Михаил Волконский - Ищите и найдете Страница 2

По своему, скорее, робкому характеру он совсем не был похож на хотя угомонившегося, правда, но все-таки энергичного Варгина.

Потому, вероятно, они и сошлись.

Доктор Герье приехал в Россию искать счастья после смерти своей матери, которую он потерял в Женеве и о которой не говорил иначе, как поднимая глаза к небу, причем на длинной пушистой бархатной реснице его искрилась слеза.

Других близких родных у него не было.

Герье продал оставшийся ему в наследство домик в Женеве и на вырученную таким образом сумму, приложив к ней сбережения, какие накопились у них с матерью, отправился в Россию.

В Петербурге он жил уже около двух лет, проживал свои деньги и с ужасом думал о том, какая судьба ожидает его в будущем.

Деньги таяли, уходили, их оставалось уже так мало, что Герье не на что было вернуться на родину, здесь же, в Петербурге, он решительно не знал, что будет с ним, когда он истратит свою последнюю копейку.

Он прибыл в Петербург со слишком легкомысленною надеждой, что здесь для иностранцев уготованы несметные сокровища, не ленись лишь брать их.

Никакими рекомендациями, ни знакомствами не заручился он, да и негде ему было сделать это, и явился в русскую столицу перелетной птицей, только с одними мечтами на лучшее будущее.

Во все два года у него не было ни одного настоящего пациента, то есть такого, который заплатил бы ему за совет.

Бывало, что приходили к нему бедняки, с которых он не брал денег, да и не мог бы брать, потому что денег у них не было.

Бедняки относились как-то подозрительно к даровому лечению иностранного доктора и, Бог их знает, вероятно, вовсе не принимали его лекарств.

Герье ничего не сделал для того, чтобы дать знать о себе, и было совершенно неизвестно, на что он рассчитывал и как воображал, что получит известность и практику.

Объяснить это он не мог. Единственно, на что он мог надеяться, — это на случай, но этот случай до сих пор не приходил.

Герье выставил у калитки надпись о том, что тут живет доктор-женевец; надпись была сделана на русском и на французском языках, но делу нисколько не помогала.

У единственного приятеля Герье в Петербурге таких знакомств, куда тот мог бы рекомендовать его как врача, не было; Августа же Карловна была очень мила и внимательна к молодому женевцу, но от своих посетителей держала его в стороне и не только не говорила им о докторе, помещавшемся у нее, но и с ним, с Герье, так же, как и с Варгиным, избегала всяких разговоров о своей профессии и о бывавших у нее людях.

Жизнь молодого женевца сложилась сама собой: утром он гулял, потом занимался чтением. Приходил Варгин с работы, они ужинали, и потом Герье опять шел гулять с Варгиным, если погода была хорошая, или сидел с ним вечером дома, если погода была дурная.

Казалось, не то он примирился со своею участью, не то как-то уныло, безразлично относился к ней, но никогда ни одной жалобы не слышал от него Варгин; напротив, даже когда сам художник выказывал некоторую нетерпеливую горячность относительно своей судьбы, женевец говорил успокоительно, как будто и не испытывал в душе того ужаса перед неизвестностью в дальнейшем, которая на самом деле сжимала ему сердце.

Чтение его, главным образом, составляли привезенные им с собою медицинские книги, за которые он брался для того, чтобы не забыть, что знал, но удовлетвориться ими одними он не мог, другого же занятия, кроме чтения, у него не было, и он покупал себе книги, тратя на них большинство своих и без того таявших денег.

Когда Варгин вернулся домой после случившегося с ним в замке происшествия, он застал Герье сильно взволнованным, бледным, почти дрожавшим.

Женевец сидел у себя в комнате, вытянув вперед ноги и облокотившись на руку, все пять пальцев которой запустил в свои волосы.

Взгляд его глаз, ставших как будто большими, был неподвижен.

Возле него на столе стоял графин с водой, стакан и пузырек с какими-то каплями.

Варгин, увидев его в таком положении, остановился в дверях и невольно воскликнул:

— Что такое случилось?

Герье вздрогнул, словно не заметил появления Варгина, и испугался, услыхав его голос.

Вздрогнув, он обернулся, узнал Варгина и как-то неопределенно протянул:

— Первый пациент!..

По-русски он говорил довольно хорошо; знание русского языка было единственным приобретением, которое он сделал в два года жизни в России.

IV

— Ну, что же? Ура, — проговорил Варгин.

Он именно только проговорил это восклицание, и даже довольно кисло, потому что сам себя чувствовал не совсем в своей тарелке после только что случившегося с ним в замке.

Герье, видимо ожидавший от него, почти всегда веселого и жизнерадостного, поддержки себе, болезненно-участливо глянул на него и спросил:

— А что, разве и у вас тоже случилась какая-нибудь неприятность?..

Должно быть, вид у Варгина был тоже довольно сумрачный—иначе нечем было объяснить вопрос доктора.

Варгин шагнул в комнату, подошел к доктору, взял стул и сел против него.

— Однако, доктор, — заговорил он, — погодите! Тут выходит что-то вроде загадки! Вы говорите, у вас явился пациент, тот первый пациент, которого вы два года ждали с таким нетерпением, и вдруг вы меня спрашиваете, случилось ли тоже со мной неприятность? Вот это «тоже» мне кажется странным! Как же это, первый пациент и неприятность?

— К сожалению, да! — ответил доктор.

— Каким же образом это вышло? Неужели лечение было неудачно?

Герье отвернулся и молчал.

— Умер он, что ли, ваш первый пациент? — опять спросил Варгин.

— Теперь, вероятно, уж умер! — как-то беззвучно произнес доктор.

Варгин забеспокоился. Ему невольно пришло в голову, что молодой и, вероятно, неопытный в медицине женевец, к тому же не практиковавший в течение двух лет, сделал какую-нибудь ошибку, последствием которой могла быть смерть его пациента.

И в самом деле было похоже на то, что Герье испытывает теперь раскаяние человека, совершившего профессиональный промах, непоправимый и ужасный.

— Неужели ошибка? — заговорил Варгин.

Доктор глянул на него, как бы не понимая.

— Ошибка… — пояснил Варгин. — Ошибка с вашей стороны как врача!

— Нет! — улыбнулся Герье. — Ошибки с моей стороны не было, да и не могло быть; могу вас уверить, что я слишком хорошо знаю свое дело!

Он произнес это с уверенностью, и эта уверенность не была в нем следствием излишней самонадеянности; он имел право сказать, что знает хорошо свое дело, потому что кончил курс с наградой, лучше всех своих товарищей, и в Женеве у него было много случаев, чтоб проверить свои знания; там он практиковал очень успешно.

Этот успех, сразу давшийся ему, и соблазнил его главным образом на поездку в Россию.

Кроме того, что он знал свое дело, он уважал и любил его настолько, что не хотел прибегать к шарлатанным способам искусственно составленной известности и предпочитал лучше бедствовать…

— В чем же дело? — спросил Варгин. — Вы расскажите по порядку!

— Да вот, — начал Герье, — только что вы ушли утром на работу и я стал собираться на свою ежедневную прогулку, как вдруг сама Августа Карловна постучала ко мне в дверь и говорит, что меня спрашивают. Я очень удивился. Она сказала, что требуется доктор и что пришел ливрейный лакей, по-видимому, из очень богатого дома. Можете себе представить, как я обрадовался?

— Ну, еще бы! — согласился Варгин.

— Я накинул шубу, схватил шапку и совсем одетый и готовый вышел к лакею. Разумеется, я спросил, от кого он прислан, но он ни в какие объяснения не пустился, а потребовал лишь, чтобы я скорее следовал за ним. Я подумал, что необходима скорая помощь и что разговаривать некогда, и поспешил исполнить, что от меня было нужно.

У калитки на улице стояла карета. Лакей отворил дверцу, посадил меня, сам сел со мною и опустил на всех окнах кареты шторки. Он сказал, что это необходимо и что если я не хочу подчиниться такой таинственной обстановке, то он сейчас же даст мне полную свободу и отпустит на все четыре стороны, а сам поедет за другим доктором.

В моем положении капризничать не приходилось. Да и против таинственности я ничего не имею.

"Будь что будет!" — подумал я и поехал.

Путешествие было не особенно долго. Карета сделала несколько поворотов и остановилась. Когда меня выпустили, я увидел, что она остановилась во дворе какого-то большого дома, у заднего крыльца. Меня повели по черной лестнице во второй этаж, лакей, который привел меня, показывал мне дорогу. С лестницы мы попали в официантскую, совершенно пустую, а оттуда, через коридор, в столовую.

Я никогда не видал такой столовой: все стены и потолок обшиты резным темным дубом и на огромном буфете столько серебряной и золотой посуды, что комната казалась, несмотря на темный дуб, светлою и блестящею. Из столовой вела дверь в кабинет, огромный, в пять окон, точно зал, сплошь покрытый коврами; тут огромные шкафы были полны книгами в сафьянных переплетах и повсюду кругом были дорогие вещи. Признаюсь, я оробел…