Максим Горький - Свадьба Страница 2

– Не кричи… Дурак!

– Ты не смеешь ругаться, – дура! – злобно вскричал Петя.

Но она вскочила на ноги, сбросила с плеч скатерть и абажур с головы и, топнув ножкой, раздражительно, обиженно, побелевшими и трясущимися губками бросала ему:

– Я скажу маме… Ты ругаешься… Дурак, чудак, дурак, болван.

– Ах ты… таракашка! – вскрикнул Петя и толкнул новобрачную в грудь.

Она не выносила, когда её называли таракашкой. От толчка она покачнулась, опустилась на пуф и так неловко, что свалилась с него на пол к ножкам трельяжа… Её розовая от гнева мордочка смотрела на Петю из-за большого листа филодендрона, а Петя, топая ногами по полу, склонился над ним и озлобленно кричал:

– Таракашка, таракашка! Скверная букашка!

Она, не вставая с пола, повернулась на бок, закрыла лицо ручками и горько заплакала.

– Плачь, плачь! Мне тебя не жалко… А мама воротится, она ещё задаст тебе. Потому что я скажу, что это ты развозила всё по комнате… Да, скажу, и тебя поставят в угол и оставят без пирожного, и не возьмут в цирк.

Бедной девочке показалось, что для первого дня брака всего этого чрезмерно много. Она взвизгнула и застукала ножками по полу.

– Уйди, Петька!

Он отошёл к окну, довольный своей местью. Там, сняв с головы абажур и скатерть с плеч, он снова стал смотреть на улицу.

Дождь всё ещё шёл. И было скучно…

За стеклом хлюпала вода, а в комнате дрожали рыдания сестры. Пете стало горько…

– Ну, не плачь… – не оборачиваясь, сказал он.

Она заплакала сильнее.

– Я тебе подарю пять сводных картинок, – хочешь? – спросил Петя, помолчав.

Она завизжала.

– Ну, Соня! – подошёл он к ней… – Не плачь!

– Буду…

– Ну пожалуйста! – Он сел на пол рядом с ней и положил ей на плечо руку. Она сбросила её, открыв на минутку своё красное от слёз лицо.

– Сонечка! Ну, хочешь ещё – буду читать тебе вечером сегодня?.. И выпачкаю няню чернилами?

И то и другое ей всегда очень нравилось; особенно хорошо было, когда Петя под предлогом, что няня запачкала чем-то себе лицо, прикасался пальцем, заранее выпачканным чернилами, к её щеке или к кончику носа и на физиономии няни оставалось маленькое чёрное пятнышко. Представив себе это, Соня стала утихать.

– Погоди! – вдруг весь вспыхнул Петя. – Соня! Какая ты глупая! Разве я серьёзно толкнул тебя? И ругал – разве серьёзно?

Она открыла лицо и села рядом с ним, глядя на него недоверчиво, но заинтригованная его горячим тоном.

– Ведь мы играли, да?

– Да…

– Как? В мужа и жену, да?

– Ну?

Так чего же ты плачешь?.. Дурочка!

Он расхохотался.

– А что? что же? – улыбаясь, спросила Соня.

– Какая ты глупая, какая ты глупая! – забил в ладоши Петя…

– Это ты не в самом деле ругался? – спросила Соня, уже сконфуженно улыбаясь.

– А ты думала – в самом деле? Взаправду? Ах ты – чучелка!

– Петя… ты…

– Да ведь уж это такая игра, что нужно ссориться! Всегда ведь ссорятся муж и жена, – ну, и игра в это если, то тоже нужно ссориться. Ах, как я тебя обманул! Ты подумай – ведь это же уж всегда…

– Какая я… – сказала Соня и вдруг, неудержимо засмеявшись, обняла брата и ткнулась ему головой в колени. У неё плечики даже вздрагивали от смеха. И Петя хохотал, приговаривая:

– Таракашка моя, баракашка ты моя!

Но Соня уже не обижалась на него за это.

И, сидя на полу, среди сгруженной мебели, они хохотали искренно и долго над этой смешной игрой в мужа и жену…