Дмитрий Мамин-Сибиряк - Отцы Страница 2

Настоящий кондовый купец показался попозже, сохраняя за собой известную солидность. Пусть торопится разная мелкота, которая привыкла рожь на обухе золотить. И тут сказывалась известная рознь, как при веянии зерна - мякина и летела легче. Краснорядцы, модные галантерейщики, бакалея... Эти выбились в люди из приказчиков, мелкой сошки и вели дело втемную, больше в кредит. Солидное купечество, занимавшееся хлебом, овсом, салом и оптовой торговлей, никогда не смешивалось с этими новоиспеченными коммерсантами. Эта разница чувствовалась и здесь.

- Что же Павел-то Митричи? - с тоской спрашивал старик метавшегося Михеича. - Вот уже близко к одиннадцати...

- Будут-с скоро... Проснулись и изволят какау кушать. К ним уж подсылали... Приказчик от Тихона Сергеича уже два раза на извощике гонял и через камардина вызнал все: встали и кушают. Должно так полагать, Тихону Сергеичу зарез, потому как ихний адвокат тоже засылку делал через своего писаря... От Афонасия Ефимыча тоже справлялись касаемо Павла Митрича. Все ведь ходят за ним, как за кладом... Тоже какой ногой встанет. А видели, Савелий Федорыч, старика Кондратия Гаврилыча, у которого раструсочная мельница, - испекся бедняга. Приходил тоже... Стень стенью, а тоже в банк бредет.

Простой член правления крутоярского торгового банка, частный поверенный Павел Дмитрич, являлся страшной силой, как маховое колесо, приводившее в движение всю машину. От него зависело все. Директор банка и председатель правления являлись только декорацией, а все дела вершились Павлом Дмитричем. Он знал все купеческие дела не только в Крутоярске, а и далеко дальше, поскольку они были связаны с этим крупным хлебным центром, державшим в своих руках громадную хлебную площадь и кровные интересы самых солидных и старинных фирм вроде Савелия Федорыча. Значение Павла Дмитрича достигло своего апогея благодаря охватившему край голоду. Купечество среднего разбора разорялось наповал, и от Павла Дмитрича зависела жизнь и смерть: один протестованный вексель убивал навсегда торговое имя, отказ в учете делал фирму несостоятельной и т. д. Благодаря банку создалась самая убийственная конкуренция - пользовавшиеся неограниченным кредитом ставили цену, устраняя соперников, и овладевали рынком. Бороться на этой почве среднему купечеству не было никакой возможности, и оно запутывалось все больше.

Старик Савелий Федорыч, один из крупных хлеботорговцев, долго выносил эту систему благодаря своему капиталу и широкому доверию, каким пользовался в коммерческом мире; но голодный год убил его, - некому было доверять, а свои средства были заложены в долгосрочное дело. Чтобы продолжить работу, нужно было иметь живой капитал, и вот седой старик сидел в швейцарской, терпеливо ожидая, когда появится всесильный Павел Митрич, от которого зависело, открыть ему кредит или не открыть.

Это был первый опыт и опыт тяжелый, тем более, что дела Савелия Федорыча были расстроены тем же банком, создавшим сильных конкурентов, работавших на чужие капиталы.

II

Деловое банковское утро началось. Целый рой служащих разместился за своими конторками и письменными столами. От публики эти служилые люди были отделены металлической решеткой, натянутой между дубовыми столбиками. Отдельное помещение занимали кассир и артельщик, выдававший деньги. Кабинеты директора, членов правления и учетного комитета помещались в отдельных комнатах. В приотворенную дверь виден был только директорский кабинет с громадным зеленым столом, за которым неподвижно сидела, точно замороженная, фигура самого директора Карла Францовича, аккуратного и степенного остзейского немца. Он обладал способностью высиживать совершенно неподвижно целые часы. Присутствие жизни в этом банковском автомате выражалось только в движении руки, подписывавшей бесконечные бумаги, да в конвульсивном вздрагивании левого глаза, - у Карла Францовича был тик. Принимал посетителей Карл Францович с леденящей торжественностью, говорил каким-то глухим, покойницким голосом и только в редких случаях удостаивал взглядом того, с кем разговаривал. Это была сама судьба, безжалостная, неумолимая и строгая, как и следует быть судьбе. Неопытные люди со страхом вступали в директорский кабинет, ожидая здесь решения своей участи, а опытные знали, что Карл Францович служил только для выставки, вроде тех деревянных манекенов, каких выставляют в окнах модных магазинов, и что судьба зависит совсем не от него. Грозы и несчастия вылетали из маленькой дубовой двери, которая вела в комнату банковского совета, где восседал сам Павел Дмитрич, вершивший за своим письменным столом экономические вопросы громадного края.

Итак, Карл Францович сидел за своим столом, утонув в громадном вычурном кресле. Правая рука двигалась по разным бумагам, которые подсовывал секретарь. Левая директорская щека вздрагивала от тика.

- Бюллетень получен? - коротко спрашивал Карл Францович. Он всегда только спрашивал и не любил отвечать.

Секретарь молча подал длинный лист с торговыми ценами, курсом на бумаги и коммерческими телеграммами. Карл Францович быстро пробежал этот бюллетень глазами и только поморщился. Секретарь угнетенно вздохнул, - этот господин вообще имел какой-то угнетенный, вечнообиженный вид. Есть такие люди, которые могут привести в отчаяние даже собственные карманные часы.

Эта немая сцена была прервана появлением Ивана Андреича, типичного белобрысого купчика с припухшими красными веками, вихрастой шевелюрой и манерами приказчика из плохого магазина. Он вечно куда-то торопился, играл толстой золотой цепочкой и неожиданно раскатывался неудержимым смехом. В председатели правления банка он попал за родительские капиталы.

- Карлу Францовичу сорок одно с кисточкой, - фамильярно заговорил он, ухватив директорскую руку вместе с пером. - Ну, чем обрадуете, шпрехен зи дейч? Директорские глаза указали на бюллетень. Иван Андреич прочитал его и встряхнул головой.

- Что же, в прошлом году мы дали по шестидесяти восьми рублей на акцию, а нынче дадим шесть...

- А вы думает, что это будет приятно господам акционерам?

- Ну, это уж пусть Павел Дмитрич разбирается. - Секретарь наклонился к уху Ивана Андреича и долго что-то шептал.

- Ага... ну, что же, пусть подождет, если это ему нравится, - ответил Иван Андреич.

- Неудобно, Иван Андреич... Почтенный старик и сидит в швейцарской. Он уж в третий раз приезжает...

- Что же мы можем сделать, голубчик? Силой мы не можем затащить его сюда...

Когда секретарь вышел своей неслышной секретарской походкой, Иван Андреич захохотал и проговорил:

- Знаете, кто сидит у швейцара? Старик Копылов... Вот чудак-то. Долго крепился и все не хотел идти в банк, а вот и пришлось.

- А что ему нужно?

- Известно, что... Павла Дмитрича ждет. Да, это последний столб повалился...

Банковская работа шла полным ходом. Целый ряд согнутых над гроссбухами спин, шелест бумаги, скрип перьев, торопливые шаги, напряженные лица одним словом, настоящая фабрика, на которой приготовлялись несостоятельности, банкротства и вообще все то, что известно под именем банковских операций. Есть своего рода банковское любопытство, и все эти шестерни, колесики и валики уже знали, что старик Копылов сидит в швейцарской и ждет Павла Дмитрича, что он уже приехал в третий раз, знали и зачем приехал. По банковским гроссбухам можно было проследить шаг за шагом всю историю последовательного разорения мелкого и среднего купечества и ту роковую очередь, в которой шли крахи - сейчас очередь была за Копыловым. Банковская челядь знала вперед, что он рано или поздно должен был постучаться в гостеприимную банковскую дверь. И он пришел... Все знали и то, что Павел Дмитрия нарочно не приехал два раза, чтобы выдержать старика. Ничего, подождет... Все знали, что сегодня Павел Дмитрич приедет и примет его. Не один Копылов шел по этому тернистому пути...

- Едет... едет... - пронесся шепот, и спины согнулись еще ниже над гроссбухами, а костяшки счетов выделывали какую-то лихорадочную дрожь, точно чавкала какая-то деревянная челюсть с деревянными зубами.

Павел Дмитрич, среднего роста плечистый мужчина с крупной угловатой головой, вошел в зал под руку со стариком Копыловым, - это была его привычка брать под руку банковских клиентов. Когда они проходили мимо решетки, служащие почтительно кланялись, а Павел Дмитрич отвечал легкими кивками. У него было самое простое, широкое, бородастое русское лицо с мягким носом и быстрыми неопределенного цвета глазами. Широкий рот открывал два ряда крепких мелких зубов. Одевался он с изысканной небрежностью и не носил ни одной погремушки, и вместо "толстой золотой банкирской цепи" часы были привязаны на черной шелковой ленте. Вообще, Павел Дмитрич разыгрывал банковского джентльмена новой формации.

- Очень, очень рад вас видеть, дорогой Савелий Федорыч, - повторял Павел Дмитрич, уступая место в дверях директорского кабинета старику. - Вот посмотрите, как мы тут живем и как работаем... Банк скоро отпразднует свое первое десятилетие. Да... мы пережили самое трудное время, пока заручились доверием публики.