Чингиз Гусейнов - Магомед, Мамед, Мамиш Страница 2

- С солью вкуснее, чуть смажешь дыньку, всю при-торность снимает.

что же посоветуешь сыну ты, умудренный опытом?

- Я советовать не люблю, не привык,

а ты поинтересуйся хоть, что я буду делать.

но скажу: если у тебя есть что-то вот здесь,- потрогал наголо бритую голову,- или здесь,- приложил руку к груди,- ты не заблудишься, или, как покойная бабуш-ка твоя говорила, звезду свою найдешь. И она тоже: "У каждого на лбу процарапана его судь-ба". И вспоминает сказку: "Жил-был плешивый, и влюбился он в шахскую дочь..."

- А советовать я не люблю. Кому что уготовано... Ты не ухмыляйся, старики это знали!..

матери скитаться, тебе - Ашхабад, мне - Баку.

И новый ломтик отрезает, мягко и плавно. "А он хит-рый, плешивый. Шах послал его на верную смерть, чтоб от дочери отвадить, а ему дракон и не страшен: взял меч, спрятался у арыка, ночью появится дракон и плешивый его перехитрит; дракон учуял человека, раскрыл пасть, чтоб сожрать плешивого, а тот взял меч руками за оба конца, выставил его вперед, дракон ду-мает, что ест плешивого, и ему невдомек, что располо-совал его меч, до самого кончика хвоста рассек плеши-вый дракона, вышел и обмыл свой меч в арыке"; Пле-шивому что, ему было легко! Захотел - и сам шах принял его. Пришел и сел на большой камень у шах-ского дворца. "Что тебе надобно, плешивый?" - "А я к шаху на прием"."Проходи, плешивый, шах ждет". И выслушал шах. И, верный своему слову, выдал за него дочь. А какой наивный дракон!.. Ест и ест, и боли никакой. "Пусть,думает дракон,- плешивый уте-шится, что меня надвое перерезал".

- Суетиться только не надо, и все образуется,- гово-рит Кязым. Ночью Мамишу постелили на веранде, и он никак не мог уснуть, глядел на яркие крупные звезды над головой. Что же случилось? Мамиш отчетливо помнит - стояли они втроем под большим, с широкими ветвями тутовником, отец осторожно срывал черные ягодки и протягивал Мамишу, иногда клал ему прямо в рот, чтобы сок не брызнул и не оставил малиноватобагровый след на рубашке. Даже здесь, в густой тени, ощущался летний зной, песок дышал сухим пламенем. И вдруг мать тронула рукой красноватое от загара пле-чо отца в белой майке-сетке, и у нее в глазах появился блеск какой-то непонятный. "Помнишь?" - показала она отцу на высокий дом, белевший вдали, точно са-харный. Мамиш ничего удивительного в том доме не увидел: глухая стена с одним черным окошком в верх-нем углу; на слепящем белом фоне стены окошко бы-ло как черная дыра. Этот дом был неприятен Мамишу, он не любил ходить туда, потому что боялся, знал - в глубине сада, у дальнего забора похоронен дед мате-ри Агабек, так он завещал тогда, когда полсела принадлежало ему. Могильная плита искривилась, напо-ловину увязла в песке, каждое лето ее заново откапы-вали, но с осенними ветрами могилу снова заносило песком, он ложился плотно, прибиваясь к каменному забору, и ветер рисовал на нем волнистые узоры, по-хожие на след змеи... Отец обнял мать. В руке у него была ягодка, которую не успел протянуть Мамишу, и Мамиш почувствовал, что и мать, и отец обо всем забы-ли, и о нем, Мамише, тоже. От обиды Мамиш чуть не расплакался. Мать прикрыла глаза, а потом странно так посмотрела на него. "Тебя еще не было, Мамиш, но ты должен был появиться",- сказала она, бросив взгляд - все такой же, почему-то неприятный Мами-шу - на отца. "Да,- вздохнул отец.- Даже не верит-ся, что все это было". Ягода в пальцах его смялась, сок потек, сворачиваясь на песке в черные шарики. И Ма-миш только потом, когда повзрослел, понял смысл ма-миных слов. Он больше не ездил на ту дачу, потом она отошла к чужим людям. Могилу занесло песком, ее уже не откопаешь. И никому не ведомо, что там, в углу, у забора, есть плита, а под плитой останки прадеда Мамиша. Да и сохранился ли забор, остался ли вообще тот старый дом, в одной из комнат которого с черным окошком зародилось нечто, ставшее потом Мамишем?.. Все-таки жаль, далековато стало отсюда до моря; то-гда скалы на берегу примыкали к самому морю, песок в их тени был прохладный, а за четкой чертой тени раскаленный под солнцем белесый песок слепил глаза и жег ступни. От скал теперь надо идти и идти еще час, чтобы достичь моря, идти под открытым солнцем, злющим, испепеляющим. А утром Мамиш уехал поез-дом до Красноводска и оттуда пароходом в Баку.

Мамиш написал сразу два письма, так у него заведено давно, еще с армии: в Ашхабад, где у него уже три се-стры, родные лишь по отцу, и в поселок Кулар, откуда мать прислала фотографию, в Якутию. И отцу и мате-ри он сообщил, что перешел - а вдруг забыли? - на четвертый, сдав последний экзамен по "Бурению неф-тяных скважин"; был вопрос: "Сущность вращатель-ного бурения"; по книжке это очень просто: в скважину опускается долото, оно крепится на бурильной тру-бе верхней рабочей трубой квадратной формы снару-жи, передается вращение от двигателя к бурильным трубам, через них же в скважину закачивается глини-стый раствор; Мамиш видит это с закрытыми глазами: а его и слушать не хотят, ясно, студент ведь особый, практик, на Морском работает; а Мамиш свое: вглубь и вглубь. А расскажи как не по книжке. "А вы видели горящее море? Нет?.." Комиссия думает, что Мамиш расскажет им, а Мамиш руками разводит: "Я тоже, увы, не видел; вернее, к счастью!" А было накануне приезда Мамиша в Морское - рядом со дна стала бить нефть, смешанная с газом и водой; Сергей рассказывал; и тут же частицы грунта, ударя-ясь о стальную арматуру, высекли искры, мгновенно возник пожар. Горящий фонтан выбросил арматуру в море как щепку, тяжелые рваные осколки, как снаря-ды, полетели на сотни метров по эстакаде. "Вот, смот-ри!" - показал ему Сергей тяжелый осколок: металл был отполирован бившим со дна песком до блеска... Пожар полыхал свыше двух недель, его удалось сбить взрывной волной. Когда Мамиш приехал сюда рабо-тать, фонтан еще бил. "А вы слышали, как ревет фон-тан? Сверлящий уши гул!.." Мамиш видел этот фон-тан: в небо бьет гигантский коричневый столб, море под эстакадой бурлит и кипит, лавина нефти, смешан-ная с землей, ударяясь об установленный над основа-нием заградительный щит из тяжелых толстых бре-вен, с шипением разбрызгивается по сторонам; на бу-ровой площадке стоят несколько тягачей и пожарных машин; и вокруг далеко-далеко тянется, расползается нефтяной покров, похожий на крокодиловую кожу; и каждую минуту может вспыхнуть новый пожар; бранд-спойты с семи точек бьют и бьют по фонтану; загорись он - и будет гореть море; единоборство человека и стихии. И люди победили. Вот как не по книжке!.. Письма, похожие, как два инжировых листочка, сложил, заклеил Мамиш. Вышел на балкон, взглянул на двор, узкий и полутемный, как колодец. Однажды Ма-миш поймал редкого здесь, в их доме, гостя - солнце, с помощью увеличительного стекла оставил на перилах балкона свой вензель, а рядом - Р, ясное дело - ее имя. От балконных перил шел легкий тонкий дымок, пахло сухой горелой доской. Первая стрела, как у мно-гих, ударилась о камень, но другие уже стерли с губ под усиками горечь несбывшейся любви, обрели ее пусть не первый, но не менее сладкий вкус у иных по-друг, а М по-прежнему предан только Р, хотя от нее остался лишь обожженный кругляшок на кривой па-лочке.

Мамиш ехал домой после демобилизации и ранним ут-ром в Бресте в ожидании состава, который переводили с узкой колеи на широкую, вдруг услышал родную речь. "Из Баку?" - спросил он. "Да",- ответила одна, недовольно повернув к нему голову. Но Мамиша так обрадовало это давно не слышанное "да", что он тут же спросил снова: "Студенты?" Та собралась было об-резать его и прекратить все разговоры, но осеклась: ее поразила по-детски наивная улыбка рослого парня в солдатских сапогах и гимнастерке с широким ремнем. "И студенты есть... Будущие!" - и даже улыбнулась. Ясные, чистые голубые глаза, волосы медные горят и пе-реливаются под солнцем. И с такой нежностью и ме-лодичностью произносит азербайджанские слова, что Мамиш готов слушать и слушать всю дорогу, что он, кстати, и делал, весь день проведя в их купе. Она с золотой медалью окончила школу, почти студентка ту-рецкого отделения восточного факультета! Год удачный, интересная поездка в Брест с одноклас-сниками, и даже поклонник со странным именем Ма-миш. "Можете звать меня Мамиш".- "Что это Мамед?" - "А вы зовите Мамиш". В Москве Мамиш спе-циально пришел проводить их на Курский вокзал, и она помахала ему из открытого окна вагона, и Мамиш уже жалел, что взял билет в Ашхабад и не едет с нею в Баку.

Он дважды приходил в университет и на турецком от-делении среди первокурсников ее не нашел. А потом случайно встретил. "Я вас искал". А она возьми да уколи: "Еще скажете, что из-за меня уехали из Ашха-бада!" Куда девалась ее уверенность? "Поступите на будущий год... А я вас действительно искал".

В саду Революции, за филармонией, как-то повстре-чался им Хасай, дядя Мамиша. "Непременно поезжай в Баку, сделай, как мама велит. Хасай тебе во всем поможет. Там моя комната есть". И тут на глазах рас-терянного племянника его дядя изменился: в голосе появилась вкрадчивость, в глазах ласкающая, притя-гивающая теплота. Мамишу даже страшно стало за Р, и он мгновенно понял, что может потерять ее. Она то-же почему-то растерялась, но быстро справилась с собой и, аллах знает, как ей это удалось, сразу же уло-вила избранный Хасаем тон, подстроилась под него. Ха-сай говорил о сущих пустяках, но с такой доверитель-ностью и проникновением. Холодный озноб прошиб спину Мамиша. У Хасая умелая хватка. Он обволакивал, будил в девушке непонятные ей самой чувства. То, что Р понравилась, было приятно Мамишу только в первое мгновение. Но тревога не! покидала его все последующие минуты, пока они стояли в тени деревь-ев сада Революции. Приятно, что выбор был одобрен, но страшно, что ты ее, оказывается, не знаешь, что ее могут на твоих глазах в ясный день при людях сму-тить, взбаламутить. Мамиш думал, что за месяц-дру-гой узнал ее, а тут на лице растерянность, робость, ка-кое-то оцепенение сковало, и она долго потом t оставалась рассеянной. Хасай, говоря с нею, отключил Мамиша, как-то изолировал Р, погрузил в свой, только для них двоих созданный микромир. А через несколько месяцев Хасай спросил: