Виктор Широков - Исцеление Мидаса, или Новая философия жизни Страница 2

Обычно я вяло отшучивался:

Мне давно все до лампочки. Разве для того Горбачев затевал перестройку, чтобы женские пупки обзавелись ресницами? Да и перестройка, по сути, давно уже позади.

Ничуть, - плотоядно щерила коленки, обтянутые лайкрой, многомудрая Оленька. - В России перестройка никогда не заканчивается, так же как и капитальный ремонт в любом отдельно взятом здании. Можно, конечно, снести всё до основанья и начинать строить сызнова. Но фундамент-то все равно останется прежний.

Да, и ты, безусловно, права, - признавал я обычно свое поражение и старался перейти к чайной или кофейной церемонии, а то и к винно-водочной процедуре, ибо не было другого пути остановить Олины словопрения. Однако нередко и сам срывался в болтологию:

- Когда ещё мы испечем общественный пирог! Никак не поднимается опара; тесто вялое, неподъемное, ибо, прежде всего, дрожжи ни к черту! Каждый из нас в отдельности и самостоятельно не изменился ни на йоту, откуда же тогда взяться могучему общему порыву. А тот, что был, давно ушел в свисток. Лично меня давно интересует только новый сюжет, его поиски и освоение, и кажется, я только что нащупал дискурс своей будущей картины.

Дискурс?

Я чувствую непонимание в твоем голосе. А может это издевка? Надо было давно привыкнуть к этому слову. Заметь, есть ещё один новомодный эпитет беспрецедентный. Его любят прилагать к любому событию - от утечки бытового газа до падения метеорита - на телевидении, особенно на НТВ.

Беспрецедентный дискурс, так что ли?

Именно. Вот такое новое божество. Вот истинное знамение времени. Неуклонный бег по пути прогресса. Клон. Зря, что ли Гёте в "Фаусте" пропел гимн гомункулусу. Все последующие поколения будут, увы, рождаться в колбах, в ретортах. Глядишь, совсем отпадет надобность в именах и фамилиях. Всем присвоят математические, цифровые имена, ИНН-ны. Все мы предстанем подлинно демократическими членами, равнозначащими числами, цифрами, лишь абстрактно возрастающими в новом, беспрецедентном исчислении. Вот они - ростки будущего, склонись перед наступающим клоном.

Милый мой, ты совсем заговорился. Давай, поешь; попей чайку.

Не переживай. Я вовсе не хочу обратить тебя в новую веру. И я - не сумасшедший. Просто умею читать между газетных строк и видеть через рвы времени. А ты - женщина, ты слишком привязана к сиюминутным мелочам, к быту и не умеешь предвидеть. Скажи, почему ты до сих пор не научилась играть в шахматы? Потому что не умеешь, а главное не хочешь научиться видеть вперед на ход, не говоря уже о том, чтобы заглянуть на два-три хода вперед.

Ты прав, я - женщина и мне совсем не нужно уметь играть в шахматы. У меня другие приоритеты. Например, почему бы нам с тобой не образовать семью? Ты - в разводе и я - не замужем. Чем мы не пара?

Да уж, вечный женский рефрен, как в старой песне или в мелодраме. Прости, но у меня элементарно нет денег для жизни вдвоем. Мне и одному-то трудно, я весь в долгах.

Вот сейчас наконец-то ты - не фантазер, а подлинный реалист. Деньги основа любого мира. И тебе давно пора начать зарабатывать. У тебя есть для этого и талант, и энергия, а главное - в мире полно сумасшедших коллекционеров. Пользуйся этим, к тому же сейчас не война, и богатые легко вкладывают деньги в искусство.

Наверное, я извращенец. Я не умею работать для заработка. А то, что я пишу, почему-то не пользуется спросом. К тому же я напуган визитами заимодавцев. Кстати, уже несколько раз наведывался хозяин особнячка, я задолжал ему плату за четыре месяца. И сейчас опять мой острый слух замечает тяжелое одышливое шарканье по асфальту. Через несколько минут, вот те крест, раздастся звонок в дверь, пожалует немилосердный владелец моих кубометров света и воздуха; помоги мне, придумай что-нибудь.

Выпалив одним духом эту просьбу, я спешно ретировался в ванную комнату, и был воистину прав.

4

А все-таки он многого ещё не понимает в жизни, суетится, надеется, пробует, хотя игра, в сущности, сделана, ставок больше нет. Жаль, что мы не выпили с ним шампанского или пива хотя бы. Кажется, я становлюсь алкоголичкой; уже после второй рюмки во мне разливается такая теплота, даже горячесть. Необыкновенная энергия начинает подталкивать меня на такие поступки, которые я бы никогда не совершила в трезвом состоянии. Нет, подпитие - это прекрасно, любишь не только себя. Любишь множество людей, всегда готова дать им в свою очередь радость. Особенно мужчинам. Они ведь большие дети, по сути, они хотят обладания, хотя давать - радость неимоверно большая. Циппельзон в свое время научил меня очень многому: он отнял у меня стыд, дал мне смелость быть одновременно мадонной и блудницей, зверем и агнцем, научил мыслить его мыслями, чувствовать его чувствами... Другое дело, что, использовав, он бросил меня как ветошку, оставил доживать жизнь на родине, не взял с собой, в новую возможность, а передал по наследству, вместе с мастерской, своему преемнику, ученику и приятелю. Ему оказалась не нужна моя любовь, в которой не было ни греха, ни заслуги. Что ж, я не уступлю своему учителю, я пойду дальше его, я разовью исподволь у его преемника страсть к разрушительному противоборству не только с внешними обстоятельствами, но и с внутренними.

Я попытаюсь развить в нем исподволь тягу к самоубийству и стану единственной наследницей его состояния. А ведь он, кажется, необычайно талантлив. Недаром он день и ночь проводит за работой. Он пишет с меня тысячи лиц: Клеопатру и царицу Савскую, Офелию и безымянную курсистку... Он ловит каждый мой поворот, каждый светоблик на завитках моих волос, каждую ямочку на изгибе мышцы...

Что ж, я ещё отыграюсь и превзойду учителя. Дайте только время.

5

Отчетливо прозвенела трель электрозвонка.

Ольга прошелестела к входной двери, повернула головку замка и впустила в мастерскую низенького, карикатурно толстого человека с большой кожаной папкой в руках.

Добрый день, господин Засурский. Входите.

Спасибо. Я уже вошел. А где наш великий живописец?

Здравствуйте, господин Засурский. Он не сможет поговорить с вами.

Что за чушь! Проходя мимо открытой настежь форточки, я ясно слышал ваш разговор с мужчиной. Вы меня обманываете, майн либе фрау. Неужели господин Циппельзон так переменился? До недавнего времени он был весьма аккуратен и вносил плату своевременно.

Напротив. Я всегда говорю чистую правду. Господин Циппельзон никак не сможет с вами объясниться немедленно.

Чистую или грязную, какая разница. Отбросим-ка церемонии. Вежливость не про нищих. Что вы здесь делаете? А ведь вы вообще непонятно кто. Насколько мне известно, у господина Циппельзона другая жена. Лично я вам мастерскую не сдавал и попрошу соблюдать приличия.

Отвечаю по порядку. Я пришла навестить больного, своего знакомого.

Больного? Значит, мне опять не получить долг, не получить свои законные деньги? Странное дело, ряд лет господин Циппельзон платил аккуратно, а сейчас перестал. Неужели он так тяжко болен, что не может поговорить со мной по делу? Когда бы я ни пришел, дверь закрыта, внутри подозрительное шевеление, а сейчас я застаю вас, совершенно постороннюю (впрочем, извините, я совершенно упустил из виду, что вы - натурщица) и опять не могу решить свой наболевший вопрос.

Но есть же какое-то человеколюбие, уважение к болезни. Каждый может получить подобный удар судьбы.

Вы совершенно правы. И я человеколюбив, я готов сейчас же навестить больного прямо в постели и пожелать ему глаза в глаза скорейшего выздоровления. Уверен, мой визит мгновенно поставит его на ноги.

Что вы, он очень и очень слаб. Скорее всего, он спит.

Знаем, как он спит и с кем он спит. Господин Циппельзон всегда любил поваляться и повалять куколок в постели. Но я же недавно слышал его голос и разговор ваш был весьма щекотлив и темпераментен. Что я не знаю своего арендатора?

Но это был вовсе не он.

Не он? А кто же тогда, такой неоновый-неоновый?

Это был...

Конечно же, наш милейший Борис Израилевич, который заболел, задолжав мне арендную плату за целых четыре месяца.

Ну, если вы знаете все лучше меня, зачем тогда мучить меня расспросами.

Но вы же не будете отрицать свой разговор с Борисом Израилевичем?

Буду. Послушайте, я вовсе...

Нет, все-таки это вы меня послушайте.

Извините, но дайте мне договорить. Все-таки я - женщина.

А вы слышали голос не Циппельзона, а его приятеля, который ставил больному горчичники.

Какие горчичники? Что за чушь!

Выбирайте выражения, я все-таки женщина, повторюсь. Вы забываетесь.

Вы бессовестная женщина, майн либе фрау. Вы просто лгунья. Да как вы смеете учить меня в моем собственном доме. Я попрошу...

На этих словах мелкопоместного олигарха, чтобы предотвратить совершенно ненужный скандал, мне пришлось выйти из ванной комнаты и прошествовать в прихожую, где происходил весь предыдущий сакраментальный разговор. С махровым полотенцем, переброшенным через левую руку, и с аптечным пузырьком в правой руке.