Алберт Бэл - Бесконечный этюд Страница 2

Карил стоит рядом с невестой, бороденка его испуганно вздрагивает, он что-то бормочет о кострах святейшей инквизиции...

Линда красная от смущения.

- Ты пойдешь с нами! - Я хватаю невесту за руку.

- Аи! - вскрикивает Линда, но дает себя увести.

С грохотом отворилась тяжелая дверь. Улдис швыряет кошелек нищему Хаку. Я крепко держу за руку свою драгоценную добычу.

Вдруг Линда говорит:

- Отпусти руку!

- Как тебе угодно! - отвечаю. - Только не вздумай бежать, отныне ты моя.

- Довольно комедий! - взрывается Линда. Она возмущена, но мне не понятно чем.

Режиссер приглашает нас в Белый зал.

- В общем и целом все вели себя естественно, - говорит режиссер, особенно после того, как ворвались бандиты. Разве что Линда была чересчур податлива, не стоило так быстро поддаваться разбойнику.

- А может, они заранее обо всем условились! - выкрикивает Стагутай.

Смотрю на Линду. Сидит, отмалчивается. Тогда поднимаюсь я.

- Мы ни о чем заранее не уславливались? Просто в пещере нас ждал атаман, он любит молоденьких девочек, и я решил подарить ему Линду.

В зале смех.

Линда обжигает меня презрительным взглядом.

Я сажусь, и больше ни слова. В душе радуюсь - вот тебе за твое "довольно комедий!". Но кажется я переборщил.

В раздевалке она говорит мне:

- Будь здоров! И не вздумай меня провожать!

Рядом стоит Стагутай. Я обращаюсь к нему

- Ты слышал, Швейк, что сказала Линда? Так что сегодня пойдешь домой один!

Стагутай таращит глаза, приоткрыл рот, хочет что-то сказать. Я хлопаю Стагутая по плечу, и рот закоывается.

Бегу вдогонку за Линдой.

Провожаю ее до автобусной остановки.

Линда так и не сказала ни слова, только поднявшись в автобус, кивнула на прощание и улыбалась

Увожу с собой ее улыбку.

4

Прошло четыре дня.

Вчера Линда дала мне свой служебный телефон Она работает чертежницей в КБ.

Сегодня в обеденный перерыв я позвонил ей Назначили свидание в кафе неподалеку от памятника Ленину Сажусь за столик в углу.

Официант приносит мне кофе. У него такой вид, словно его вместе с манишкой втиснули в смокинг Седая шевелюра с безукоризненным пробором смуглое лицо бесстрастно, на губах надменная усмешка будто сейчас он раскроет рот и скажет: "За этим столиком у меня сидел сам министр! Понимаете, министр!"

Появляется Линда.

- Я только на минутку! - говорит она, снимая пальто. Лисий воротник в снежинках, и, касаясь нежной розовой щеки, они тотчас тают.

- Сегодня репетиций не будет, - говорю.

- Да, - соглашается Линда.

- Мы могли бы куда-нибудь пойти, - продолжаю.

- А куда?

- Если потеплеет, побродим в сумерках по Старой Риге, а то поедем ко мне, я сыграю тебе на кларнете. Хочешь, пойдем в театр или в сквер поиграем в снежки.

- Ты живешь один?

- Почти что. У родителей отдельная комната.

- А чем ты вообще занимаешься?

- Даю уроки геометрии и тригонометрии разным лоботрясам. Осенью собираюсь поступать учиться. Не знаю, что выйдет.

Условились встретиться в шесть в том же кафе.

Я спешил на урок к одному на редкость бестолковому парню. Родителям его хочется, чтобы этот тупица получал в школе не только двойки, и потому платят мне по рублю за урок (такова ставка для домашнего учителя в Риге), и я из кожи лезу, стараясь сделать науку о синусах и тангенсах для этого оболтуса столь же доходчивой как футбольные репортажи, которые он готов смотреть и слушать с утра до вечера. У меня шестеро учеников, а это значит - дважды по шесть уроков - итого двенадцать рублей в неделю. Разумеется, я встал на учет у фининспектора. К счастью, остальные мои питомцы - три девочки и двое ребят - не так безнадежны, как этот, к которому еду сегодня.

С грехом пополам дотягиваю урок до конца.

У меня остается время побродить немного. На улице потеплело, южный ветер навевает мысли о весне.

Эта зима не похожа на предыдущие, и причиной тому Линда. Никогда я не чувствовал такой полноты счастья, и ни одна женщина не увлекала меня так, как эта девушка с волною шелковых волос, хотя ее знаю всего две недели и четыре дня. Но кто я такой, чтобы она полюбила меня? Солдат, недавно демобилизованный, человек без определенных занятий, которому двадцать два года, и он не знает, что ему делать с собой.

Правда, человек этот пытался поступать в консерваторию, но играл он, прямо скажем, слабо. Теперь он каждую свободную минуту отдает кларнету, чтобы в будущем году попытаться снова. Прежде человек этот подвизался в скверном джазе - может, там он и угробил свою музыкальную карьеру.

Я стою у витрины.

В стекле отражается простоватое, серьезное лицо.

Может, оно слишком угрюмо, может, нос чуточку кривоват - память об армейских состязаниях по боксу Брови прямые, от левого уголка губ тянется шрамик: как-то случилось нож отнимать у пьяного хулигана. Глаза голубые, ресницы густые и длинные.

Но кто же в наш век полюбит мужчину за прекрасные глаза? Мужчина должен вершить большие дела.

Где твои большие дела, Александр?

Они не начинались!

Ты толком даже не знаешь, что это будут за дела!

Ну, конечно, планы грандиозные, но пока это только слова. Впрочем, сегодня меня это мало печалит.

Когда мы вечером сидим в кафе и только столик разделяет нас, я заглядываю Линде в глаза и, как ни странно, в них вижу любовь. Но за что?

Сумерки на улице совсем уж сгустились, стало теплее, сосульки под крышами льют слезы о непостоянстве зимы. Мы идем по улице Ленина, к Старой Риге. Рука Линды в моей руке.

- Алло, Сандр! - раздается бодрый голос. Оглядываюсь: нас догоняют две девушки. Когда-то ходили на танцы в тот клуб, где я играл в оркестре. В ресторане были, а с одной даже по ребяческой беспечности как-то целовался, провожая домой. Дальше этого, правда, дело не зашло, имени ее и то не помню. Но сейчас мне и это кажется ужасным, хотелось бы вовсе ее не знать, и я отвечаю- Добрый вечер!

- Ты что ж, больше не играешь? - спрашивает она, с интересом оглядывая Линду. И та отнимает свою руку.

- Да, говорю, не играю.

Они уходят, и я опять забираю руку Линды в свою, только теперь уж она не такая теплая.

Выходим к Даугаве.

Справа от Октябрьского моста широкие ступени ведут к воде. Даугава освободилась ото льда, лениво катит свинцово-серые волны и, словно темный поток воспоминаний, вливается в белоснежное царство берегов - Ты живешь на той стороне? - спрашивает Линда.

- Да. Хочешь, заедем ко мне? Агенскалнские сосны, тут близко.

- Нет, нет, - отвечает она. - Не сегодня!

- Линда, сколько тебе лет?

- Восемнадцать.

Потом мы любуемся закатом.

И долго гуляем по набережной.

5

Наступил новый день.

Утром на улице Ленина встречаю ?тагутая. Говорим о том, о сем, и между прочим он замечает:

- Вчера провел вечерок с Линдой, - и глядит на меня испытующе.

- Вот как. Вчера? Может, позавчера? - говорю равнодушно, а сам как натянутая струна.

- Да нет, вчера! Проводил до дома. Девчонка, скажу тебе, знает толк в поцелуях!

Ха, ха, ха! В душе меня разбирает смех. Вчера вечером с Линдой был я, мы сидели у Даугавы, Линда пела мне песенки, потом я проводил ее домой, не поцеловав ни разу. Потом стоял на улице под окнами, пока у нее не погас свет, сказал: "Покойной ночи", - и только тогда отправился к себе. Был первый час. Ха, ха, ха!

- А чем до этого занимались? - спрашиваю.

- В ресторане сидели. Одна рюмка коньяку, вторая, потом гляжу, толкает меня коленочкой: "Пошли станцуем". Танцует она ничего!

Танцует ничего? Ха, ха, ха! Я беру Стагутая за лацкан и притягиваю к себе.

- Ты обратил внимание, какой у меня нос?

- Кривой. Ну и что? - говорит он, тараща глаза.

- А то, что у тебя будет такой же, если еще хоть одно худое слово скажешь о Линде!

- Ах вот оно что! Ревнуем! - с усмешкой произносит Стагутай. Мои угрозы на него как будто не подействовали. - Ну, будь здоров! - И он протягивает мне руку.

После некоторого колебания я беру ее и стискиваю с такой силой, что у Стагутая навертываются слезы. Он пытается вырвать руку, да не тут-то было. Наконец я сам отпускаю ее и ухожу.

Оглянувшись, вижу: Стагутай стоит на прежнем месте и трясет побелевшими пальцами. Кажется, он кое о чем призадумался.

6

Дни идут, недели.

Сегодня вечером ко мне приедет Линда.

В переполненном троллейбусе я создаю вокруг нее что-то вроде охранительной зоны из своих сцепленных рук. Теперь Линда может не бояться, что кто-то наступит ей на ногу или толкнет плечом.

Матери нет дома: непредвиденное дежурство на телефонной станции, пришлось подменить заболевшую сослуживицу.

Жаль! Мне так хотелось познакомить ее с Линдой.

Отец сидит в своей комнате, лишь мельком глянул на нас поверх очков. Он, как и положено пенсионеру, занят газетами и страшно не любит, когда его отрывают.

У меня комната с отдельным входом. В комнате узкий и жесткий диван, который служит мне постелью; невысокий столик, заваленный нотами, тут же пачка писем от друга (он работает лесничим в Карелии), кларнет в футляре. Два мягких кресла. Книжная полка забита до отказа, даже тонкая тетрадка не уместится. На стенах акварели. Два деревенских пейзажа, улица под дождем и три горных ландшафта - память о Карелии, где я служил. Конечно, это все дилетантство, мне стыдно, что я эти пустяки развесил по стенам.