Николай Лесков - Карикатурный идеал Страница 2

Пусть так: станем смотреть в эту сторону — что сулит нам в устройстве нашего клира участие "николаевской институтки". Алмазов так расходился, что сейчас же написал Татищевой записку с предложением быть его женою, и послал эту записку "с мальчиком семинаристом". Этот бедный маленький Меркурий сейчас же слетал и примчал ответ: "приходите к нам сегодня вечером, — вопрос решится". Богослов "опрометью побежал" с вопросом: "да или нет?" Ответ, конечно, был: "да", и затем решено от академии отказаться и просить места сельского священника. Институтка так и рвется быть попадьею: ее влечет к этому (22) "общий голос, который признает жен священников счастливицами" на том основании, что "семинарист вступает в семейную жизнь, не растратив сил, и бережет жену, так как другой ему не дадут". Практические соображения девушки в этом роде поддерживает одна опытная особа — "дама, урожденная княжна Шаховская, аристократка по рождению". Эта кн. Шаховская, по уверению автора, узнав свет, говорила, что "если бы только она могла возвратиться опять к девичьей жизни, то ни за кого другого не вышла бы, как за священника". Но как урожденной княжне Шаховской уже нельзя было "возвратиться к девичьей жизни" затем, чтобы сделаться "попадьею", то это делает Татищева, — она выходит за Алмазова и приносит ему пять тысяч приданого. Алмазов знал, что начальство его "неблагосклонно" смотрит на женитьбу духовных на светских девушках, но решил не отступаться от Веры, а в случае несогласия архиерея "поступить в губернское правление".

Таким образом, мы чуть было не лишились "идеального сельского пастыря" в самом начале его карьеры, но архиерей Хрисанф и советник спасли дело. Советник "с орденом Анны на шее вошел в переднюю архиерея, и лакей преосвященного встретил его как давнего знакомого" (25) и "доложил о нем". Тут в книге вставлено несколько весьма интересных замечаний об архиерейских лакеях как о весьма своеобразном и вредном сорте людей. На 26-й странице автор говорит о типе архиерейских лакеев "в манжетах и нарукавниках". Они будто бы получаются архиереями преемственно от каких-то "вельмож" и, попав к архиереям, делаются страшными взяточниками и держат себя свысока даже перед "великолепными благочинными и протоиереями". Жизнь эти лакеи проводят такую, что г. Ливанов, изображая (27) многосторонние выгоды лакейского положения у архиереев, кратко, но искренно замечает: "блажен лакей", — но на 28-й странице он к этому добавляет: "только смотри, лакей!" Значит, есть что-то такое, что и хорошо и худо; "блажен лакей, но смотри, лакей!" — в общем, формула очень замысловатая и назидательная. Но не похожий на многих других архиерей Хрисанф и лакея имел совсем особенного: автор объясняет, что этот архиерей взял себе лакея не от вельможи, а (27) "у одной дамы", отчего выбор вышел несравненно удачнее. Алмазову разрешается жениться на "светской особе" и назначается место в селе Быкове. Происходит обручение, на которое советник пригласил "нового письмоводителя архиерейского", рассуждая, что "всегда пригодится". Предусмотрительность, напоминающая гоголевского Осипа в "Ревизоре" и, вероятно, не совсем излишняя: "все пригодится" на жизненном пути. Хрисанф хорош, а все письмоводителя не мешает иметь на своей стороне даже и при Хрисанфе… Это резон: запас беды не чинит и хлеба не просит. Потом ряд небезынтересных анекдотов об архиерейских письмоводителях, между которыми, если верить автору, совсем будто бы нет порядочных людей. Между тем во время этого пира Вера отыскивает "на кухне" своего будущего тестя и приводит его в комнаты, — богослов этим тронут и "готов упасть перед нею на колени и молиться" (35). Вера, по словам автора, все "вырастает", а при этом, надо сказать, и очень сильно огрызается: она (38) держится "в границах светской учтивости от подлых намеков", которые делают разные лица и между другими одна "губернаторская гувернантка, воспитывающая "будущего олуха". Отчего губернаторский сын непременно должен быть "олухом" — это секрет г. Ливанова, и мы не стремимся его ни опровергать, ни разгадывать, но не можем не подивиться: какую непонятную ноту держит наш странный автор? Он восстает будто бы против каких-то непочтительностей к порядкам, но сам защищает порядки весьма забавно. В десятой главе хроники у него изображается архиерейский эконом, отец Мардарий, который тоже не задачнее губернаторского сына, — он исповедует ставленников (43) "только за немалое приложение".

Поисповедавшись, Алмазов посвящается и (44) "делается батюшкою — отцом Александром, а Вера Николаевна матушкою".

На этом поворот солнца на лето, а зимы на мороз: повествование вступает в новую фазу, с которой начинается большее оживление и большая бестолковщина.

III

Молодые супруги перед отъездом из города делают визит ректору семинарии, архимандриту Вениамину, выпуская которого на сцену автор отмечает в его кондуите, что этот архимандрит "во время одного пожара, забывши свой сан, явился на пожарище простым христианином" (sic!). Почему архимандрит может "явиться простым христианином" только "забывши свой сан"?.. Это, вероятно, так, "с языка сорвалось". Выставив, однако, такую черту архимандрита, автор продолжает так (45):

"Читатель подумает: вот это будет архиерей так архиерей! Не торопись, читатель, заключением своим: в С. губернии лет восемь тому назад ректор семинарии был тоже необычайно энергичный человек. Все говорили: вот будет архиерей так архиерей! И что же вышло: сделавшись архиереем, он с трудом и отвращением подписывал даже срочные бумаги". "Что за причина такой апатии?" — спрашивает автор и отвечает: "причина та, что надо добыть "ключи Петровы", а добывши их, можно и успокоиться, да и обстановка архиерейская много ослабляет деятельность владык: "торжественные повсюду встречи, колокольный звон" и т. п. — все это, по словам г. Ливанова, увлекает архиереев "помечтать". И г. Ливанов очень интересно говорит об этих "архиерейских мечтаниях". Они будто бы для сих мечтателей (46) "несравненно приятнее консисторских протоколов, которых накопляются целые груды". Правду или неправду говорит об этом г. Ливанов — это уже его дело, — его и ответ, а мы следуем за повестью. Ректор хвалит Веру, что она "не побрезговала названием матушки", но пожалел, что Алмазов "архиереем был бы", что, надо сказать, со стороны о. ректора не совсем тонко и деликатно. Молодые супруги делают крюк и заезжают к родителям Алмазова, в село Колывань. Село это "почти дикое, и потому, когда хороший городской возок, запряженный тройкою почтовых лошадей, подъехал к маленькой, покрытой соломою избушке пономаря, то сбежалось к этой избушке чуть не целое село". Старики, поджидая гостей, решили, что они (47) отдадут молодым "горницу, а сами переселятся на сеновал". Разумеется, это несколько рискованно для старых людей, так как зимою на сеновалах очень холодно; но, по счастью для престарелых родителей Алмазова, тут со временами года совершается нечто странное: свадьба и посвящение происходят вслед за выпуском студента — стало быть, по осени, едут молодые уже в "городском возке", стало быть, по санному пути, а между тем встречающие их старики хотят спать на сеновале… Все это как-то не вяжется и "не по сезону", но дальше мы увидим на этот счет нечто еще более удивительное. Обыватели "дикого села" приветствуют о. Александра с отменным простодушием: "ай-ай, Сашка, какую жену тебе бог дал"; родители суетятся, а "в это время горничная Веры, разодетая по-городски, носит разные узлы и картонки". Молодые назначают своим старикам пенсию; горничная молодых, "накормленная до пресыщения", после ужина приносит от старой попадьи "двуспальную кровать красного дерева", ставит ее "посреди комнаты, убирает новым бельем и подушками, вынув и шелковое одеяло для молодых"… Словом справили их очень основательно и оставили в тепле и в холе, на двуспальной постели; а "старики" разбрелись так: пономарь пошел "на сеновал", старушка "на потребицу", щеголеватую же горничную "положили в сенцах, под пологом, чтобы ее мухи не беспокоили…" (?) Вот как все это оборотилось: куда девался и зимний "возок"; как понадобилось автору — все вдруг так потеплело, что даже в холодные сени и мухи залетали!

"Так, — говорит автор, — вошла в семью новых родителей своих (вместо мужниных родителей) Вера Николаевна", — и, добавим от себя, она вошла прескверно и неодобрительно: на первых же шагах она заняла бесцеремонно их единственную комнату; разлеглась там на кровати красного дерева под шелковым одеялом, а стариков отпустила "на сеновал" да "на погребицу".

"О, если бы все наши поповны подражали ей!" — восклицает автор. Да; но что же бы тут было хорошего? Напротив, делает честь "поповнам", что они гораздо скромнее и не склонны к такому подражанию.

"Идеальный священник" с своею супругою едут далее, в село Быково (53); и по этому случаю в атмосфере опять происходит что-то непостижимое: на дворе вдруг делается "сентябрь месяц", мухи исчезают, как прежде исчез возок, и супруги Алмазовы, к немалой для всех неожиданности, въезжают уже не в возке, а в тарантасе…