Борис Екимов - Тарасов Страница 2

Жена Тарасова смолоду была бабой фигуристой, крупной, а к преклонным годам ее разнесло поперек себя шире, стало пошаливать сердце, отекали ноги.

- Ничего немило... - повторила она. - Так, лишняя колгота. Сама некудовая, а хозяина вы зануздали и продыху не даете. С ночи до ночи он с трактора не слезает. Вот ныне в какие ты его тритарары услал, что его досе нет? А ведь девятый час. Где он, чего с ним?

Открываться Раисе прежде времени Талдыкин не хотел и потому ответил уклончиво:

- Должен приехать. Школьников он привез, я видел. Побег на центральную за углем для кузни.

- Вот, школьники... - ухватилась Раиса. - Сколь я прошу, отстань его, Николай Иваныч, от школьников. Да неужели другого человека нет, помоложе? Из зимы в зиму... Добрые люди зорюют, а наш дурак подымется и идет ране всех. Греет цельный час. Другие механизаторы к девяти, как бухалтера какие. Они лишь идут, а мой уж съездил в Вихляевку, отвез, давай ему новую делу. Да неужели нельзя его хоть зимой помене нарунживать. Нехай Шляпужки ездят, Юдаичевы... Никому не надо. А Тарасов попрет.

Разговор был старый, больной и справедливый. Но как и прежде, управляющий лишь руками разводил:

- А чего делать?.. Это же школьники... С ними абы кого не пошлешь. Шляпужок напьется да перевернет. А Мишка Юдаичев проспит, он их к третьему уроку будет привозить.

На хуторе школу давно закрыли, и детишек по зимнему времени да в распутицу возили в будке в Вихляевку каждый день. Из года в год таскал их Тарасов. И Раиса, жалея мужа, ругалась из года в год.

Козленок, что в тряпку завернутый лежал возле печи, освободился и стал подыматься. Оскальзывались и разъезжались на крашеном полу нетвердые ножки. Но козленок был упрям и наконец встал и заблеял. Он был хорош. Черный, в тугих блестящих кольцах, головастый козел с белыми ушами и носом. Он шагнул раз-другой и закричал, требуя молока.

- Еще не очунелся, погоди трошки, - успокоила его Раиса. - Вон на кухне каких надо кормить. Ты посиди, Николай Иваныч...

- Я подмогну... - поднялся управляющий. - Чего зря сидеть? Погляжу на твоих двойнят.

- Гляди, коли свои не надоели, - засмеялась Раиса.

Подворью Тарасовых, их базам и строеньям позавидовать было не грех. Раиса включила электричество, и в ночи свет ярких под колпаками ламп осветил ровную площадку двора с водопроводной колонкой посредине, и вкруг него высокий дом под белой жестью и добрый флигель, приземистые сараи и катухи, крытые и обшитые шифером, огромный, словно самолетный, ангар, сенник, тоже шиферный. В прошлом году его поставили тарасовские зять и сын. И теперь по всему хутору бабы пилили мужиков.

Козлята помещались во флигеле, его протапливали. В семь добрых глоток замекекали они, людей узрев. Талдыкин хотел было в руках несть козлят, но Раиса подала вместительный зембель, плетенный из чакана, и сказала:

- Сажай сюда и доразу понесли.

- Это да... - удивился Талдыкин. - Это рационализация. А я тягаю по одному. Сам, что ль, плел?

- А кто же...

В козьем катухе тоже горел свет под матовым колпаком. Огорожа ясель тянулась вдоль стен. Пол был настлан из дубовых плах. Козлята матерей нашли сразу. Раиса лишь двойнятам помогала, пристраивая их без обиды. Хорошие были козлята, здоровые. И сосали хорошо, поддавая матерей. А люди глядели на них с доброй улыбкой.

- Нехай сосут, - сказала Раиса, запирая катух.

А в соседнем, почуяв хозяйку, заволновались поросята. Поднялись и стали стучать своими пятаками в стены.

- И-и, черт ненажористые...- обругала их Раиса.

- Вы больших-то зарезали? - спросил Талдыкин.

- В тот выходной. И так сколь лишку прокормили. Дал господь погодушку.

Погода стояла необычная: весь декабрь - тепло и дожди. Лишь перед самым крещеньем открылась зима, и по хуторам, торопясь, начали бить скотину и птицу.

- А я своего только сбираюсь. Тетя Рая... - наконец решился спросить Талдыкин. - Може, я зря жду? Он не упреждал, никуда не заедет?

- Ничего не говорил,- встревожилась Раиса и пристально поглядела на управляющего. - Уж в такую пору... А може, чет случилось? Обломался посеред степи...

- Не должен...

- Вот и не должон! - вдруг тонко, со слезой проговорила Раиса. - Добрые люди по домам сидят, а мой скоро в тракторе и ночевать будет! А весь белый свет, всех лодырей да пьяниц не обработаешь!

- Ну, чего тута?.. - раздался от ворот голос хозяина.- Чего приключилося? - Тарасов вошел во двор, поглядел на управляющего, на жену.

- Вот тебе и чего... Ночь на дворе. Скотина не поена, не кормлена, а ты все блукаешь, с работой с твоей, пропади она. А я не в силах... Сколь разов я говорила: кинь все и иди придурком в бригаду. При доме завсегда будешь, при тепле...

- Перестань, Рая, перестань... - нагибая голову, проговорил Тарасов.Ступай, Рая... Мы зараз.

Раиса послушалась и пошла в дом.

- Козлята... уж насосалися...- со всхлипом напомнила она с крыльца. Беленосая и энта, мальначкая... окотилися ныне. Тоже надо покормить.

- Баба... - оправдался за жену Тарасов. - Тонкослезая... Да и здоровья... - это была длинная речь. Очень длинная для Тарасова. Она вместила в себя извинения за женины слезы, и раздумье о женском роде вообще, и рассказ о нелегкой Раисиной болезни.

- Я к тебе, дядя Гаврила... - начал и сразу запнулся управляющий. - Ты сам знаешь зачем. Уж попался, так давай начистоту. Куда ты солому возил?

- Солому ты не приказывал, - прикинулся ягнаком Тарасов.

- Я-то не приказывал, в том и дело. А ты ее возил. Вот я и спрашиваю: откуда, и куда, и зачем? Своей у тебя вроде хватает.

- Не возил я солому, - потупился Тарасов.

- Как не возил? Я лично, и председатель, и главный агроном догнали тебя на машине, останавливали дважды, а ты уехал. Но мы гнаться не стали, куда ты денешься? И отпираться так, дядя Гаврила, нехорошо. Попался, так давай начистоту.

- Обшиблись вы, - спокойно сказал Тарасов, все так же глядя куда-то в сторону. - Не возил я соломы, на кой она мне.

Управляющий был несколько обескуражен.

- Чего ж я, глупой совсем, дядя Гаврила? Уж раз попался...

- Обшиблись, - повторил Тарасов. Разговор был нелегкий, и следовало его скорее кончать.- Обшиблись, и чего толочить...

- Ну, гляди, дядя Гаврила, - уже другим тоном, с ноткой угрозы, сказал управляющий. - Я хотел по-хорошему. Все же с мальства тебя знаю, с твоим Виктором вместе росли... По-хорошему хотел. Не хочешь - твое дело. Председатель завтра участкового пришлет. Он с тобой по-другому, гляди...

- Ну, чего... - любимой фразой своей ответил Тарасов. Сейчас она означала будто покорность судьбе, но и немалую каплю задора в себе заключала: дескать, поживем - увидим.

Разговор был окончен. Управляющий пошел со двора, у ворот оглянулся: может, сдастся упрямый Тарасов? Но тот уже открывал козий катух, спрашивая рогатых обычное:

- Ну, чего тута?..

Малые козлята ответили ему сытым меканьем.

А между тем в доме Раиса собирала на стол. Поглядев из окна, она видела уходящего управа и самогонку стала доставать. А на печи, огонь в которой она взбодрила, грелась кастрюля щей и в тяжелой жаровне - мясо. Ел хозяин помногу. И как всякий человек, нахолодавший за день, любил горячее.

Еда поспела ко времени. Когда, управившись на базах, ступил Тарасов на порог, щи закипали, а в жаровне шкворчала и шипела в жиру гусятина.

- Зачем управляющий приходил? - спросила Раиса.

- Утра не дождутся...- ответил Тарасов и начал раздеваться.

Обычно он казался приземистым, оттого что был по-медвежьи могуч. Широченные плечи, тяжелые веслатые руки, грудь и спина котлом - все это как-то скрывала просторная, до колен, телогрейка. Но когда Тарасов раздевался, оставаясь в нательной рубахе, то сразу становился медведь медведем. Жесткий курпей волос на его голове был жуково черен и спускался по шее, под рубаху. И вся спина и грудь, весь Тарасов оброс этой короткой кучерявой шерстью. Широкое лицо его отливало темной медью, как у всякого человека, который под крышей лишь ночует. Нос... Нос, как говорится, бог троим нес, да одному Тарасову достался. Добрая бульба. И лишь глаза были суровому лику не в стать: они голубели малыми озерцами. Голубели смальства и теперь, когда Тарасову шестой десяток катил, ничуть не выцвели.

Раиса порядок знала, и, когда муж подошел к столу, на нем уже дымилась миска борща. Это хлёбово очень любил Тарасов и ел его огненным. Потом уже шло остальное: кислое молоко, жирное гусиное мясо, а к нему соленые помидоры, красные, целенькие, рядом с мраморным ломтем вилковой квашеной капусты. Ел Тарасов хорошо. А жена, обождав, когда он борщ похлебает, сказала:

- Письмо ныне принесли, от Ксени.

- Ну, и чего?.. - не оборачиваясь, отозвался Тарасов.

Ксеня была младшей дочерью, любимой. Теперь она жила в городе с мужем и дитем.

Раиса понятливо достала письмо и стала читать его:

- "Здравствуйте, дорогие папа и мама, Нам передали вашу посылку..."

Раиса читала громко и не торопясь, чтобы каждое слово мужа достигло. А дочитав, положила возле него письмо, и конверт, и белый листок бумаги с пятерней двухлетнего внука.