Юрий Кувалдин - Так говорил Заратустра Страница 2

- Громада бедствий и буря испытаний, - начал печально изможденный. Только что в магазине, - он кивнул на витрину, - вытащили кошелек... А меня главный инженер послал купить внутренний замок и квитанцию принести. Всего-то три рубля...

Изможденный еще что-то хотел продолжить, но солидный небрежно бросил:

- Недопил?

Изможденный округлил глаза, хотел возразить, но тот оттолкнул его, так что изможденный чуть не упал.

- Отвали!

Изможденный понял сразу и пошел в другую сторону, нежели солидный. Сорвавшаяся удача не вызвала в душе Беляева сочувствия, наоборот - он злорадно усмехнулся. Но изможденный уже подцепил подвыпившего морского офицера, у которого лоснилось от улыбки красное лицо.

Изможденный подтянулся, расправил худые плечи и отчеканил:

- Капитан в отставке Близнецов! Разрешите, товарищ капитан второго ранга, обратиться?

- Валяй! - засмеялся кавторанг.

- Прибыл из Калининграда в командировку в понедельник... Все дела сделал...

- В Калининграде живешь?

- Так точно.

- С какого завода?

Минутного замешательства изможденного кавторанг не заметил.

- Если б с завода... С ТЭЦ я, Калининградской, - бухнул первое пришедшее в голову изможденный и продолжил, как по маслу: - Приехал в Главснаб, Минэнерго... за газосварочным оборудованием... Ну все выписал и...

- Короче? - продолжал улыбаться кавторанг.

- Короче, только что дал одному типу червонец, а он испарился... Выпить перед дорогой хотел... Теперь вот трояка на билет не хватает.

- Покажи деньги! - вдруг перестал смеяться кавторанг.

Ситуация складывалась острая. Но изможденный, успев приготовиться и к такому раскладу заранее, видимо, в инструментальном магазине, извлек из кармана шесть рублей.

Кавторанг понимающе улыбнулся, достал из бумажника трешку и протянул изможденному.

- А что там дают? - кивнул кавторанг на продовольственный.

- Водку, - сказал изможденный, достал блокнот, потом убрал, видя, что кавторанг поспешил на противоположную сторону к продовольственному магазину.

Беляев стоял почти за спиной изможденного, который, сунув блокнот за пазуху и проговорив: "Брабантские деньги конфискованы, заграничное имущество описано!", направился на бульвар к трамваю. Но, потоптавшись на остановке, плюнул, закурил и пошел к Сретенке пешком. Беляев не отставал и в голове по-своему оценивал изворот ума изможденного, приятность оборотов речи, быстроту реакции. Но на Сретенку изможденный сворачивать не стал, пошел прямо, через улицу, по Рождественскому к Трубной. Здесь, на хорошо просматриваемом участке, Беляев отпустил его на метров пятьдесят.

На Трубной изможденный приклеился еще к одному военному, видимо, он понял, что на военных ему везет, и, что уж он плел этому военному, но синяя пятерка довольно-таки легко перекочевала в карман изможденного. Блокнотик, карандашик, поклон.

Затем постоял просто так, это было заметно, что просто так, потому что курил не спеша, с чувством и был совершенно трезв, и глаза смотрели ясно. Швырнув окурок в сугроб, направился по Цветному в винный. Отстоял небольшую очередь и купил шесть бутылок вина по рубль тридцать семь и сложил эти бутылки в откуда-то явившуюся матерчатую сумку. Из винного он перешел в булочную. Тут и решил убить двух зайцев Беляев: и хлеба купить и...

Прямо в булочной он и дернул изможденного за рукав, и, смутившись, подавляя отвращение, сказал:

- Здравствуй, папа.

Отец сначала судорожно вздрогнул, но затем, узнав сына, взял себя в руки и, кивая на сумку с бутылками и хлебом, проговорил:

- А у меня, вот, аванс сегодня... В "Книжной палате" получил... за переводы... Приятель устроил, с испанского...

И у Беляева вся заготовленная мстительная речь куда-то провалилась. Он покраснел и сказал:

- А я за хлебом вышел...

А сам смотрел на отца и не верил в то, что он мог так ходить по улицам...

Покинув булочную, они некоторое время постояли на Цветном.

Вдруг отец схватился за сердце и сдавленным голосом сказал:

- Что-то плохо мне... Отведи к скамейке.

Беляев взял его под руку и повел на аллею. Скамейки были засыпаны снегом и сидеть можно было только на спинках. Отец поспешно достал из пальто складной стаканчик, затем перочинный ножичек со штопором, откупорил бутылку.

- Николай, извини меня, но мне необходимо выпить.

Беляев вгляделся в желтоватое, тощее, морщинистое лицо и, ни слова не говоря, кивнул. Он сидел рядом с отцом и смотрел в одну точку, в белый снег, различая в нем хрусталики голубого и красного свечения. В душе был сильный непорядок.

Отец выпил тихо, беззвучно и так же беззвучно сидел несколько минут. Затем отломил кусочек от батона и пожевал. Через некоторое время налил еще стаканчик, выпил тише прежнего, медленно, очень медленно, боясь расплескать каплю.

После этого глаза отца повеселели, он закурил и сказал:

- Спасибо, Коля. Не бросил отца. Хороший ты малый и не сердись на меня. Я тебя люблю, но что значит моя воздушная любовь? Я сам еле свожу концы с концами. Здоровья нет. А всего-то мне сорок пять лет! Но ты не серчай на меня, дорогой. Жизнь такая штука, что серчать на нее бесполезно. Она и умного и глупого равняет могильной землей. Но ты меня не брани, я тебе ничего плохого не сделал. Я и к матери ни-ни, не пристаю, не звоню. Кончено, так кончено.

Он помолчал, затем несколько оживился и предложил:

- Выпей со мной, Коля. Не бросай. Поддержи. А то я сейчас к Филимонову пойду, а там - до утра пьянка. А я хочу домой попасть. Три дня не ночевал. Анна Федосьевна выгонит из дому, хотя и не прописана у меня, а все ж хозяйка. Выпей, Коля, поддержи отца. Ну, Коля, поддержи!

Беляев словно увидел невидимые слезы отца и самому стало так тошно, что он покорно согласился. Отец разложил стаканчик, налил доверху, передал сыну и сказал:

- Выпей за всех убиенных лагерем, выпей, сынок! Господь не обидит, не покинет тебя.

Беляев держал охотничий стаканчик и чувствовал, что его прекрасный мир разваливался, хотя он знал, что этот мир хрупок, еще не устоявшийся мир, и под его обломками еще жило все, на что он надеялся. Он посмотрел на отца с необыкновенной грустью и выпил, ощутив всю полноту невкусности дешевого вина.

- Дай и я пригублю еще, - сказал отец. Потом он сложил стаканчик, сунул его в карман, а заткнутую бутылку, в которой оставалась еще целая половина, в сумку. Подумав, встал и попросил: - Проводи меня до дому... Как бы опять не зашалило сердечко!

И не глядя, пойдет ли сын за ним, двинулся по аллее к Самотеке. Беляев неуверенно пошел следом. Отец все более расправлялся и через минуту шел уже легким упругим шагом, будто возвращался домой после великих дел и спешил навстречу еще более великим.

Начинала уже перемешиваться тень со светом, наступали сумерки.

В конце аллеи отец резко остановился, достал бутылку, вытащил зубами пробку и одним махом выпил все содержимое. Бутылку бросил в сугроб.

- Что говорил Заратустра?! - вдруг спросил он у сына.

Беляев вздрогнул от неожиданности. Изможденное лицо отца приняло возвышенное выражение, тощая рука в ратиновом пальто была вскинута вверх. Беляев поспешно схватил его за эту руку, опустил ее и потянул отца к переходу.

- Я повторяю вопрос: что говорил Заратустра?! - Отец вдруг вызывающе повысил голос: - Так! Он говорил так!

Прохожие с недоумением и испугом поглядывали на него.

- Помолчи, пап, - попросил Беляев, ускоряя шаг на переходе.

Миновав площадь, они свернули в переулок. Отец вырывал руку, ему хотелось жестикулировать.

- Как философствуют молотом? - кричал он. - Как? - Он вырвал руку и резко вытянул ее перед собой и вверх. - Хайль Сталин, хайль Гитлер! Государство? Что это такое? Я вас спрашиваю? Встать, смирно, руки по швам! Государство - самое липкое, самое мерзкое из всех холодных чудовищ! Холодно лжет оно - я народ! Государство лжет на всех языках о добре, и что оно говорит, оно лжет - и что есть у него, оно украло! Хайль Сталин! Хайль Хрущев! Виват, Гай Юлий Цезарь и Фиделька Кастров в придачу!

Визгливый крик отца разносился по темнеющему переулку. Беляев не мог ни простить ему этого крика, ни посочувствовать, но Беляев каким-то неясным чувством понимал, что отец имеет право на этот крик, на эту истерику, что этот крик где-то в высших мировых пространствах будет оправдан.

- Кто в силах меня отогреть, кто меня еще любит?! - взвыл он сильнее прежнего и вдруг остановился, как бы поникая. - Коля, - прошептал он. Заведи меня домой, а то я убегу куда-нибудь. Заведи меня в квартиру. Анна Федосьевна тебя постесняется. Увидишь. При людях она не кричит и руками не машет. Заведи...

Беляев начинал себя тихо ненавидеть, презирать за то, что послушался отца, выпил вина и пошел его провожать. Это же могли быть уловки. Кто его отец? Никто, без роду и племени, хотя и род, и племя были когда-то... Но тогда по прихоти безликого правительства его зашвырнули на другой конец света и забыли, а он выкарабкался, вернулся, живет в Москве и занимается чистокровным мошенничеством.