Борис Екимов - Рассказы Страница 2

А рядом, за дощатым штакетным забором, копала землю старая женщина. В теплом платке, в сером ватнике... Как тяжело ей давалась каждая лопата. Копнет несколько раз и встанет. И стоит, грудью опершись на черен, дышит тяжко, со всхлипом; продышится и снова копает. И опять стоит, жадно хватая ртом воздух. Глядеть на нее было нехорошо.

С дядей Сашей поговорили, и он пошел проводить их за двор. Закурили на дорожку за воротами. А Григорий все глядел на старуху. Теперь она была далеко, в огороде. И тяжкого дыхания ее было не слыхать. Но как немощно стояла она, опершись на черен. И куда-то смотрела.

- Она что, одна живет? - спросил Григорий у дяди Саши.

Тот не сразу понял его. А поняв, вздохнул:

- Одна. Мужик помер. Дочка была... где-то...

- А зачем она копает, через силу?

- А как же... Картошку сажает.

- Слушай,- сказал Григорий товарищу. - Давай ей поможем. Посадим эту проклятую картошку, чего она мучается,- болезненно сморщился он.

- Давай,- легко согласился товарищ,- давай поможем.

Они отворили калитку и вместе с дядей Сашей пошли в огород.

- Вот помощников тебе привел, - сказал дядя Саша соседке. - Гляди, какая рабсила.

Старая женщина не обрадовалась, а испугалась.

- Нет-нет,- затрясла она головой. - Нечем у меня платить, нечем. Нету денег, ребята.

- Не надо нам никаких денег. Мы просто помочь...

- И самогону я не варю, ребята. Нету...

Насилу ей втолковали.

Вторая лопата нашлась. И дело пошло.

- Во, во! Это по-ударному... Давай, давай! - подзуживал со своего огорода дядя Саша. - Переходи на четвертую, на ударную скорость.

Погода стояла хорошая, солнце. Разохотились и работали вовсю. И считай, за два часа землю вскопали и посадили картошку, пять ведер.

Тетка Варя сначала поверить не могла, потом суматошилась да благодарила. И конечно, собрала на стол. Чем она могла угостить? Хозяйство было вдовье, старушечье. И бедность, опрятная, но бедность глядела из углов.

Вареная картошка да огурцы соленые, яишенка с салом. И конечно, бутылку выставила. Бутылку водки.

- На черный день берегу,- объяснила она. - Може, свет не будет гореть. И вот трубу почистить. Колонка, не дай бог, поломается. Кого позови, без бутылки не придут. Вы уж сами откройте,- она стаканчики достала.

Григорий с товарищем переглянулись. Господи. .. Да разве можно было пить это горькое стариковское вино... И не пить было нельзя, нельзя было подняться и уйти, хлеба не откушав.

Григорий нашелся. Он объяснил работу свою, на высоте, при которой водки нельзя и нюхать, сбегал в соседний магазин за пивом. И посидели они, пива выпили. Славно посидели, поговорили. Хозяйка их благодарила, благодарила и доброго им пожелала на семь колен вперед.

А когда уходили, она заплакала. Стояла у калитки, уже попрощавшись, и слезы текли по ее лицу, и она их промаргивала, улыбаясь виновато, и сглатывала комок, подступающий к горлу.

Эти слезы Григорий запомнил и ещё дважды заходил к тетке Варе. Почистил бак для воды, покрасил, насос подладил.

Потом он уехал. Уехал и будто забыл этот далекий поселок.

Пришла новая весна. И вдруг вспомнилась однажды тетка Варя. Вспомнилась и из головы не уходила. Так ясно виделась Григорию весенняя земля, огород, солнце, синева неба и старая женщина, что из последних сил копает и копает землю. Вот, кажется, сейчас упадет. Задохнется и упадет, ткнувшись головой в мягкую копань. Упадет и не встанет. Но нет... не падает. Обопрется на черен лопаты, отдышится - и снова за труды.

Так ясно вспомнился прошлогодний май. Как после трудов за столом сидели, беседовали. И благодарные слезы у ворот, на прощанье. Но чаще виделось, как копает тетка Варя, мается.

"Да, господи, мало ли кто на белом свете мучается",- говорил Григорию трезвый голос. Но сердце помнило, и не хотело забыть тетку Варю, и болело о ней.

Может, виною тому было свое собственное сиротство. Горькие дни... Сейчас, издалека, та жизнь казалась Григорию уж не такой и тяжкой. Детдом... ФЗО... С голоду не помер. Вышел в люди. Но сколь было там беды! Как рассказать... И какими прекрасными были счастливые дни.

Молодой моряк повез их в цирк. Двух ребятишек. Как это случилось?.. Забыто... Но прекрасен был день счастья. И до смерти не забыть радость льдистого мороженого, круглого, на хрустких вафельных пятачках. Имени моряка не забыть - дядя Вася.

Когда учился Григорий в ФЗО и на заводе первую практику проходил, то контролер тетя Катя пирожками его кормила, каждый день. Серые, печеные, с капустой. Он утром лишь глаза открывал - радовался: "Пирожки тетя Катя принесет..." На завод спешил и знал: "Пирожки тетя Катя..."

А если разобраться, то какие труды? Для моряка - два-три часа да копейки на мороженое. Для тети Кати - пяток лишних пирожков испечь. Дело невеликое, малое...

Но боже, какая малость порой нужна человеку для счастья. Мороженое со льдом, пирожок с капустой, вскопанная деляна земли... Как рассказать...

А что ему, Григорию, что для него значит несчастная полсотни на дорогу? Что неделя отпуска? Еще двадцать дней останется, не считая отгулов. Больше, чем у жены. Да и эта неделя не пропадет, ведь он отдыхать будет, без завода, на воле. Отдыхать, свежим воздухом дышать. Разве мало?

Промучившись день и другой, Григорий решился. Он еще не знал, как скажет о своем приезде тетке Варе. Он жене объяснил все заманчивостью весенней рыбалки на Дону, усталостью, и она поверила. Он взял десять дней отпуска, полсотни рублей на дорогу, удочки собрал, немного гостинцев и поехал.

И все получилось хорошо. Тетке Варе он рассказал о трудной работе, о болезнях, о врачах, которые приписали свежий воздух. А по совести, ведь он не много и соврал. Работал он сварщиком, работал много, газами да гарью дышал день-деньской. И ей-богу, не грех ему было свежего воздуха лишний раз хлебнуть.

Все получилось хорошо. Тетка Варя поверила, поверили и соседи. И теперь каждый год, по весне, приезжал он сюда все более своим человеком. Приезжал ровно на неделю и точно в тот срок, когда начинались огородные работы.

В тетки Варином нехитром хозяйстве дел было немного для сильных мужичьих рук. Дел было, как сам Григорий со смехом установил, пять с половиной: посадить в огороде картошку, насос для воды поставить и бак, деревья окопать и подрезать, курам летний загон устроить, почистить печку. Все остальное мелочи, хотя и немало набиралось этих мелочей.

Григорий работал неторопливо, некуда было спешить. Поднимался он рано и весь длинный день был на воле. Копал, сажал, чистил курятник, красил бак, возился с насосом или просто сидел, покуривая и поглядывая по сторонам. Малые домики стояли вокруг, низкие заборы, голые деревья, и потому просторно так было, далеко виделось и слышалось все: шалый воробьиный крик, сорочье стрекотание, мерный голос пестрого красавца удода, людской говор.

С хозяйкой он беседовал как-то мало, она была не особо разговорчива. А вот соседка тетка Маня любила поговорить.

- Встал, мой хороший? - встречала она его поутру.- За работу принимаешься? Молодец. А я тебе семечков нажарила, погрызи...

Она в первый же приезд беззастенчиво выспросила Григория обо всем.

- Ты, може, одинокий? - интересовалась она.- Или с семьей плохо живешь? А болезнь у тебя какая?

Григорий ей все рассказывал, как на духу, и про болезнь подробно придумал.

- Ты, може, хочешь, чтобы она тебе дом отказала после смерти? Так у нее дочка есть да племянница.

Григорий после этих слов так откровенно и долго хохотал, что тетка Маня ему поверила.

- Смеись, смеись... Это ты вот такой, простодырый. А люди по-всякому. ..

Приходил и муж ее, дядя Петро, старик глуховатый и рассудительный. Приходил он обычно после газетного чтения, рассказать и поделиться.

- Чего это Картер думает! - кричал он. - Забыл про войну. У нас тоже сила! Как шарахнем! Или он думает в бомбоубежище укрыться! Все равно достанем! Гитлер тоже укрывался! - После дел международных он к районным переходил. Начальство обнаглело! - шумел он. - Дома себе строит, гаражи! Вон председатель наш! Со всеми удобствами дом! А теперь почуял, что скоро на пенсию, так гараж ему строят! Дорогу асфальтовую подводят! А об народе когда думать! Поэтому и в магазинах ничего нет!

- Чего ты к человеку пристал?! - сердилась тетка Маня. - Глухая тетеря! С газетами своими! С тобой говорить - горлу луженую иметь надо!

Григорий ее останавливал, заступаясь за старика. Тетка Маня уходила и издали, не стерпев, говорила:

- Это ты жалеешь его. Всех нас, старых дураков, жалеешь,- и начинала плакать.

Любила она поплакать. А может, дело не в этом, просто - старость. Она смерти боялась. Часто заговаривала о ней, порою звала.

Каждый день перед вечером она приходила в соседский двор с долгим гостеванием.

- Мой уже ляг,- сообщала она. - Чаю попил, два яичка съел и улегся. А я не хочу в хату. Так на воле расхорошо.

На воле было хорошо. Рассеянный свет вечерний, тепло, покой. Старые женщины садились на скамейку, и начинался разговор. Немного новостей, а потом долгие рассказы о прошлом, о былом. Далекое детство, давно умершие матери, ушедшие дети, война и беды, малые радости...