Вячеслав Пьецух - Четвертый Рим Страница 2

Естественно, масштабы иофановского Дворца, а главное - монумента, не могли не волновать молодое воображение, и потому это даже закономерно, что поутру 28 апреля 1932 года Ване Праздникову явилась такая мысль: если застеклить темя и затылок у статуи Ильича, то в голове свободно разместится большая библиотека. Нужно, правда, заметить, что накануне он с другом Сашкой Завизионом выпил две бутылки "Донского игристого", а впрочем, на Руси с похмелья не всегда приходят дурные мысли.

2

Ваню Праздникова до такой степени увлекла его выдумка, что он дольше обыкновенного провалялся в своей постели, каковой ему с детства служил топчан из парусинового прямоугольника, прикрепленного к прочным дубовым козлам; поднялся он примерно в половине восьмого, оделся и стал осторожно выбираться из комнаты в коридор. Осторожность тут требовалась потому, что Ваня жил с матерью, которая спала на большой железной кровати, украшенной хромированными шарами, древним дедом, который спал на полу, завернувшись в старый турецкий коврик, даром что когда-то служил ремонтером при полку Голубых гусар, и десятилетней сестренкой, которая спала на столе, а поскольку площадь их комнаты составляла восемь квадратных метров, то волей-неволей приходилось осторожничать по утрам, чтобы не побеспокоить дрыхнущих домочадцев, и главное, чтобы на деда не наступить. Выбравшись в коридор и внимательно притворив за собою дверь, Ваня направился в туалет, такой сырой и холодный, что парень весь покрылся гусиной кожей, потом умывался довольно долго из напольного умывальника с педалью для подачи воды, а умываясь, раза два посмотрел на свое отражение в маленьком зеркале, и оба раза ему отозвалась симпатичная московская рожа с зеленовато-серыми, значительными глазами, которые смотрели по-тогдашнему задорно и с некоторой издевкой. Затем Ваня проследовал в кухню, где соседки в неглиже уже толкались у круто пахнувших керосинок и веселый инженер Скобликов, работавший на фабрике "Кожимит" начальником смены, наигрывал губами арию из "Аиды"; тут Ваня позавтракал холодной картофелиной, предварительно намятой зернистой солью, попил чайку из оловянной солдатской кружки, потом накинул материно пальто, впрочем, похожее на мужское, хотя и застегивалось оно на левую сторону, нацепил на голову выгоревшую кепку с огромным козырьком по тогдашней моде и отправился со двора.

Жил Ваня Праздников на северо-восточном конце Москвы, у Преображенской заставы, на Русаковской набережной, в высоком фабричном доме. По весне, когда Яуза выходила из берегов и затопляла первые этажи, на улицу выбирались через чердак, к которому тогда прилаживались необычайно высокие и продолжительные мостки. Старики в ту пору из дома вовсе не выходили, а Ваня даже с удовольствием проделал заковыристый этот путь и около восьми уже дожидался трамвая на остановке.

До кооперативного техникума, который располагался в самом центре Москвы, между Рождественкой и Неглинной, ему нужно было ехать на двух трамваях. Характерная особенность этой езды состояла в том, что во всякое время дня в вагонах было не протолкнуться и пассажиры частенько свисали гроздьями из дверей, а то путешествовали, примостившись на буферах, и это называлось прокатиться "на колбасе". Почти полтора часа ежедневной езды Ваня Праздников таким образом убивал: то он читал газету от выходных данных до состава редакционной коллегии, то долбил по учебнику эсперанто, а то он мечтал о том, как они поженятся с Соней Понарошкиной, или что при коммунизме пиво по трубам пойдет в дома непосредственно с Бадаевского завода. Но утром 28 апреля Ване положительно не мечталось, к тому же что-то припозднилась его "Комсомолка", и ему было нечего читать. От безделья Иван обозревал пассажиров и, в частности, заприметил странную женщину восточной наружности в платье из темно-зеленого подкладочного шелка, которая смотрела как бы вовнутрь себя, а также парня вороватого вида, державшего во рту погасшую папиросу, потом Ваня стал прислушиваться к разговорам своих соседей и, в частности, напал на такой отрывок:

- ...даже по винно-водочной линии, - один мужик говорил другому, царизм соблюдал свою антинародную подоплеку. Скажем, для бедных слоев существовала "смирновка" сорокового номера, по восемнадцать копеек штука, а на утеху буржуазии шел двадцать первый номер, это уже по рублю с полтиной.

- Про царизм, - говорил другой, - мы с тобой впоследствии потолкуем. Ты мне лучше скажи, почему у нас пиво повсеместно недоливают? Ведь это, если подойти с классовой точки зрения, получается саботаж!..

Приключений в дороге не было никаких, если не считать, что у Красных ворот водитель трамвая самочинно перевел стрелку в непоказанном направлении и чуть было не увел свой вагон с маршрута. Передние пассажиры ему кричали:

- Что же ты делаешь, собака, белобандит?! Ты куда таращишься ехать, сволочь?!

Водитель повздыхал и вернул стрелку обратно, но с таким выражением на лице, как будто у него отняли что-то из нажитого имущества, - видно, ему очень было нужно свернуть с маршрута, может быть, у него где-то жена рожала или он дома окурок не затушил.

Ваня сошел с трамвая на остановке "Театральный проезд" и спешным шагом тронулся по Неглинной; вокруг него кружились тысячи торопящихся пешеходов, на которых нерадостно было смотреть, ибо Москва давно уже стала городом некрасивых людей с веселыми и уверенными глазами.

В вестибюле кооперативного техникума, занимавшего одну древнюю церковь, построенную при первых Романовых, и еще несколько неказистых строений, Ваня Праздников столкнулся со своим закадычным другом Сашкой Завизионом, который стоял, опершись о стену, и читал "Происхождение видов"; на Сашке были парусиновые сапоги, матроска без гюйса и бархатная татарская тюбетейка.

- Слушай, черт! - сказал ему Ваня, сверкнув глазами. - Мне сегодня пришла потрясающая идея: а что, если в голове у Ленина, который будет стоять на Дворце Советов, разместится библиотека?!

Сашка сказал, заложив предварительно книгу пальцем:

- Идея хорошая, спору нет.

- А чего так скучно, или ты не приветствуешь мою мысль?

- Нет, почему, я вполне приветствую твою мысль, только у меня своих девать некуда, я даже не знаю, кому писать.

- Тогда приведи пример.

- Ну вот, например, последняя моя мысль: я считаю, что при социализме половые отношения между мужчиной и женщиной должны быть исключены. Понимаешь, наступила новая эра в истории человечества, начинается совершенно новая жизнь, зарождается пролетарское искусство, складывается возвышенная мораль... ну, одним словом, все новое, а мужчина и женщина по-прежнему скотски размножаются, как в допотопные времена.

- Что же ты конкретно предлагаешь? - в некоторой растерянности спросил Ваня.

- Я предлагаю ввести искусственное осеменение женщин, что будет полностью соответствовать девственной чистоте коммунистической идеи, а также нашим помыслам и делам. А то ведь действительно скотство получается: воспроизводим себе подобных, как какие-нибудь безмозглые жеребцы... Ты хоть видел, как это делается в быту?

- Чего не видел, того не видел, - простодушно признался Ваня.

- А я, понимаешь, видел, потому что меня от родителей отделяет дырявая занавеска. Ну что тебе сказать: хлев... Так вот, с одной стороны, народ тянется к светлому идеалу, а по детородной линии он все еще находится на стадии червяка. И, конечно, мы, коммунистически настроенная молодежь, не можем мириться с этим противоречием, да вот какая незадача - не знаю, куда писать.

Ваня сказал:

- Я тоже не знаю, куда писать. Такая гениальная идея - это я опять же насчет библиотеки, - а кому о ней сообщить, это покрыто мраком. Может, в ОГПУ?

- Может, и в ОГПУ, - согласился Сашка Завизион. - Я вообще так считаю: если не знаешь, куда обратиться, то обращайся в ОГПУ.

Тут прозвенел звонок - электрический звонок, новинка, только что появившаяся в Москве, - и парни направились в 26-ю аудиторию на лекцию по бухгалтерскому учету. По дороге в аудиторию Ваня Праздников искал глазами Соню Понарошкину, и когда углядел милый затылок и дорогие востренькие лопатки, на душе у него что-то заныло, но по-хорошему, как бывает от грустной песни.

Во время лекции Ваня Праздников, во-первых, довольно складно изложил на бумаге свою идею, а во-вторых, решил поделиться ею с директором техникума, Павлом Сергеевичем Свиридоновым, из старых большевиков, человеком настолько свойским, что учащиеся запросто ходили к нему домой. Как только электрический звонок возвестил перемену, он бросился в директорский кабинет, потом в помещение партячейки, потом к заведующему хозяйством и в конце концов обнаружил Свиридонова неподалеку от туалета. Ваня подошел к нему, кашлянул и сказал:

- Я, Павел Сергеевич, насчет проекта Дворца Советов. А что, если в голове у Ленина устроить библиотеку?

Прежде чем что-либо ответить, директор вскинул голову и посмотрел в потолок, покрытый толстым слоем известки, под которым даже не угадывались крылатые херувимы; дело было в том, что месяц тому назад с потолка свалился большой кусок известки и проломил голову преподавателю научного атеизма; старуху уборщицу, которая распространяла по этому поводу вредные измышления, спровадили куда надо, среди учащихся нежелательной реакции не последовало, своды укрепили, пострадавший уже выздоравливал, и все же Свиридонов по нескольку раз на дню механически вскидывал голову к потолку.