спросил, а будто подумал вслух следователь, - а кто мог быть заинтересован в этом пожаре?

- А черт его знает, - недоуменно пожал плечами Яков Александрович, черт его знает кто!

Помолчали. Потом следователь спросил осторожно:

- А каково положение Зудина сейчас, на ваш взгляд?

Но если следователь спросил осторожно, то главный бухгалтер отвечал с еще большей осторожностью. Он развел руками и сказал неопределенно: