Вячеслав Шишков - Краля Страница 2

А потом раздался тихий вздох, за ним другой и тихий-тихий шепот...

- Пусти... так нехорошо... не на-а-до, не надо...

- Дуня, милая...

Купец выразительно крякнул и прохрипел пьяным голосом:

- Хи-хи... Легче на поворотах!

Доктор вышел, весь встревоженный, опустился возле купца и сидел молча, закрыв лицо руками.

- Вот что, господа проезжающие, - сказала вдруг появившаяся Дуня и, поправляя волосы, добавила:

- Вы, тово... лучше бы выбрались из той горницы вот сюда. Кажись, ноне урядник должен прибыть со старшиной.

- Урядник? Ха-ха... Эка невидаль! Урядник. Подумаешь... - брюзжал купец и, подавая рюмку, сказал: - Ну-ка, красавица, выпей. Окати сердечушко. Садись-ка вот так. Вот чайку пожалуйте...

Жеманясь, выпила она вино и утерла губы краем голубой свободной кофточки, из-под которой блеснула свежая рубаха. А потом села и заиграла глазами.

Доктор, овладев собою, тихо спросил:

- Так поедешь, Дуня?

У нее чуть дрогнула тонкая левая бровь.

- Пустое вы все толкуете. Разве вы можете нас, мужичек, полюбить?

Она сложила малиновые губы в насмешливую гримасу и молчала.

- Овдотья, эй, Овдотья! Иди, слышь, в баню, што ль, - проскрипел из сеней старушечий голос.

- Иду, бабушка, иду, - торопливо ответила Дуня.

И, обратясь к доктору, сказала тихо, словно песню запела:

- И поехала бы к тебе, и полюбила бы, да боюсь, бросишь.

Купец ответил за доктора:

- Мы не из таких, чтобы... Наше слово - слово... Обману нет.

- И верной бы была тебе по гроб, да вижу - смеешься ты.

Доктор потянулся к Дуне с лаской:

- Милая ты моя, чистая...

- Не трог... не твоя еще, - вскочила Дуня, сверкнув задором своих лучистых карих глаз.

Купец уставился удивленно в чуть насмешливое лицо ее, силясь понять, что у нее в сердце.

Дуня пошла легкой поступью к двери, а доктор - видимо, хмель в голове заходил - нахмурил вдруг брови и тяжело оперся о край стола:

- Постой!.. Слушай, Дуня! А любовник есть? Любишь кого?

Та вздрогнула, гневно повернулась:

- А тебе какое дело! Ты кто мне - муж?

И вышла, хлопнув дверью. Через мгновенье чуть приоткрыла дверь и. голосом мягким, с оттенком грусти, сказала:

- Кабы был кто у меня, неужели стала бы языком трепать? Ни сном ни духом не виновата.

IV

Когда купец был совершенно пьян, а доктор в полугаре, в комнату быстро вкатилась толстая баба.

- Урядник! - Она влетела в соседнюю каморку и стала выносить вещи путников. - Уж вы здесь, уж здесь, господа проезжающие. Я вот тут постелю. Уж извините...

Купец, ничего не понимая, молчал, а доктор рассеянно поглядывал на носившуюся из комнаты в комнату как угорелую бабу.

Распахнулись сени, сначала вбежал без шапки рыжий мужичонка с испуганным лицом и бляхой на сером зипуне, за ним ввалилось какое-то чудовище необъятных размеров, с пьяным, одутловатым, лохматым лицом, с мутными, косыми, навыкате, глазами.

Впереди суетился десятский:

- Ваше благородие, вот сюда...

За ним осанистый чернобородый крестьянин со строгим, хмурым лицом.

- Ннда... нда-а-а... Ха-ха! Тоже птицы, ничего себе... Урядник... заплетающимся языком бормотал купец. - Эй, ты, доктор, понимаешь? Урядник... можешь ты своей башкой понять? А?

Урядник, услыхав купца, появился в дверях своей комнаты и, держась за косяки, обиженно сказал:

- У меня, господа, дело, примите к сведению: убийство в волости, надо допрос снимать... так... что... маленькую комнату мне. Покорнейше прошу...

У купца, когда он выпивал лишнее, голос становился пискливым, а временами срывался на низкие ноты. Исподлобья посматривая на урядника и теребя свою бороду, он задирчиво сказал:

- Бери-бери-бери!.. Получай на здоровье... свою комнату с периной... с двуспальной... Хе-хе! Нн-да-а! Ты человек козырный. А мы что? Мы людишки маленькие, тварь проезжающая разная. Докторишка какой-то да купчишка паршивый, соборный староста, например, с позволения сказать. Хе-хе... Эка невидаль!

- Что-с?

- Я тебе дам - что-с! - стукнул купец кулаком в стол и, грузно шевельнувшись, как куль шлепнулся на пол.

- Вот так раз... Хы... Сверзился... - бормотал он, барахтаясь меж столом и лавкой. - Господин доктор, врач! Эй, где ты? Подсоби-ка... А на Дуньку плюнь. Плюнь, не подходяще. Чи-и-стая... Солдатка-то, Дунька-то? Она те оплетет, как пить даст. Дур-рак!

Урядник крякнул, свирепо взглянул на доктора и с треском захлопнул дверь.

Купец дополз до брошенного в угол постельника, а доктор забегал руки в карман - по комнате и, остановившись возле пластом лежащего купца, шипел:

- Я вам не дурак! Вы пьяны! О Дуне же прошу так не выражаться. Слышите? - и опять забегал.

А купец, приоткрыв один глаз, засыпая, мямлил:

- Дур-рак! Семь разов дурак.

V

Купец спал, задрав вверх бороду и посвистывая носом.

В переднем углу, на полке, стоял большой медный крест, два медных старинных складня и медная, в виде кадила, посуда для ладана. На гвоздике висели ременные лестовки-четки.

"Народ набожный, - подумал, рассматривая, доктор, и ему было приятно, что Дуня живет в такой строгой, религиозной семье. - Должно быть, кержаки".

По комнате то и дело проходили к уряднику и обратно какие-то фигуры не то мужиков, не то баб, - доктор не обращал внимания, - а из полуоткрытых дверей доносилось:

- Он к-э-эк его тарарахнет. Да кэк наддаст...

- Трезвый?

- Како тверезый! Кабы тверезый был, нешто саданул бы ножом в бок.

Затем слышался старческий кашель и глубокий вздох:

- Ох, грех-грех...

Доктор взглянул в зеркало и не узнал себя: лицо красное, возбужденное, а мускул над правым глазом подергивался, что бывало каждый раз, когда доктор волновался.

- Ты у меня не финти, сукин сын! - вдруг за дверями заревел урядник.

- Ваше благородие, господи! Да неужто ж я смел бы?.. Что ты, что ты... Пожалей старика... Ба-а-тю-юшка-а...

- Я тебя пожалею. Вот я тебя пожалею!

Шел суд и расправа, а купец храпел на всю избу и охал, да тоскливо попискивал самовар.

Доктор надел пальто и вышел на улицу. В висках его стучало. На душе ползало что-то, похожее на тревогу, и кралась к сердцу грусть.

Вот он тут сядет и подождет Дуню. Он скажет ей много хороших слов, ласковых и сердечных. Может, поймет его, может, даст ему счастье, надежду на хорошую, радостную жизнь.

Он сел на приступках покосившегося крыльца и, обхватив колени, вглядывался в тьму звездной ночи.

Ночь была тихая, ядреная.

На горе, за селом, колыхалось пожарище. Видно было, как клубились космы изжелта-серого дыма, а искры вились и уносились к темным небесам.

Где-то далеко-далеко заревели коровы да прогрохотала по мерзлой дороге телега. И опять тишина.

За воротами слышался чей-то разговор.

Доктор вышел на улицу. Три мужика.

- Что, пожар?

- Да, - ответили все вдруг, - рига у крестьянина горит.

- Не опасно?

- Нет... далече... так что за селом. А окромя того, тихо.

Еще что-то говорили, спрашивали его. Он отвечал и сам как будто спрашивал. Но все это - и разговоры, и зарево пожара - плыло мимо его сознания.

Он пошел во двор и снова опустился на приступки крыльца. Тоскливо стало.

- А что, Евдокия Ивановна не вернулась из бани?

- Поди, нет еще. А тебе пошто?

Доктор не знал, что ответить старухе.

- Да я так, собственно... хотел самоварчик попросить.

- Ну-к, я чичас.

Он курил папиросу за папиросой, думал:

"Черт знает. Как это так сразу? Стра-а-нно. Это водка... все водка наделала. Пьян!"

"Водка? - прозвучало в ушах. - Водка ли?"

Вдруг выплыли из тьмы чьи-то родные, ласковые глаза, поманили, усмехнулись, прильнули вплотную, смотрят.

"Что, любишь?"

Отмахнулся рукой. Замолкло, спряталось, притаилось.

Волна за волной шли мысли, то робкие и расплывчатые, то дерзкие и неотразимо влекущие.

Вот возьмет Дуню - красавицу, каких нет в городе. Привяжет ее к себе лаской, умом. Привьет ей любовь к знанию и заживет тихой-тихой, здоровой жизнью. Может быть, уйдет в деревню. Что ж, разве таких оказий не бывает?

- Да, да, в деревню, - думал он вслух... - Понесу туда свет, знание, помощь... А если... А вдруг?

Он не кончил, не хотел кончать: боялся.

Пожар на горе затихал.

- Дуня, дорогая моя...

Вот скатилась с неба звезда и, вспыхнув, исчезла в синем мраке неба.

- Сорвалась звездочка... А я пьян. И не идет Дуня... Краля? Ты говоришь - краля? Допустим... - бормотал, потягиваясь доктор.

Подошла собака, поласкалась, лизнула в лицо, ушла.

Выплывали откуда-то звуки гармошки и песня. Прислушался доктор.

- Должно быть, рекруты...

Голос выводил, а ему, разрывая визг гармошки, подгавкивали другие:

Как во нашем во бору,

Там горит лампадка.

Не полюбит ли меня

Здешняя солдатка.

Залаяли собаки, набрасываясь с остервенением. Хлопнули ворота. Раздались ругань, крик. А затем большой камень, очевидно пущенный в собаку, ударил в заплот. И опять ругань. И опять пьяная песня да лай собак.

- Что пригорюнился? Спать пора...