Аркадий Аверченко - Чудеса в решете Страница 2

И снова прозвучало грустное:

— Нѣтъ, синьоръ, не сумѣю.

Я скрестилъ на груди руки.

— А что же ты умѣешь, скажи на милость.

— Будьте ко мнѣ, синьоръ, снисходительны… Я почти ничего не умѣю.

Во взорѣ его свѣтилась тоска и искреннее страданіе.

— Почти?! Ты говоришь «почти»… Значить, что нибудь ты умѣешь дѣлать?

— О, синьоръ! Да умѣю — но это къ сожалѣнію вамъ не нужно.

— Да что же это такое?

— О, не разспрашивайте меня… Мнѣ даже неловко сказать…

— Почему? А вдругъ это мнѣ понадобится…

— Нѣтъ, нѣтъ. Клянусь святымъ Антоніемъ — вамъ это никогда не понадобится…

— Чортъ знаетъ что! — подумалъ я, опасливо на него поглядѣвъ, — можетъ быть онъ до этого былъ разбойникомъ и рѣзалъ въ горахъ проѣзжій народъ. Тогда, дѣйствительно, онъ правъ, — это мнѣ никогда не понадобится…

Однако, милое простодушное лицо Джустино самымъ нагляднымъ образомъ опровергало это предположеніе.

Я махнулъ рукой — самъ заварилъ кофе, сдалъ на почту корреспонденцію и вечеромъ приготовилъ себѣ ванну.

На другой день я поѣхалъ во Фьезоле и зашелъ въ тотъ самый ресторанчикъ, хозяинъ котораго такимъ подлымъ образомъ подсунулъ мнѣ "слугу".

Я усѣлся за столъ — и снова появился кланяющійся, извивающійся хозяинъ.

— Эй, вы, — поманилъ я его пальцемъ. — Что это за чортова слугу вы мнѣ подсунули, а?

Онъ приложилъ руки къ сердцу.

— О, синьоръ! Онъ прекрасный человѣкъ, — добрый, честный и непьющій…

— Да что мнѣ въ его честности, когда онъ палецъ-о-палецъ ударить не можетъ. Именно — не можетъ… Не "не хочетъ", a "не можетъ". Вы говорили — я господинъ, и мнѣ нужно слугу; a подсунули мнѣ господина, у котораго я играю роль слуги, потому что нѣтъ такой вещи, которую бы онъ могъ сдѣлать.

— Простите, синьоръ… Онъ можетъ кое-что сдѣлать и очень хорошо даже… Но это вамъ совсѣмъ не нужно.

— Что же это такое?

— Да ужъ я не знаю — говорить ли? Не хочется хорошаго парня конфузить.

Я ударилъ кулакомъ по столу.

— Да что вы всѣ, чортъ побери — сговорились, что ли!! Онъ умалчиваетъ о своей бывшей профессіи, вы тоже скрываете… Можетъ быть, онъ желѣзнодорожный воръ или морской пиратъ!!

— Сохрани Боже! Онъ служилъ по церковному дѣлу и ничѣмъ дурнымъ не занимался.

Крикомъ и угрозами мнѣ удалось вытянуть у хозяина всю исторію.

Удивительная исторія, глупѣйшая исторія,

Надо тебѣ сказать, что вся Италія отъ большихъ городовъ, какъ Римъ, Венеція, Неаполь — до самыхъ маленькихъ — живетъ исключительно туристами. Туристы, это та "обрабатывающая"' промышленность, которой кормится вся Италія. Все направлено къ уловленію туриста. Ихъ серенады въ Венеціи, развалины въ Римѣ, грязь и шумъ Неаполя — все это во славу форестьера во имя его кошелька.

Каждый городъ, каждый кварталъ въ городѣ имѣетъ свою достопримѣчательность, которая за двѣ лиры, за лиру, за мецца-лиру — показывается всякому шалому любопытствующему путешественнику.

Въ Веронѣ показываютъ могилу Джульеты, въ со борѣ св. Марка мѣсто, гдѣ на колѣняхъ стоялъ Фридрихъ Барбароса или еще кто-то… Исторія, живопись, скульптура, архитектура — все идетъ въ ходъ.

Есть въ сѣверной Италіи городишка — такой маленько такой скверный, что его даже и на картахъ стыдятся указывать. Даже не городишка, a нѣчто вродѣ деревни.

И вотъ деревушка эта стала чахнуть. Отъ чего можетъ чахнуть итальянская деревушка? Отъ безтуристья.

Есть туристъ — сыты всѣ; нѣтъ туриста — ложись и помирай.

И все населеніе деревушки со скорбью и тоской видѣло, какъ каждый день мимо нихъ проносились поѣзда, биткомъ набитые туристскимъ мясомъ; останавливались на минуту и, не выкинувъ ни одного англичанина или нѣмца — мчались дальше.

А на слѣдующей станціи половина туристовъ выползала съ поѣзда и шла осматривать городокъ, который сумѣлъ обзавестись собственной достопримѣчательностью: церковью, въ которой былъ кто-то убитъ или замурованъ, или къ стѣнѣ прикованъ; показывали и кинжалъ убійцы, и замурованное мѣсто, и цѣпи — что кому больше нравилось. А можетъ, никого тамъ никого и не убивали — итальянцы большіе мастера соврать, въ особенности, съ корыстной цѣлью.

И вотъ однажды разнеслась по всей округѣ чудесная вѣсть: что въ той деревушкѣ, о которой я говорилъ раньше, послѣ перестройки церковнаго купола, появилось эхо, которое повторяетъ звукъ не разъ, и не два раза, какъ это иногда случается, a восемь разъ.

Конечно, праздный, бездѣльный туристъ валомъ повалилъ на эту диковину…

Дѣйствительно, слухъ оправдался; эхо честно аккуратно повторяло каждое слово восемь разъ.

И вотъ "эхо деревни Феличе" совершенно забило "замурованнаго принца городка Санта-Клара".

Двѣнадцать лѣтъ это продолжалось: двѣнадцать лѣтъ лиры и мецца-лиры лились въ карманъ гражданъ деревни Феличе… И вотъ — на тринадцатый годъ (несчастливый годъ!) разразился страшный скандалъ: компанія богатѣйшихъ американцевъ съ цѣлой гирляндой разодѣтыхъ дамъ пріѣхала посмотрѣть "эхо деревни Феличе". И когда эта пышная компанія вошла въ скромную церковку — эхо было, очевидно, такъ поражено блескомъ и роскошью компаніи, что въ отвѣтъ на крикъ одной дамы "Гудбай!" повторило это слово пятнадцать разъ…

Самый главный американецъ сначала изумился, потомъ возмутился, потомъ, расхохотался, a затѣмъ вся компанія, не слушая протестовъ церковной администраціи, бросилась отыскивать эхо… Обнаружили его въ замаскированномъ ширмой уголкѣ на хорахъ и когда вытащили «эхо», оно оказалось широкоплечимъ добродушнымъ парнемъ — короче говоря — моимъ слугой Джустино.

Двѣ недѣли вся Италія, прочтя о случаѣ съ "эхо Феличе", держалась за животики; потомъ, конечно, объ этомъ забыли, какъ забывается все на свѣтѣ.

Деревушка Феличе впала въ прежнее ничтожество, a Джустино — эхо Феличе — за свою неумѣстную щедрость лишился мѣста, на которое поступилъ еще мальчишкой — и, какъ человѣкъ, кромѣ эха ничего не умѣвшій — очутился на мостовой.

Всякому человѣку хочется ѣсть… Поэтому Джустино сталъ искать себѣ мѣсто! Онъ приходилъ въ какую-нибудь деревенскую церковь и предлагалъ:

— Возьмите меня на службу…

— А ты что можешь дѣлать?

— Я могу быть эхо. Очень хорошая работа… Отъ 8 до 15 разъ.

— Эхо? Не требуется. Мы кормимся плитой, на которой раскаялся однажды Борджія; человѣкъ на ней пролежалъ ночь, a нашимъ предкамъ, намъ и потомкамъ нашимъ — на всю жизнь хватитъ.

Усталый, брелъ онъ дальше.

— Эхо хорошее, церковное! Не нужно-ли? Отчетливое исполненіе, чистая работа.

— Нѣтъ, не надо.

— Да почему? Туристъ эхо любитъ. Взяли бы меня, а?

— Нѣтъ, неудобно… То полтораста лѣтъ не было эха въ церкви, a то вдругъ — на тебѣ — сразу появилось.

— А вы куполъ перестройте.

— Будемъ мы изъ-за тебя куполъ перестраивать… Иди себѣ съ Богомъ.

Онъ бы умеръ съ голода, если бы я его не взялъ себѣ въ слуги.

Я долго молчалъ, размышляя о судьбѣ несчастнаго Джустино; потомъ спросилъ:

— Что же съ нимъ сталось?

— Промучился я съ нимъ годъ. Все не хватало духу выгнать. И когда я, взбѣшенный его манерой варить кофе, въ которомъ было на треть бензину, кричалъ: "сегодня же забирай свои вещи и проваливай, бездарный негодяй!" — онъ прятался въ сосѣднюю комнату и оттуда я слышалъ очень искусное эхо моихъ словъ: "бездарный негодяй… дарный негодяй… и-й негодяй… негодяй… дяяй… яяя…"

Это все, что умѣлъ дѣлать несчастный искалѣченный своей ненормальной судьбой парень.

— Гдѣ же онъ теперь?

— Выгналъ. Что съ нимъ, не знаю. Впрочемъ, недавно мнѣ въ Пизѣ говорили, что въ одной близлежащей деревушкѣ есть церковь, въ которой замѣчательное эхо, — повторяемое восемь разъ. Весьма возможно, что мой горемыка-слуга снова попалъ на свои настоящія рельсы…

ПИРАМИДА ХЕОПСА

Начало всей этой исторіи почему-то твердо врѣзалось мнѣ въ память. Можетъ быть, именно, потому я имѣю возможность, ухватившись за этотъ хвостикъ, размотать весь клубокъ, до самаго конца.

Пріятно, очень пріятно слѣдить со стороны за человѣкомъ, который въ простотѣ душевной увѣренъ, что всѣ звенья цѣпи его поступковъ скрыты отъ чужого взгляда и, потому онъ, — вышеупомянутый человѣкъ — простодушно и безстыдно распускается пышнымъ махровымъ цвѣткомъ.

Авторъ — большой любитель такихъ чудесныхъ махровыхъ цвѣтковъ.

Итакъ, хватаю эту исторію за самый хвостъ: