Илья Салов - Паук Страница 2

— Но-но! — проговорил он. — Ты знай свое дело, навоз из конюшни вычищать, а куда не спрашивают — не суйся!

И немного погодя он, как будто обдумав что-то, прибавил, обращаясь к нам:

— Оно, положим, сказать по правде, лесок точно не дорого достался, да ведь главная причина — деньги-то все сразу, вперед отданы. Ведь денег-то пятьдесят тысяч, батюшка! Шутка сказать, какая махина! Да три управляющему! — прибавил он уже шепотом и только меня одного посвятил в эту тайну. — Он хоша и приятель мне, — продолжал он тем же шепотом, — ну, а все-таки статью свою гонит. Так вот вы и сообразите! — заговорил он уже громким голосом, чтобы все слышали, — сколько возни-то предстоит! А что будет впереди, через двадцать-то лет, того еще мы не знаем, поэтому будущее для нас все одно что железными вилами по воде писано. Будущее от нас от всех сокрыто. Может, я графом каким-нибудь буду, а может быть, наместо того, меня из собственного моего гнезда по шее выгонят… Все это надо соображать и отнюдь осторожности не упускать из виду. Ого! Осторожность эта, говорят, мирами ворочает! Деньги-то я кучей отдал, а собирать их грошами придется. Ты, дьякон, сообрази-ка, сколько этих грошей-то в пятидесяти тысячах заключается! Когда соберешь! Хорошо, коли мы живы будем да коли старые люди не помрут! Ведь мужик-то отощал, спился и опаршивел… в чем только душа мотается! Ведь он совсем паршивый стал, не токмо что деньжонок, даже скотинишки не имеет! Придется в долг продавать, а когда долг-от соберешь! Опять возьмите вы и приказчиков… Ведь у меня сколько их — прорва целая, а надежных-то только и есть один Самойла Иваныч. Ведь теперича к такому делу, как лесная операция, по крайности надо пять-шесть человек приставить, а где их, честных-то, найдешь? У тебя, дьякон, нет ли кого на примете? А! головой небось замотал! То-то оно и есть! Ведь я их всех до тонкости знаю… измошенничались, изъехидничались! Что ему? Нешто он хозяйское добро бережет? Как же, дожидайся, держи карман шире! Что ему хозяин? Тьфу! Он хозяином-то готов свиное корыто вымыть и вытереть. За грош продаст и выкупит! Вот они, какие нынче приказчики-то! Ни греха, ни Суда страшного — ничего не боится! Да что ему Страшный, — он в него и верить-то перестал! Не токмо хозяина — отца родного за деньги слопает. Так-то, друг, а ты вот на всю окрестность хохочешь! — добавил он, укоризненно обращаясь к дьякону.

— Что верно, то верно! — проговорил тот. — Совсем бога бросили.

— Ан то-то вот и есть! А послушал бы ты, как я из-за самого из-за этого леса в Москве мытарствовал, так и вовсе бы хохотать-то перестал! Ох уж и комиссия только с этими самыми аристократами дела делать! Хоть бы барон, к примеру: деньжонок нет, уж по всему видно, что нет, а гордости больше, чем у какого-нибудь миллионера-купца. Не скоро даже аудиенции добьешься! Этих швейцаров да лакеев вот не тотчас сочтешь даже… Сколько им одним денег переплатил. Не поверите, даже обед им, хамам-то этим, в трактире Тестова делал… Дворника — и того приглашал! Что будете делать — не допускают, да и шабаш! А уж барону этому надоел даже! Каждый день по два раза являлся: один раз утром, а другой раз вечером. Однажды до тех пор разозлил, что в шею меня из кабинета вытолкал! Да ведь как наклал-то! На другой день сижу в театре в первом ряду, а сам чувствую, что головой поворотить не могу. «Вон, говорит, мошенник, такой-сякой, чтобы духу твоего здесь не было! Эй, лакеи, гоните, говорит, его в шею!» А я наутро опять пришел, стою себе смирнехонько в передней, возле двери кабинетской, да нарочно все пятьдесят тысяч в руках на виду и держу. Часов в двенадцать выходит барон, да как увидал деньги-то, так даже рассмеялся. Ведь он добрый; вспыльчив, а сердце-то скоро проходит. Посмотрел на меня, плюнул и заговорил: «Ты, говорит, опять, собачий сын, пришел?» — «Опять, говорю, ваше баронское сиятельство. Деньги домой везти не хочется, что им там в степи делать! Деньги, говорю, вещь столичная; примите, явите божескую милость!» Ну, сердце-то у него и прошло! Теперь вот к управляющему еду бумагу предъявить да лес принять.

— А мы было у вас на мельнице переночевать рассчитывали! — проговорил я.

— Так что же-с, очень рад! Там у меня для приезду флигелечек есть, в моих кельях и расположитесь. Там вам спокойно будет; Самойла Иванов примет вас как следует; моим именем прикажите.

— А вы на мельницу не завернете?

— Нет-с, я от управляющего прямо домой на усадьбу. Признаться, и по домашним соскучился; хотя и нет у меня жены, хоть и некого приласкать, а все-таки стосковался. Ведь я без малого три недели в Москве-то отдежурил…

И потом, вдруг переменив тон, проговорил суетливо:

— Однако что же это мы? Стоим в степи, разговоры разговариваем, а ничего не выпьем. Давайте-ка по чарочке московской выпьем да московским калачиком с ветчинкой закусим. Хоть пыль-то в горле ополоснем!

И, вытащив саквояж, он вынул из него фляжку, кусок ветчины и калач.

— Пожалуйте-с! — проговорил он, подавая мне налитый серебряный стаканчик.

— Нет, благодарю, я не хочу.

— Почему?

— Я только что пообедал, а после обеда водки не пью.

— Для пищеварения-с.

— Не могу.

— Может, с икоркой желаете? У меня и икорка есть.

— Нет, и с икоркой не хочу.

— Ну, как угодно-с. А то бы выкушали…

— Нет, не просите…

— Как угодно-с. Ну, а ты, отче! — обратился он к дьякону. — Ты как насчет этого самого дела?

Дьякон даже захохотал от удовольствия и, соскочив с тележки, в один прыжок очутился возле тарантаса.

— Я насчет этого — ничего! — проговорил он.

И, раскланявшись друг другу, они выпили и закусили.

— Ах, да, и забыл! — вдруг вскрикнул Степан Иваныч и принялся рыться в огромном саквояже. — Коли вы после обеда водку не уважаете, так у нас и другое винцо найдется, от которого вы уж никоим образом не откажетесь.

И, вытащив из саквояжа бутылку, он вышел из тарантаса и подошел к тележке.

— Коньяк финь-шампань, от Депре, самый высший сорт, никак, пять рублей содрал! — проговорил он и, улыбнувшись самой сладкой улыбкой, посмотрел на меня вопросительно.

Я тоже вышел из тележки.

— Могу просить-с? — проговорил Брюханов.

— Коньяку, пожалуй, выпью.

Степан Иваныч ополоснул стаканчик, вытер его салфеткой, налил коньяку и, подавая мне стаканчик, проговорил:

— А вот и лимончик с сахарком.

После меня выпил Степан Иваныч и, снова закупорив бутылку и даже похлопав по пробке ладонью, отправился с нею к тарантасу.

— А мне-то! — крикнул дьякон.

— Мы с тобой лучше водочки выпьем! — проговорил Степан Иваныч, продолжая похлопывать по пробке. — Мы ведь с тобой не господа…

— Ну, ладно! — согласился дьякон.

И они опять вежливо раскланялись и выпили.

— А теперь до свиданья! — проговорил наконец Степан Иваныч, протягивая мне руку. Но, заметив проезжавшего мимо верхом на кляче какого-то мужичонку, в грязной холщовой рубахе, босиком и в мохнатой овчинной шапке, вдруг опустил протянутую мне руку и крикнул:

— Эй ты, Сафонка! Любезный друг! Аль не узнал?

Сафонка быстро остановил лошадь, соскочил на землю и с каким-то испуганным видом подошел к Степану Иванычу, держа в поводу лошадь.

— Аль не узнал, что даже и шапки не ломаешь? — продолжал Степан Иваныч.

Мужичонка поспешно снял шапку.

— Как не узнать, батюшка Степан Иваныч, ваше высокое степенство! — проговорил он, запинаясь и переваливаясь с ноги на ногу. — Как не узнать! Да, признаться, поопасился маленько.

— Чего? Шапку-то снять? — гневно крикнул Степан Иваныч и даже зубами заскрипел. — А вот на пахоту-то небось не поопасился не выехать, хоша и взял все денежки вперед! На сходке-то, когда я о кабаке хлопотал, тоже не поопасился глотку-то драть, чтобы мне кабака не сдавали! Чего морду-то перекосил!

— Виноват, Степан Иваныч, ваше высокое степенство. В те поры больно хмелен был, не помню, хошь убей, не помню…

— Убей!.. Чего тебя бить-то! — с презрением проговорил Степан Иваныч. — Я не барин… Драться не учился!.. А припомнить — припомню… Ты это знай!..

— Твоя воля, ваше степенство…

— Известно, моя! — перебил его Брюханов. — Что хочу с тобой, то и сделаю. Хочу канат совью, а хочу распластаю да посолю, чтобы не протух!

И потом, немного помолчав, добавил:

— На пахоту почему не выехал? Кажись, Самойла Иванов за тобой раз десять гонял.

— Управка не взяла, батюшка Степан Иваныч, ваше высокое степенство. Лошадка одна подохла, парня лихоманка трепала, без памяти лежал… Свой загон и то насилу всковырял…

— Свой-то всковырял небось!..

— Как же быть-то? Свой-то не всковыряешь, так подохнешь…

— А деньги-то вперед умеешь брать!

— Я не деньгами брал, батюшка, ваше высокое степенство…

— А не все едино, чем бы не взял?

— Заработаем, батюшка Степан Иваныч!

— Знаем мы, как вы зарабатываете!