Ион Чобану - Мосты Страница 2

В лесу дед останавливался возле дерева почесать спину, "перегнать блоху с одного плеча на другое". Блох у деда, конечно, не было, но в пику старухе чего не скажешь. Зимой и летом дед щеголял в кацавейке, туго, по-военному перетянутой ремнем. Со времени воинской службы осталась у него привычка сворачивать перед сном ремень калачиком и класть под подушку. Ботинки тоже ставил на виду. Варежки дед обычно вязал себе крючком. У варежек тоже было свое место - на горнушке.

...Вошли в лес. Дед Тоадер остановился посреди поляны, покрытой сухим терновником, расчистил место для работы. Послушал немного лесные голоса, потом принялся корчевать сушняк. Кусты с прогнившими корнями выдергивали из почвы, как испорченные зубы. Он их укладывал корешок к корешку, обламывал колючки, чтобы в пути не испортить кацавейки. Выдал внукам по целому кусту и после этого рассказал им историю - как змеи делают драгоценные камни, как дерутся из-за самого лучшего и как проглатывает его победительница. И если тебе доведется это заприметить и убить змею до того, как она проглотит камень, тогда...

- Чего рты разинули?! Пора седлать коней! Поехали, а то фасоль нас ждет!

А детям, конечно, хочется, чтобы односельчане видели, какие они помощники. Потому каждый взял свою охапку дров. Некоторое время Никэ шагал впереди. Потом подождал старшего брата. Пошли рядом, как стригунки, впервые попавшие в упряжь. Они уже не задирали друг друга. Даже ноши не замечали. Шепотом говорили о змеиных схватках, о том, как бы раздобыть драгоценный камень.

- Наверно, если его проглотит самая сильная змея, она и превратится в дракона, - высказал догадку Никэ.

- Дедушка доскажет, когда еще раз придем в лес...

- Ты что, дурак - еще раз сюда приходить?

- Интересно, тот камень и ночью светится?

- Я сюда больше не ходок. Вечером спрошу у отца...

- А если и он не знает?

- Тогда придется топать еще разок...

Спускались в долину с озером, раскинувшуюся за опушкой леса. Озерцо это им было знакомо. Отсюда до дому - рукой подать. Не раз они здесь купались минувшим летом на лошадях. Ребятам хотелось поскорей добраться домой. Они представляли себе, как спрашивают их односельчане: чьи же вы такие, молодцы? Они отвечают, и вслед им: "Подумать только, какие помощники выросли у Костаке Фрунзэ! Не боятся одни в лес ходить..." Или: "Смотри, жена, что за красивые, стройные парни у Костаке. Словно тополя! И работящие... Как годы-то летят!.."

И чудилось ребятам, что и мать хвалит их, и бабушка. Глядишь, и отец доброе слово скажет.

Но все их мечты рассеялись как дым, едва они очутились на берегу озерца. Даже о дровах своих позабыли, скинули вязанки с плеч и помчались смотреть, что это выуживают люди в студеной воде. Тут были и жандармы с винтовками, и отец Жику, их дружка, что жил через плетень. Видать, отец Жику был тут старший: командовал, покрикивал, проверял. Люди его называли "господин шеф", "господин плутоньер".

Вскоре вытащили утопленника. Погиб он, видимо, давно. Волосы клочьями падали с его головы. С шеи свисала веревка.

Когда мальчики пробивались сквозь толпу, пытаясь лучше рассмотреть утопленника, их окликнул дед:

- Эй, чертенята, нашли, на что глаза пялить! А потом мне вас лечить заговорами от перепуга, потому что будете мочить простыни... Марш отсюда, беш-майоры!..

- В пруде нашли...

- Не иначе, растратил деньги, покрыть недостачу было нечем. А с армейским начальством шутки плохи.

- Нет, поговаривают, он того... Не все дома. Его убили и ограбили. Говорят, даже камень к шее привязали. Веревка перегнила, камень ушел на дно, он и всплыл...

- Да, греха не скроешь.

- Шел прямиком, через лес, в Леушены. Видать, за пшеницей. А возле пруда, значит, укокошили...

- Беда теперь нашему селу...

- Затаскают... Допросы, следствия, суд...

- Ужас, какой злой пошел теперь народ. Сгубить человека из-за денег!

- Кто знает, сколько у него было. Все-таки армейский заготовитель, снабженец...

- Все равно сгубили человека.

- Разбойник про грех не думает. Чует мое сердце, затаскают нас по судам. Вам-то лучше...

- Никакой у меня пшеницы не было, ничего я не продавал. Я его даже в глаза не видел.

- Ну, говорят... А я, грехи мои тяжкие, держал пшеницу чуть ли не до весны, нагнать цену... Теперь локти кусаю.

- Не вы один...

- Что толку?

- Да. Покупаешь - узнавай, у кого.

- Теперь надо знать и кому продаешь.

- Надо ж было такому случиться.

- Нет, с казной лучше не связываться. Разве Флорикэ Мындакэ не обнищал на табаке? Тоже с властями имел дело. Обобрали как липку!

- Верно. Когда беда рядом, не угадаешь, с какой стороны придет.

Костаке Фрунзэ вернулся с пахоты. Распряг лошадей посреди двора, бросил им корму и слушал Георге Негарэ, рассказывавшего про утопленника. Их разделял плетень. Негарэ, высокий и кряжистый, положил свою заскорузлую руку на жердь так, что крохотный палец-недомерок, словно ствол пистолета, торчал прямо в грудь Костаке.

- Так-так. Они беседуют, а Сивка уже по картошке гуляет!.. - В ворота, неся охапки терновика, вошли дед Тоадер и внуки.

Сивкой дед называл жеребенка, который без конца резвился на огороде и вытаптывал картошку. Дед вообще не терпел при доме никакой живности - ни скота, ни птицы. Жеребенок был сущим проклятием. Мало ему картошки, так по утрам еще повадился кусать клямку двери, и дед в нижнем белье кидался посмотреть, кто возится у двери и никак не может войти. Однажды наведался батюшка, хотел попросить деда, чтобы тот ему провеял семенную пшеницу, старик был единственный решетник в селе - и замешкался, не сразу открыл дверь, так дед Тоадер в потемках огрел его кочергой: думал, опять Сивка.

За последние месяцы жеребенок подрос, на месте совсем не стоял. Как-то на рассвете даже укусил бабушку Домнику за лодыжку, и с тех пор старушка боялась одна выйти во двор, каждый раз кочергой подымала своего благоверного с теплой постели, чтобы он ее сторожил.

И сейчас весь свой гнев дед Тоадер обрушил на зятя, на Костаке. Это он, растяпа, каждый раз выпускает жеребенка из конюшни. А внуки, дьяволята, балуют его, учат проделкам, каких свет не видел...

- Коровья образина!.. Чертов Сивка!

Соседи привыкли слышать эти выкрики, с ними просыпались и с ними засыпали. Постарел дед Тоадер, но голос у него все такой же молодой. Гудит что церковная звонница на рассвете.

- Завтра, говоришь, собираешься нарезать сечки? - спросил Негарэ.

- Да-а, одним сеном не обойтись.

- А мне кажется, на пахоту хватит.

- Гляди, кум, не забудь...

- Приду, непременно приду.

- Чертов Сивка... - Дед Тоадер с колом наперевес бежал за жеребенком. Тот вихрем пролетал за домом и снова перекапывал весь огород. И снова старик вскидывал кол...

Угомонился, лишь когда жеребенок оказался в конюшне, возле кобылы. Чтобы утолить досаду, дед спустился в погреб и одним духом осушил кувшин вина. Пробормотал еще что-то себе под нос. Как бы старуха не услышала. Она не признавала дедушкиных нервов и глаз не спускала с погреба. Хотела, чтобы винца до лета хватило. Может, это и удалось бы ей, если бы дед Тоадер был не так раздражителен, и если бы не жеребенок, и если бы бабушка не следила в оба за стариком, лукавым, старым лисом, который больше всего любил делать ей назло. А он как ни в чем не бывало выходил из погреба, лихо покручивая ус и оглядываясь по сторонам.

Все в доме было вверх дном. Лавку, сундук с приданым тетушки Катинки, стулья и прочую дребедень Костаке вынес в сени, чтобы не попала известь во время побелки. Из-за этого кавардака все спали на печи. Мальчики в глубине, родители - с краю. В комнатах влажно пахло непросохшей известью.

- Не спится? - спросила мужа Катинка.

Костаке вернулся с пахоты такой усталый, что даже уснуть не мог. Допоздна они разговаривали о весеннем севе, прикидывали, распределяли делянки то под пшеницу, то под кукурузу.

- До чего же люди разные, - проговорил Костаке, - одни радуются скотине во дворе, радуются, когда приближаются праздники. А у нас... - Он глубоко, протяжно вздохнул, неподвижно глядя в потолок. - Ребятишки дьяволы... Жеребенок - чертов Сивка!.. Свинья - завалящая. Лошади клячи... Идут годы, а твои родители никак не могут меня простить. Да и тебя тоже. Хоть бы перед людьми...

- Посмотри, как мальчишки спят. Будто ягнята.

Бадя Костаке повернулся к сыновьям. На подушке лежали не головы, а ноги.

- Уморились. В лес ходили с дедом.

- Да, Катинка, и они измаялись.

- Целый день морочили голову, все какую-то сказку про змею, про драгоценный камень... Тебя ждали, что-то спросить хотели...

- Должно быть, старик им рассказывал. Ладно, давай спать. Дед хоть и крутого нрава, а сердце у него доброе... Разве я не знаю...

- Да...

- Никак не могу уснуть. Из-за твоей побелки. Пока просохнет, такой едкий запах, что в носу щиплет. Не то мышами пахнет, не то засухой. Нищетой... И до чего ни дотронешься - везде известь. И на ложках, и на мисках, даже на хлебе...