Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников Страница 19

– Ворона! Отдай полтинник! – со слезами канючил второклассник Вовка, за малый рост прозванный Шкертом и проигравший Вороне серебряный полтинник 1924 года, со звездой. – Это не мой, мамкин. Она на нем воду настаивает, а потом горло полощет от ангины. У нее всегда простуда: она на лесной гавани работает. Отдай – я без спросу взял!

– А ты не играй в азартные игры! Вот тебе, а мать еще добавит! – И Ворона дал коротышке такого тычка, что бедный ткнулся носом в землю и заревел.

– А давай, Ворона, сыграем! – неожиданно поднялся Жорка Брянцев. – За весь кон и Вовкин полтинник я ставлю вот это – она отцовская. – И показал на ладони потемневшую медаль «За боевые заслуги».

– Идет! – Ворона был уверен в успехе. – Ты, Брянец-засранец, своей шайбы скоро лишишься.

Это была не просто игра, а поединок, и школяры повскакивали с чурок и столпились вокруг, втайне моля о проигрыше ненавистного Вороны и о выигрыше для отчаянного Жорки. Вороне выпало бить первым. Битой ему служила никелированная медаль с изображением Гитлера, которую за два стакана семечек он выменял у пленного немца, работавшего на укладке булыжной мостовой.

По условиям игры монеты складывались столбиком, строго кверху решкой. Игроки с определенного расстояния старались попасть в столбик битой, которой служил полтинник, большой николаевский пятак или просто стальная шайба. Перевернувшаяся от удара кверху орлом монета становилась собственностью метальщика, который приобретал при этом право ударами биты переворачивать остальные монеты до первого промаха. После чего приступал следующий игрок – и так далее...

Ворона сразу рассыпал столбик монет, часть из них опрокинулась. Не торопясь, точно отработанными движениями Петька переворачивал битой мелкие монеты одну за другой, тяжелый полтинник оставляя напоследок. Вокруг, затаив дыхание и желая чуда, тесно сдвинулись зрители. Охваченный азартом, Ворона не оглядывался. Раз! – и пятак перевернулся. Два! – и двугривенный следом. Три! – и тяжелая медаль звякнула по ребру полтинника. И в ту же секунду мертвую тишину прорезал на самой высокой ноте взволнованный Вовкин возглас:

– Ребята, он по нашей звезде Гитлером бьет! Роган ему, роган!

– Роган, роган! – подхватили десятки голосов, и Петьку схватили цепкие ребячьи руки, готовые свершить суд и расправу справедливые и скорые.

Никто не скажет, откуда пришел этот странный и совершенно забытый нынешней детворой ритуал, когда провинившегося пацана дворовый коллектив небольно, но весьма ощутимо наказывал, выражая ему порицание и презрение. В спину Вороне ударили десятки кулачков в такт припеву:

Заядлые любители жестки на время прервали состязание: дворовые законы суровы к тем, кто ими пренебрегает. Дружно присоединились к хору:

Услышав нешуточную эту угрозу, побросала свои игры школьная мелюзга, чтобы на Петькиной спине отыграться наконец за обиды и издевательства, за заброшенные на крышу шапки, за отобранные завтраки, за честь Красной Звезды, которой не должна касаться свинячья образина фашиста. Согнулся Ворона – отступили от него ребята постарше. Зато густо облепили его малыши. Как ни велика ворона, а воробьи ее стаей бьют. Как ни силен Ворона, а от мелюзги не в силах вырваться. Вова-Шкерт, в одном кулаке полтинник, в другом – ненавистная медаль, старательно колотит в Петькину спину:

Колотит мелюзга не здорово: роган не избиение, а форма общественного порицания. Но заплакал Ворона, от злости и бессилия. Врешь – Москва слезам не верит! Жалел ли ты наши слезы? Да и не тебя ребятишки судят, а отрыжку войны, ее накипь и детское горе. Судят предателя, носившего с собой в кармане портрет Гитлера. Судят того, кто предал память не вернувшихся с войны старших братьев, вернувшихся калеками отцов, матерей, потерявших в холодных цехах красоту и здоровье, предал ровесников-пионеров, отдавших свою жизнь за свободу, сверстников – голодных и оборванных, из последних силенок собиравших металлолом и подарки фронту, предал нашу веру в непобедимость Красного Знамени, союза Серпа, Молота и Красной Звезды. И не проси пощады!

Поповские ребята горох молотили,

Попа не спросили,