Вячеслав Кондратьев - Дорога в Бородухино Страница 2

Проводив гостя, она поставила чайник на керосинку и стала прохаживаться по комнате, ежась и потирая замерзшие руки. Остановившись около фотографии сына, где снят он был в военной форме, улыбающийся, с папироской в зубах, она вздохнула, задумалась, потом прошептала: "Мальчик мой, вот и пробил наш час... Что же скажу я тебе при встрече? Что?" Прервал ее стук в дверь.

- Вера Глебовна,- войдя в комнату, сказала соседка.- Забыла я сказать, что подполковник ваш просил обязательно дождаться его. Уезжает он.

- Спасибо,- сухо поблагодарила Вера Глебовна.- Что еще? - спросила, видя, что та мнется в дверях, не собираясь уходить.

- Больше ничего...- ответила соседка, но все еще стояла в дверях.

Вера Глебовна холодно посмотрела на нее и пожала плечами. Тогда та пробормотала:

- Хотела спросить я...

- Спрашивайте,- уже с раздражением сказала Вера Глебовна.

- Кто это к вам ни свет-заря приходил. Уж наверно, по делу какому-то срочному?

- Вы же стояли под дверью и все слышали,- скривила губы Вера Глебовна.

- Да нет! Честное слово, только постучать хотела, а вы открыли...

- Этот человек принес письмо от Андрея,- коротко сказала она и отвернулась.

- Вот как! - воскликнула соседка.- Где же Андрюша-то наш?

- Под Москвой.

- Господи... Может, свидеться вам доведется?

- Не знаю... Попытаюсь...

- Значит, под Москвой воевать ему... Одну минутку, Вера Глебовна, я сейчас,- она выскользнула в дверь и вскоре появилась с банкой консервов в руках.- Вот осталось у меня случаем. Еще до войны к Майским праздникам купила. Коли с Андреем встретитесь, передадите ему от меня... Защитник он теперь наш.

Вера Глебовна недоуменно пожала плечами и сказала ледяным тоном, которым умела говорить и который был нестерпим для соседей:

- Нет уж, дорогая, увольте. Ничего мне от вас не нужно.

- Зачем же так, Вера Глебовна? Было у нас, конечно, всякое... Но кто старое помянет... Время такое, нечего обиды в душе держать. Мы ведь переменились к вам, после несчастья вашего с мужем-то... А вы все равно смотрите мимо, будто не люди мы. Вот и сейчас обидели, а я от чистого сердца...

- Я вас обидела? Все двадцать лет, как мы живем вместе, я видела от вас одни мелкие пакости... идиотские скандалы из-за пустяков, из-за счетов за электричество и прочей ерунды. А вы...

- А вы жизнь мою со своей сравните,- перебила соседка.- Вы и не работали, и прислугу имели, когда Андрей маленький был, и чаша у вас в доме полная, а мы... мы в те годы с хлеба на воду перебивались. Разве не обидно? Революция вроде для нас, для народа, делалась, а вы, бывшие, все равно лучше нашего жили.

- Но тут вы уж не на меня должны обижаться,- сказала Вера Глебовна.

Соседка пропустила мимо слова Веры Глебовны и продолжала свое:

- Но вот когда вам плохо стало, разве мы не сочувствовали? А вы все равно - разговор сквозь зубы, глядите мимо...

Вера Глебовна подошла к столу, взяла папироску, закурила и внимательно поглядела на соседку, худую, плохо одетую, и, подумав, сказала:

- Да, Ольга Васильевна, я жила лучше вас, но разве я в этом виновата? Вы знаете, Николай Егорыч из простой семьи, учился на медяки... Но в армии у него было большое звание и должность... К тому же я помогала вам, когда ушел от вас муж...

- Помогали. Что верно, то верно. Но знаете, чужой кусок поперек горла...

- Зачем тогда брали? - оборвала ее Вера Глебовна.- Брали, а после этого поносили меня всячески, орали - "интеллигенция паршивая". А хоть знаете, что такое интеллигенция?

- Да чего там знать? Бывшие, буржуи недобитые... Так за то я прощения у вас просила... Ладно, как хотите, Вера Глебовна, только знаю я, не с чем вам к Андрею ехать, а тут какой-никакой, а гостинец...

- Благодарю вас, но ничего от вас не приму,- Вера Глебовна отвернулась, давая понять, что разговор закончен.

Соседка потопталась немного и вышла, покачивая головой.

Вера Глебовна забыла ее спросить, когда утром обещал зайти Батушин, а потому не решилась идти в булочную, где, разумеется, очередь, и стала пить чай безо всего, только с кусочком сахара. Горячий чай немного согрел, и она сняла платок. Когда ставила чашку в буфет, пробормотала: "Действительно, с чем же я поеду к Андрею? Ничего... Абсолютно пусто. Только этот пузырек со спиртом". Потом она взяла письмо от сына и перечитала его.

Батушин пришел около десяти, долго стряхивал снег с шинели, долго вытирал ноги в передней и, несмотря на просьбу Веры Глебовны не раздеваться, снял шинель, оправил гимнастерку и только после этого склонил свою седеющую, с идеальным пробором голову и почтительно поцеловал ей руку. Вера Глебовна сразу же сказала о полученном известии и спросила, как ей выехать в Малоярославец.

- Покажите письмо,- попросил Батушин.- Нет даже почтового штемпеля,сказал он, возвращая конверт.- Чем вы докажете, что ваш сын там?

- Неужели нужно кому-то что-то доказывать? Зачем мне тогда ехать в этот Малоярославец! - воскликнула она.

- Увы, придется доказывать. Боюсь, что вы не получите пропуска.

- Что же тогда? - с тревогой сказала Вера Глебовна и потянулась к лежащей на столе пачке табака.

- Право, не знаю,- пожал плечами он, добавил: - Я сегодня уезжаю в командировку, но, к сожалению, в другом направлении. Вернусь через три дня, тогда подумаем.

- Три дня - это слишком много. Я поеду сегодня на вокзал,- решительно заявила она.- Неужто меня не возьмут в какой-нибудь эшелон? Ведь у всех есть матери и...

- Да, но есть еще уставы и предписания,- перебил он.- Боюсь, что и из этого ничего не выйдет,- он сокрушенно покачал головой.

- Тогда я пойду пешком... по шпалам,- уже с отчаянием почти выкрикнула Вера Глебовна.

- До Малоярославца сто двадцать километров,- остудил ее Батушин.

- Знаю, но я была хорошим ходоком.

- Нереально это, голубушка. Вас остановят первые же патрули.

- Что же делать?! Я должна увидеть Андрея. Должна! - она поднялась и стала нервно ходить по комнате.

Батушин смотрел на нее сочувственным, понимающим взглядом.

- Успокойтесь вы... Один из моих сослуживцев должен поехать в Юхнов. Давайте чайку попьем и поразмыслим спокойно.

- Господи, я даже не предложила вам чаю,- остановилась она, потом бросилась к керосинке подогреть чай.

Батушин раскрыл свой портфель, вынул оттуда несколько свертков, положил их на стол.

- Тут кое-что к чаю...

- Опять, Иван Алексеевич? Я же просила вас... Не так я голодаю, как вы думаете.

- А куда, прикажете, мне это девать? - развел руками Батушин.- Я получил сухой паек, но меня же там будут кормить. Так что не огорчайте меня этакой щепетильностью Не ко времени она, не ко времени...

- Вы ставите меня в неловкое положение, Иван Алексеевич. Сколько раз хочу позвонить вам и пригласить, но не делаю этого из-за этих... подношений.

- Ну о чем вы? Пустяки-то какие. Я же сам и съем сейчас половину. Не завтракал я, а через час ехать.- Батушин вытащил портсигар, и Вера Глебовна сразу же ухватила папиросу и жадно затянулась.

Некоторое время курили молча, а она, пользуясь паузой, решала, показать ли Батушину то письмо Андрея, которое камнем лежало на душе и о котором она никому не говорила.

...Когда началась война, Андрей стал писать чаще, и единственно, что волновало Веру Глебовну в этих письмах,- не раз повторяемая фраза, что он боится всю войну проторчать на Дальнем Востоке. И в каждом своем ответе она еле сдерживалась, чтобы не вырвалась у нее мольба - не торопить события. Она писала, что война, по всей видимости, предстоит долгая и никуда от него не уйдет. Но вот в августе он замолчал - ни одной, строчки за весь месяц. Она не находила себе места, теряясь в догадках, предполагая самое худшее, что он выехал на фронт и не успел написать об этом или письмо его еще не дошло. Только в середине сентября она получила несколько строчек:

"...Прости, что долго не писал - не мог! Довелось увидеть такое, что до сих пор не могу прийти в себя. Представив отца, я задыхался от отчаяния и ужаса... Может быть, со временем это пройдет и я буду в состоянии написать тебе более вразумительное письмо. А сейчас... сейчас просто не знаю... Впереди ведь война..."

Последняя фраза особенно поразила Веру Глебовну, потому как до этого в письмах Андрея ясно виделось стремление вырваться на фронт, так пугавшее ее, а теперь вот это - "не знаю".

В следующих письмах никакого объяснения не было, и она мучилась за Андрея, понимая, как страшен душевный разлад в такое время.

- Одно письмо Андрея я вам не показывала, Иван Алексеевич...- все же начала она.

- Почему?

- Так... Вы не любите касаться некоторых вещей, а оно...- не сразу ответила она, все еще колеблясь.

- Оно важно, на ваш взгляд? - спросил Батушин, нахмурив чуть брови.

- Да, очень... Я все-таки покажу его вам,- решилась она наконец и пошла к письменному столу.- Вот оно, Иван Алексеевич...

Батушин взял письмо и, прочитав внимательно, молча отдал Вере Глебовне. Губы его поджались, лицо стало отчужденным. Затянувшееся молчание становилось все более неловким. Вера Глебовна напряженно смотрела на него, а он, взяв папиросу, долго чиркал спичками, а после того как прикурил, протянул неопределенно: