Натиг Расул-заде - Крокодил Страница 2

Он поддержал ее и в какой-то миг она оказалась в его объятиях, прохладных объятиях, холодных, холодных объятиях, но тут же отстранилась, с каким-то тихим, детским всхлипом.

- Подожди, - повторила она. - Я сейчас пьяна, и ты знаешь, я очень редко бываю в таком состоянии, и потому я воспользуюсь...

- Ты прямо тост произносишь. Ах, минутку, - сказал Ф., минутку. Телефон. Я сейчас.

Он пошел к телефону, поднял трубку, послушал, что-то коротко ответил и очень скоро подошел к ней.

- Твоя морганатическая жена звонила? - язвительно спросила Эсмира.

- Нет, - сказал Ф., - моя любовница

- Почему же ты не пригласил ее сюда? Наверно, она страшная уродина, и тебе было бы стыдна ее показывать друзьям?

- Вовсе нет. Она симпатичная девушка. Удобная и ненадоедливая. С хорошо развитыми грудями и чувством меры. А не пригласил я ее потому, чтобы не портить однородную компанию, она ведь не училась с нами... Представляешь, что было бы, если б каждый из ребят пришел со своей девушкой... Винегрет, бардак и говно, а не компания...

- И если б девушки пришли со своими кавалерами....

- Да, - сказал Ф., - точно.

Наступила пауза, тягостная для обоих.

- Хочешь анекдот? - спросил Ф. и, не дожидаясь ответа, торопливо выпалил: - Бывший радист, закончив половую связь, объявляет:

- Конец связи. Смешно?

- Смешно. Сам придумал?

- Честно говоря, да. Ну хватит нам шушукаться в углу. Пойдем к ребятам...

- Нет, заупрямилась Эсмира. - Я сейчас ухожу, но прежде должна сказать тебе...

- Эсмира, - сказал Ф., - расслабься. Ты ничего не должна.

- Нет, должна сказать, - настаивала она.

- Ты уже много чего сказала.

- Нет, - сказала она. - Ты что думаешь, если у тебя есть эта квартира, ты так и будешь приводить сюда девок. До конца своей жизни...

- Ты глупости, говоришь, - прервал он ее. - Пьяный бред.

- Ничего не бред. До конца своей поганой жизни будешь портить девочек, как испортил мне всю жизнь. Ты испортил мне жизнь, слышишь, негодяй? Ты был у меня. Первым. Я безумно любила тебя. Ну почему? Почему?

Ф. молча ждал, пока она выговорится.

- Почему ты меня бросил? Что я тебе сделала? - слезливо, некрасиво причитала Эсмира, сама прекрасно понимая, что говорит абсолютно ненужные, недейственные, потасканные слова, но не могла остановиться. - Разве нам было плохо вдвоем? Ты думаешь, если у тебя такая квартира, ты будешь тут трахаться, портить девочек, и все тебе так сойдет? Нет, ошибаешься. Дорогой. Ошибаешься. Дорогой негодяй. Пусти меня! - она вдруг резко дернулась, как в припадке, хотя он и не прикасался к ней.

- Я тебя не трогаю, - сказал Ф.

- Открой дверь. Я ухожу.

- Поздно, Эсмира. Не дури.

- Открой, я сказала.

- Подожди, сейчас кто-нибудь пойдет проводить...

- Не нарывайся на скандал.

- Ладно, я сам провожу.

- И не думай, - она нервно порылась в сумочке, достала жвачку, лихорадочно стала разворачивать, уронила яркий фантик под ноги, сердито наступила на него и откусила половину резинки. - Перебью запах немножко. Дома еще не привыкли, чтоб от меня пахло вином. Чтоб ты сдох, скотина! - она резко впихнула ему в рот вторую половинку жвачки, больно ударив его по губам костяшками пальцев, распахнула входную дверь и сбежала по ступенькам подъезда.

Ф. побежал за ней, догнал уже на улице, взял осторожно под локоть.

- Не беги, я провожу.

- Нет, нет, - слишком энергично запротестовала она. - Уходи. Я не, хочу. Тебя видеть. Не хочу!

- Хоть на такси посажу, дуреха.

- Не-ет! - закричала она. - Сказала же - нет!

- Не ори, - сказал он, мрачно оглядывая почти пустую улицу. - Идиотка пьяная. Ну и иди. Пусть тебя изнасилует сторож зоопарка.

- Лучше сторож, чем ты! - закричала она. - Уйди. Уйди!

Ф. поглядел ей вслед; видел, как она торопливой, нетвердой походкой удалялась по улице. Ноги у нее были красивые, длинные в меру, то есть, не от ушей росли, как говорится, а просто длинные, красивые ноги, но она так их рискованно переставляла при ходьбе, что казалось, вот-вот запутается в них. Что-то далекое, давнее кольнуло, заворочалось в думе у Ф. Он вернулся к себе, к друзьям, к шуму и гаму, уже заметно шедшим на убыль. Вечеринка, безвозвратно испорченная для Ф., кончалась, как кончается все на этом свете. Так он думал, поддавшись на миг лирическому настроению. Ф. уныло провожал уходивших ребят и девушек; более трезвые расталкивали спящих пьяных, забирали их с собой, и в итоге, вопреки всем ожиданиям Ф., он остался один в своей квартире; как-то так получилось, что никто не остался ночевать тут, у него. - И слава богу, сказал самому себе Ф., запирая дверь за последним гостем.

Он открыл форточки, чтобы проветрить квартиру, взял веник и стал подметать пол, местами неприятно липкий, загаженный, оплеванный, забросанный окурками и пеплом, залитый вином, стал кряхтя прибирать весь этот свинарник, оставленный друзьями. Голова гудела, в глазах двоилось, слегка поташнивало, когда он резко нагибался, но педантичность Ф. и привычка приводить все в порядок до того, как лечь спать, взяла, как обычно, верх, и Ф., пошатываясь от усталости и чрезмерного возлияния за вечер, все же старался как можно аккуратнее прибрать в комнатах, чтобы не чувствовалось дискомфорта, когда ляжется спать; как у всех закоренелых неврастеников, у Ф. была привычка обязательно доделывать, что бы ни взял в руки, даже если начнется землетрясение; недоделанное угнетало и нервировало его. Подметая окурки и разную дрянь с пола, Ф. наткнулся на сплющенный фантик от жвачки. Крохотный, ярко-зеленый крокодильчик на бумажке, казалось, был жив, когда его растоптали, до того он был красочно изображен. Ф. невольно залюбовался картинкой. Потрогал фантик концом веника, потом прошелся по нему жестче, но веник не брал словно бы приклеенную к полу бумажку, Ф. поддел край фантика совком, яркий крокодильчик изогнулся, как змея, готовящаяся к броску, и обертка жвачки спружинила, на этот раз приклеившись к двери ванной комнаты. Крайне раздраженный, с гудящей головой, подступающей то и дело к горлу тошнотворной волной, тяжело дыша, Ф. схватил неподатливый, словно бы издевающийся над ним фантик двумя пальцами и швырнул в совок. Когда Ф. ссыпал содержимое совка в мусорное ведро на кухне, взгляд его задел часы на стене - четверть второго. Ф. вымыл тщательно руки и завалился спать; протянув слабеющую, вялую руку, он нащупал выключатель ночника у изголовья и щелкнул им. Квартира погрузилась в тьму, и почти однов ременно с этим Ф. погрузился в сон. Точнее впал в сон, тут же, сразу, захлестнутый волной отчаянной усталости.

К редкому потрескиванию паркета и мебели в кромешной тьме квартиры, вскоре, среди глубокой ночи, вдруг присоединились невнятные, посторонние, неквартирные звуки: что-то вроде тихого шороха и легкого, еле различимого царапания, исходившие, казалось, из угла кухни где находилось мусорное ведро. Через некоторое время шорох и царапанье сделались слышнее, а вскоре - гораздо слышнее и явственнее. Становилось ясно, что кто-то, а вернее, что-то возится там, под полиэтиленовой крышкой полупустого мусорного ведра. Неожиданно ведро зашевелилось, стало потихоньку раскачиваться, постепенно все сильнее и сильнее, будто бы плясало на одном месте, с каждой секундой все больше входя в раж, и вдруг, не удержав равновесия, упало, повалилось на бок, поехало в одну сторону, в другую и застыло. Крышка откатилась и мягко, почти бесшумно улеглась на коричневый линолеум кухонного пола. Мятые бумажки, пустые пачки из-под сигарет, огрызки яблок, окурки высыпались из опрокинувшегося мусорного ведра, а вслед за этим из него осторожно, тыкаясь острым носиком в воздух, опасливо вылез... грязно-зеленый крохотный крокодильчик. Он, шустро перебирая тоненькими лапками, юркнул в еще более сконцентрированную тьму под кухонным шкафом, слегка пошумел там чем-то, как разыгравшаяся мышь, и когда выбирался из-под шкафа, был уже гораздо крупнее. Крокодильчик лениво походил по кухне, вырастая с каждым ударом сердца, увеличиваясь, делаясь все больше, все крупнее, все свирепее. Подняв морду, он смахнул со столика объедки вместе с посудой и сожрал все на полу, проглотив заодно и два пластмассовых стаканчика. Грязные, страшные когти не перестающего расти пресмыкающегося, царапали линолеум, оставляя на нем глубокие следы без видимых усилий мощных бородавчатых лап, мокрая слюнявая морда бронированного чудовища тыкалась туда и сюда, опрокидывая в темноте стулья, толстое, тяжелое туловище мягко елозило по полу, огромный хвост бил по стенам и шкафу, из-под которого он всего лишь несколько минут назад вылез таким маленьким, беспомощным, теперь же крокодил не умещался на кухне. Под очередным ударом хвоста дверца шкафа вдруг распахнулась, обнаружив свое содержимое. Крокодил резко, как молния, изогнулся, метнулся на звук дверцы, сунул в шкаф свою морду, опрокинул трехлитровую банку с рафинадом и стал пожирать сахар с пола. Теперь уж это был крупный, сильный самец, пресмыкающееся с мгновенной реакцией и могучими челюстями, гроза зверей, посмевших напиться из его воды. Крокодил лениво, хотя и мучимый голодом, однако никак не подгоняемый им и сохранявший чувство собственного достоинства, вышел из кухни, пополз по квартире, поводя мутным, сонно-болотным взглядом вокруг, и вскоре обнаружил спящего, как убитый, пьяного Ф. Крокодил медленно, мягко подполз к нему, раскрыл зловонную пасть и перекусил Ф. руку, свисавшую с края кровати, и тут же стал заглатывать свою жертву, стал проталкивать тело Ф. в свою пасть, в свое темное чрево.