Редкая обыкновенность - Александр Сергеевич Глухов Страница 19

На станции Канибадам всегда покупали книги, дефицитные в России. Книжный бизнес еще не процветал в описываемые времена, но для родных и знакомых московские почтовики постоянно привозили литературу местных издательств Ирфон, Мектеп, Укитувчи. В отличии от России, в киосках свободно продавались Дюма, Дрюон, Пикуль, Майн Рид. И т.д.

– Подъезжаем к Коканду – прокомментировал Виты Снопок – столице бывшего ханства. Его обширные владения простирались вплоть до Кзыл-Орды, тогдашней Ак-Мечети. В Коканде самая вкусная вода на всем пути. Дальше – Фергана и Андижан.

– Да знаю, ездил – лениво отозвался Виталий.

– Ну если знаешь, ответь, кто родился в Андижане?

– Полно народу родилось.

– Темнота, в Андижане родился 14 февраля 1483 года Мухаммад Бабур, потомок Чингизхана и внук Тимура, основатель империи Великих моголов, завоеватель Индии.

Ферганская долина просматривается в ясный день от Тянь-Шаня на севере, до Памира на юге, точнее, от Чаткальского хребта до Алайского.

На подъезде к Маргеллану абрикосы пришлось выбросить. Живот действительно крутило, а переспелые ягоды стали расквашиваться в кашу. От рези в животе, Виталий едва проворачивал коромысло ворот кладовой. После пятого посещения туалета полегчало и, недалеко от Андижана, уже вечером он решил выяснить, шутит Витек об Индии, или говорит серьезно.

– Вить, какие в Индии монголы?

– Во-первых не монголы, а моголы, хотя строго говоря это одно и тоже. Во-вторых, учился ли ты в школе?

– Все учились.

– Я тебе даю гарантию, что проходил про них. Хотя нет, скорее пробегал и ничего не заметил.

– Ну, не помню совсем.

– Да какже, Бабур, Акбар, Шах Джахан, Тадж-Махал… Аурангзеб все испортил, и империя Великих моголов прекратила свое существование.

В истории «Бубновый Король» был чуть острее валенка, или дуба, поэтому недовольно проворчал:

– Акбарин какой-то, Махал, что-то я про Махала слышал, но не помню, когда и где он правил.

Снопок чуть не задохнулся от возмущения:

– Вот ты точно похож на Акбарана, а Тадж Махал, это великий дворец в Агре.

К счастью, Виталий не вник в смысл сказанного, и они не поссорились…

До Джалал Абада оставались две большие станции – Ассаке и Кара-Су.

Ишачек, запряженный в арбу, стоил три рубля, мотороллер «Муравей» столько же. От рынка до вокзала пять минут ходьбы, но с грузом двести пятьдесят-триста килограммов передвигаться пешком нереально, а ослик доставлял товар в те же пять минут. Два-три набега на рынок по духоте и летнему пеклу Ферганской долины и можно спокойно рассортировывать коробки и ящики с овощами и фруктами, предназначенными к будущей продаже. На обратной дороге, начиная с Оренбурга, товар расходился на ура. Помидоры покупали за рубль килограмм, а продавали по три, имея за рейс под триста рублей прибыли, плюс четыреста рублей зарплаты (что далеко не предел), поэтому маршрут на Джалал-Абад считался самым денежным и престижным.

Предгорья начинаются в самом городе, а горы видны из любой точки, здесь кончается Ферганская долина и железная дорога. До городов Сулюкта или Ош можно добраться по шоссе, а, уже от Оша начинается Памирский тракт на Хорог – одна из самых высокогорных дорог мира. На пригородных склонах росли многочисленные дикие яблони, плоды которых, в отличии от дички средней полосы, сладки, вкусны и не просто съедобны, а съедобны с удовольствием…

К началу июля Виталий вернулся в родное Колычево. Прохладное и дождливое подмосковное лето олимпийского 1980 года так сильно контрастировало с центральноазиатским, что пару дней ушло на адаптацию. «Бубновый король» бродил в рассеянности по знакомым с детства местам и уже удивлялся, что можно часами шляться на открытом солнце, не боясь перегрева и теплового удара. Подмосковные 23-24 градуса казались прохладой, против 46-48 градусов жары Бешарыка и Янгиера.

На берегу пруда на траве, в трех шагах от своего участка с картошкой, сидел престарелый, но еще не старый Митька, с книгой в руках. Он, даже после переезда в Егорьевск, землю свою не забросил и продолжал усердно ее обрабатывать. Рядом с инвалидом лежала отполированная землей тяпка-мотыга, которой он уничтожал буйную лебеду.

В прохладной прудовой воде плескались две семипудовые наяды, ведя оживленную беседу.

– Бубенный! Ты с какого?.. – обрадованно заметил Митька – присаживайся.

– С Киевского – не растерялся Виталий, но усаживаться не стал, наблюдая за резвящимися толстушками.

– Ты на этих бегемотих не пялься, если у них есть что красивое, так это купальники, а остальное – сало дребезжащее.

– Почему дребезжащее?

– Ну трепещущее, какая разница. Как ловко ты ответил, сразу вижу мою школу. Значит, на Киевском вокзале работаешь?

– Нет, с чего ты взял? Я езжу с Казанского, а ляпнул первое, что в голову пришло.

Молодые, незнакомые толстушки поглядывали на Виталия с определенным интересом, явно привлекая его внимание, смеялись излишне громко. Но вдруг послышался топот шлепающей на ногах обуви и виртуозный мат. С высоты перспективной улицы мчалась очередная жена здешнего алкоголика Петровича, а тот неторопливо гнался за ней (у него были больные ноги), с упоением размахивая березовым поленом. Жена его, время от времени останавливалась и отругивалась с филигранной техникой владения русским матерным языком. Я не стану воспроизводить буквально их перебранку, т.к. не являюсь фанатом и, даже сторонником ненормативной лексики, но вкратце перескажу суть их диалога, который происходил в непрерывном движении. Петрович требовал от своей верной супруги-собутыльницы немедленно остановиться, получить удар поленом, после чего она будет прощена и реабилитирована в его глазах. Та не была против в принципе, однако требовала, чтобы полено было заменено на еловое и, более тонкое.

– Красота! – с ехидным восхищением воскликнул Митька – замечательный колорит родных мест. Видишь «Бубенный» тут и небо синее, и бабы мясистее.

Виталий усмехнулся, кося глазами на габаритных нимф, выходящих из воды. Из пруда они выходили не по-здешнему чинно, как купчихи из церкви в давние времена (если верить кинофильмам). При общей полноте и гладкости кожи, одинакового роста и некоторой похожести симпатичных лиц, у дам имелись некоторые различия. У одной выделялась более мощная грудь, у другой, бедра.

– Часто к вас такие спектакли? – обратилась грудастая шатенка к Виталию.

Тот растеряно пожал плечами, не зная, что сказать и как себя вести. Между тем, вторая скромно бросала томные и недвусмысленные взоры на него.

– Толька! – заорал неожиданно инвалид – Зачам тебе гнаться за бабой, да еще старой? Хватай любую на выбор, вон они какие аппетитные.

Растрёпанная жена Петровича Клавка остановилась и стала требовать полено для расправы над Митькой:

– Я тебе покажу одноногий черт как обзываться, узнаешь, какая я старуха. Мне только сорок лет.

– Сорок три – поправил Петрович, бросая на траву березовую чурку.

– А ну марш домой! – заорала Клавка на мужа. – Нечего меня на людях позорить!

И они мирно, под ручку отправились в свое неуютное жилище.

– Полено заберите – прокричал им вслед Митька.

– Оно не наше, я его у Пирата из поленницы позаимствовал.

– Да, в концерте