Екатерина Васильева-Островская - Dominus bonus, или Последняя ночь Шехерезады Страница 2

Юрий Владимирович подошел к дубовому письменному столу, украшающему его дачный кабинет, и, положив одно колено на подвижное сидение кожаного кресла, звонким голосом обратился к своей гостье:

- Ну вот, теперь я наконец могу заняться вами. Сожалею, что заставил вас ждать, но надо было срочно разобраться с шефом отдела культуры. Коллеги, как видите, не хотят никак понять, что я в отпуске, и прибегают ко мне на дачу с каждым пустяком, будто они в младшей группе детского сада, а я их нянька. Ну конечно, кому охота брать на себя ответственность...

- Извините, что я вас тоже в вашем отпуске беспокою, - тихо проговорила Надя, опуская глаза.

- Ну что вы! Это же совсем другое дело. Это не работа, а так... почти удовольствие, - Юрий Владимирович обошел один раз вокруг стола и встал, облокотившись на него рукой с противоположного к Наде края. - Так когда вы вернулись из Германии?

- Месяца полтора назад, сразу же после окончания семестра.

- Ну и чем вы вообще интересненьким в Кельне занимались?

Юрия Владимировича неоднократно раздражало, что Надя хронически не умеет поддерживать непринужденный small talk и на вопросы, из которых могла бы вылиться интересная и приятная для обеих сторон беседа, отвечает с такой изобретательной односложностью, будто нарочно пытается завести разговор в тупик.

Вот и сейчас Надя ограничилась лаконичным ответом, в котором лишь с трудом можно было найти зацепку для дальнейшего обмена фразами:

- Ходила на лекции.

Но Юрий Владимирович как мастер светской беседы никогда не сдавался:

- Да-да, вы мне про свои лекции даже в открытке оттуда написали. Что там была за тема? "Рильке и мировая литература" вроде бы?

- "Рильке и французская литература", - поправила Надя. - И это не лекция была, а семинар. Но на него я тоже ходила, - она как-то печально вздохнула и, не зная, куда девать глаза, направила их в пол.

Юрий Владимирович должен был мысленно констатировать, что ему никогда еще не доводилось встречать другого человека, настолько явно неуверенного в себе. Как она вообще еще что-то пишет? Писателю - так считал Юрий Владимирович - необходима сила, внутренний напор, рвущаяся наружу энергия. Но ничего подобного, даже в скромной дозе, в Наде не ощущалось.

Другие начинающие авторы, с которыми Юрию Владимировичу часто приходилось иметь дело, обычно являлись к нему с гордо поднятыми подбородками и со сверкающими глазами, говорившими: "Я - гений нового тысячелетия! Не видно что ли?", то есть выглядели примерно как непокорный Артюр Рембо, впервые посетивший Верлена в его парижской квартире. Но, конечно, Юрий Владимирович не был Верленом, в том смысле, что плевал он на всех этих юных Рембо с очень большой высоты. Не раз ему приходило на ум, что Рембо - тому единственному настоящему Рембо - в свое время крупно повезло, что он попал именно на добряка Верлена. Ведь окажись на месте заслуженного мэтра сам Юрий Владимирович, то не сдобровать бы нахальному мальчишке - без церемоний выставил бы он его за дверь или сказал бы ему что-то вроде: "Не без интереса прочел я ваши строки, но был, к сожалению, разочарован, так что для того, чтобы выйти на профессиональный уровень, вам предстоит еще более чем серьезная работа". Можно не сомневаться, что от такой суровой прозы жизни у того надолго бы пропал поэтический пыл, а также желание лезть со своими стихами к кому попало.

Парадокс состоял в том, что при всей своей неприязни к подобного рода самоуверенным юношам и решимости гнать их от себя как можно дальше, Юрий Владимирович в глубине души бы уверен, что из них, уже в силу их честолюбия и бунтарской натуры, по крайней мере потенциально, может что-то получиться. А вот от такой девушки, как Надя, он, напротив, ничего не ожидал и, тем не менее, уже почти что третий год поддерживал с ней связь, терпеливо читал ее рассказы и даже по мере сил старался ободрить и обнадежить свою подопечную. В чем тут был секрет? Может быть, в том, что вытолкать это во всех отношениях кроткое создание за дверь ни в прямом, ни в переносном смысле не позволяла совесть, то есть попросту не поднималась рука. К тому же избавиться от Нади традиционными способами было практически невозможно, ведь скажи он ей что-нибудь про профессионализм, над которым необходимо "более, чем серьезно" работать, она бы ни за что не оскорбилась, а робко подняла бы на него задумчивые глаза и обязательно спросила, с чего лучше начать. Ну а потом незамедлительно принялась бы за "работу" в указанном им направлении.

"Я же говорю, - подумал Юрий Владимирович, наблюдая за ней в тусклом свете висевшей на коротком проводе под самым потолком пластмассовой люстры, - ни гордости, ни характера... А это еще что такое? - его критический взгляд упал на Надины черные шерстяные колготки, собравшиеся в складки на коленях. - Называется: человек прожил полгода заграницей! Хоть бы одеваться нормально там научилась. У меня даже дочка-первоклассница в таком виде на улицу выйти стесняется, следит, чтоб ничего нигде не топорщилось и на колготках ни одной морщинки не было".

Юрий Владимирович снова обошел вокруг стола и, открыв стоявший в углу секретер, начал перебирать в нем пачки машинописных листков.

- Сейчас, - кивнул он своей гостье. - Мы с вами так давно не виделись, что не помню уже, куда я засунул ваши последние рассказы. Но я их забирал с собой на дачу - это точно. Сейчас найдутся, не волнуйтесь... Кстати, как поживает Дима? - спросил Юрий Владимирович, засовывая голову в самую глубь секретера.

- Какой Дима? - не поняла Надя.

- Ну ваш молодой человек. Разве его не Дима звали?

- А, Дима, - Надя наконец сообразила, о ком идет речь. - Мы уже давно не встречаемся. Его, по-моему, еще до моего отъезда в армию забрали. У них в институте, кажется, не было военной кафедры, или что-то в этом роде.

"Что за дела?! - возмутился про себя Юрий Владимирович, обидевшись сразу за весь мужской пол. - Человека в армию забрали, а она себе преспокойно в Германию укатила и даже о его существовании, можно сказать, напрочь забыла".

Но Юрий Владимирович был неправ: Надя еще немного помнила Диму. Помнила, как они прошлым летом часто ходили в кино, как он покупал ей мороженое, облитое кисленькой желтой глазурью и наколотое на тоненькую деревянную палочку, помнила его горьковатые поцелуи, которые хотелось поскорее проглотить, как прописанные врачом пилюли. Помнила, как однажды Дима откусил кусочек от ее желтого эскимо, как отпечаток его зубов ясно обозначился на липкой глазури и как она потом брезгливо косилась на оставшееся у нее в руке мороженое до тех пор, пока наконец не решилась незаметно выкинуть его в ближайшую урну.

В Надины рассказы Дима вникать не хотел, но однажды высказался в том роде, что раз уж она умеет изъясняться на бумаге в более-менее складных предложениях, то пусть напишет что-нибудь эротическое, вроде "Эммануэль". Не пропадать же таланту! Дима не понимал, что во всех ее рассказах за поэтическими образами, метафорами и сравнениями и так скрывается сплошная эротика. Впрочем, этого никто не понимал, кроме Юрия Владимировича, но на то он и профессионал. Народ в лице Димы требовал описаний попроще и подоступнее. И тогда Надя, которая в то время как раз боялась, что Дима бросит ее из-за того, что она не соглашается с ним спать, решила пойти на компромисс и задумала цикл эротических рассказов, ориентированных специально на Димин неприхотливый вкус. Смысл предприятия, предусматривающего регулярное появление в свет все новых и новых историй с промежутками в одну-две недели, заключался в том, чтобы удержать заинтригованного продолжением Диму возле себя. Однако осуществить подобную вылазку в мир откровенной эротики оказалось не так уж легко: Надя просто-напросто никак не могла подобрать подходящих слов для обозначения относящихся к сексу частей тела и физиологических процессов. "Пенис"? "Эякуляция"? "Фрикции"? Нет, все эти термины Надя сразу же отклонила, сообразив, что, даже если ей удастся состряпать с их помощью какой-нибудь прозаический фрагмент, то он сгодится разве что для публикации в журнале "Здоровье". Заглянув в книжки признанных классиков мировой эротической литературы, она наткнулась на такие выражения как "грот Венеры", "вставший на дыбы конь", "древко копья". Списывать, конечно, нехорошо, но неужели ей самой не придет в голову какой-нибудь красивый образ в этом роде? "Древко копья, грот Венеры", - повторяла она про себя, надеясь выйти когда-нибудь и на свои собственные метафоры, но кроме "ручки от сковородки" и "дырки от бублика" почему-то так ни на что и не вышла. Однако гениальные идеи часто приходят тогда, когда их совсем не ждешь. И вот как-то, покупая в магазине "Север" торт на мамин день рождения и разглядывая без всякой задней мысли разложенные на прилавке пирожные, она вдруг поняла, что нашла два достаточно поэтичных и подходящих, на ее взгляд, названия для задействованных в сексе частей тела: "эклер" и "кремовая корзиночка". Узнав, что Надя собирается писать эротический рассказ про эклеры и корзиночки, Дима не мог удержаться от некоторых скептических замечаний и поставил ей, между прочим, в пример Юрия Владимировича, который, изображая в рассказах любовные сцены, не стеснялся называть вещи своими именами, не затрудняя ни себя, ни читателей никакими метафорами. "Ему можно, он - мужчина, - объяснила Надя Диме. - Женщины так не пишут. И вообще, как ты можешь сравнивать? У него же не в эротике дело, а в том, чтобы создать особую атмосферу".