Геннадий Николаев - Вещие сны тихого психа Страница 2

Следом за тeтушкой обычно появляется фрау Джильда. В голубом халате, фривольно полурасстегнутом, видны крепкие ноги. Она плотно прикрывает за собой дверь и вопросительно смотрит на Франца. Тот вскакивает, трепещет под ее взглядом, наконец не выдерживает, кидается к ней, отдает десять марок, она засовывает купюру в кармашек халата и направляется к койке Франца. Вздрагивая, трепеща, он стягивает с себя больничную пижаму, потом трусы, завертывается в простыню...

Я отворачиваюсь к стене и лишь слышу сопение и всхлипы молодого "арийца" да невнятное бормотание Джильды.

Однажды, когда я лежал так, лицом к стене, вдруг почувствовал легкое прикосновение к бедру. Я скосил глаза - надо мной стояла Джильда. Я повернулся. Джильда улыбалась, зубы у нее были ровные, белые, красивые, губы тоже. Но больше всего поражали глаза: серебристо-голубые, с искрами, как драгоценные камни! Глаза - как у Гали! Поэтому-то она симпатична мне. Она присела на край кровати, и рука ее скользнула по моему бедру. В глазах ее был вопрос... Моe сердце заколотилось, как при тахикардии. Я одобряюще погладил ее руку. "Fьnfzig", - тихо сказала она. Я не сводил глаз с ее лица. Раскрасневшаяся, пышущая здоровьем, она откровенно предлагала поделиться своей плотской мощью, но не просто так... Я покачал головой. "Vierzig", - прошептала она. Я взял ее руку в свои. Ее рука была теплая, мягкая, податливая. Почему-то мне стало страшно, и я отдернул руки. Ее ладонь медленно заскользила по моему бедру - все выше, выше... "Dreibig", - услышал я. Мне показалось, что в другой ее руке, которую она держала за спиной, шприц! Ужасная догадка пронзила меня. "Ты - Варя?" - спросил я сдавленным голосом. "Вittе?" - переспросила она. Конечно, Варя! Специально следит за мной, пользуется моей беззащитностью, провоцирует на близость, чтобы потом сдать тем, кто за мной постоянно следит... "Коstenlos?"[I] - нежно спросила она. Я видел острие шприца у нее за спиной, отбросил ее руку, натянул на голову одеяло. И в тот же миг вздрогнул от боли в бедре. Конечно же я был прав: укол шприца, который она прятала за спиной... Я плавно полетел в мерцающую пустоту, корчась от страха: теперь бери меня хоть голыми руками...

(Из секретных записей.

Мы спускались по канатной лестнице, прикрепленной к отвесной скале стальными штырями, какими пользуются альпинисты. Поручни и сетка на проволочных дугах надежно страховали от разных случайностей. Внизу, куда ниспадала лестница, среди прибрежных остроконечных скал бесновались белопенные зеленоватые водяные вихри, они кружились, сталкивались, разлетались и снова набрасывались на камни, вздымая тучи брызг. Мощные валы, иссиня-черные, с белыми гребешками, катились из туманной дали Байкала косыми рядами бесконечно, уныло, неотвратимо, как послания судьбы с того света. Ветер восточный, шелонник - вздымал водяную пыль, и вся пустынная бухта с замысловатым бурятским названием, распростершаяся к югу от нашей скалы, была затянута словно туманом.

Вертолет, доставивший нас, должен был увезти солдат, которые работали здесь целый месяц, - со свистом завращались лопасти, мотор взревел на полную мощность, и зеленая хищная птица с красной звездой на борту, клонясь боком, улетела вдоль бухты в туманную даль. Операция "МУРИК-3" началась! Главное на сегодня - запустить программу. Так решил Папа. Хотя за ночь с муравьями ничего не случилось бы, ни дождь, ни холод им не страшны, в отличие от нас, людей. Мы изрядно вымотались, были голодны и хотели спать. Но Папа решил так, значит, так тому и быть. Он нетерпелив, как истинный ученый. Мне тоже не терпелось проверить систему, которую придумали мы с Галей и на которую ухлопали столько сил и времени.

Пещера, выбранная Папой для опытов, была обнаружена и обследована давно, еще академиком Окладниковым. Тут жили люди палеолита - это, считай, свыше двух миллионов лет назад! Однако ничего особенного в пещере не нашли, ни костей, ни настенных росписей, и пещера была надолго оставлена в покое. Вспомнили о ней мы - сотрудники Спецлаборатории Института биофизики Академии наук. Впрочем, если быть точным, то Институт биофизики и сама Академия были лишь прикрытиями для сугубо специальных исследований, но - не будем спешить, сначала проверим, не контролируется ли сам процесс воспоминаний! Если все под контролем - дело дрянь, тогда вряд ли успею рассказать о том, о чем еще никому не удавалось говорить вот так, открыто...)

Кажется, слава богу, никаких помех. Я их чувствую мгновенно: голова словно разбухает, вот-вот взорвется, и мозги вылетят наружу. Мой лечащий врач, господин Матцке, выписывает мне горы таблеток, а усердная Джильда без конца вонзает свое жало в мое исколотое тело. Но ночной дежурный, он тут вроде медбрата, хотя в Питере был известным психиатром, естественно доктор наук, Мирон Абрамович Герштейн каждый вечер собирает пилюли в большую банку, наливает из-под крана воды и, поболтав, сливает всю эту муть голубую в унитаз. При этом он крестит унитаз и тихо произносит "Аминь!". Кстати, он второй человек на планете, который читает все это. Первая читает, разумеется, Галя. По ее совету я доверил доктору и секретные мои записи. Я решился на это после того, как он сказал, что, по его мнению, я вполне адекватен, но с некоторыми отклонениями. При этом он добавил с кривой усмешкой: "А кто, скажите, в этом мире без отклонений, может быть, доктор Матцке или я?" И так заразительно засмеялся, что я проникся к нему доверием. А в самом деле, чем отличаются родители и тетушка Франца от самого Франца? Только тем, что у бедняги какое-то расстройство слюнных желез. В остальном же это вполне нормальный парень со своими странностями, у кого их нет! И, думаю, Джильда всякий раз, получая от него десять марок, остается довольной не только гонораром...

(Из секретных записей.

Есть достижения науки и техники, которые становятся известными всему миру, например электричество, радио, телевидение, спутники, атомные электростанции и так далее. Нередко случается, что наука и техника приносят не только благо, но и грандиозные катастрофы, скажем, Чернобыль, "Челленджер", поистине всемирные трагические шоу. Людей объединяет нездоровое любопытство, жажда зрелищ, подобных тем, что устраивали народу римские императоры...

Наши эксперименты были тихими, делались в глубочайшей тайне, вреда, до поры до времени, никому не причиняли. Почему в это дело влезли военные, станет ясно из дальнейшего изложения. На месте древнего кострища, среди черных, закопченных камней мы развели костер - дым и пламя потянуло естественной тягой в круглое отверстие в куполе пещеры. Дыру эту мы обнаружили еще при первом прилете, а сегодня солдаты генерала Баржукова, строившие здесь все, отворотили глыбу, закрывавшую дыру.

Пещера - громадных размеров, не столько в высоту, сколько в горизонтальных ответвлениях, нишах, туннелях, провалах или колодцах, впрочем неглубоких и сухих. Камни у входа в пещеру были покрыты густым слоем голубиного помета. Малейшая неосторожность, и клубы едкой пыли вздымались в воздух. Однако костер сделал свое дело: всю пыль, поднятую нами, вытянуло через дыру, и теперь приходилось то и дело отпугивать голубей, стремившихся присоседиться к нам уже в нашей пещере! Однако голуби были упорны, считали пещеру своей, и мы в конце концов перестали бороться с ними.

Не буду описывать, как мы монтировали в пещере искусственный муравейник, как подключали компьютеры, как тоненькой кисточкой, смоченной в смеси воды с выделениями муравьев-фуражиров, прокладывали маршрут по закопченной стене к выходу из пещеры, а потом по отвесной скале вверх - до хранилища продукта в виде гранул с автоматическим дозатором, который и выдавал муравьям определенное количество для перетаскивания в муравейник. Все это - технические детали, главное - в другом...

Да, чуть не забыл, внутренняя полость самой пещеры представляла собой четырехгранную пирамиду почти идеальной формы. Входным отверстием и боковой гранью она была ориентирована на восток, остальные три - соответственно на север, запад и юг. Стены были ровные, гладкие, с чуть заметными белесоватыми сталагмитовыми натеками. Весь верх пещеры был сильно закопчен кострами ее древних обитателей, сотни веков, шутка сказать!

Я стоял у входа - передо мной во всю ширь расстилался Байкал. Похоже, шторм утихал. Ветры здесь налетают внезапно, быстро достигают ураганной силы, но и быстро стихают, оставляя после себя плавно перекатывающиеся валы, ленивые, лоснящиеся, самодовольные от ощущения своей мощи. Я смотрел на восток. Там, за морской далью, громоздился полуостров Святой Нос, причудливой формы, напоминавшей морду осетра или голову орла с острым клювом и тонкой шеей. Под "клювом" располагался Баргузинский залив, куда втекала речка Баргузин, в устье которой находился рыбацкий поселок Усть-Баргузин, а выше по течению - городок Баргузин. Вот туда-то, в те забайкальские дали, где я бывал не раз в студенческие годы, и был устремлен мой мысленный взор. В Баргузине жили когда-то братья Кюхельбекеры, Вильгельм и Михаил, декабристы, приговоренные к пожизненной ссылке. Один - поэт, человек энциклопедических знаний, горячего темперамента, мятущийся. Другой - спокойный, возможно, даже заурядный, безропотно принявший приговор судьбы. И когда Вильгельм, доведенный до отчаяния скудостью духовной жизни в глуши и чeрствостью брата, уже подумывает о прощании с этим убогим существованием и даже пишет завещание, Михаил со свойственной ему суховатой рассудительностью отвечает: "Смерть, конечно, не беда нашему брату, но если жить, то надо по возможности быть бодру и здорову, особенно если к тому на руках семья; не могу не усмехнуться насчет твоего завещания, это хорошо для Шереметева, а нам с тобой и завещать нечего! Только детям, чтоб были честны и добры, вот и все; мое тебе завещание то, чтобы ты помнил, что ты человек образованный, христианин и философ, итак, переноси все случайности жизни твердо, мужественно, и избави господь тебя от отчаяния, а что еще хуже - от равнодушия ко всему!" Эти простые, бесхитростные слова Михаила Кюхельбекера, прочитанные мною давно, почему-то глубоко задели меня, позднее я заново нашел их, вспомнил, стоя над утихающим Байкалом, вспоминал и потом, в Германии, когда бывало трудно, и в психушке...