Павел Нилин - Из африканского дневника Страница 2

Грузовичок в самом деле покатился с вершины перевала, как бешеный, сотрясая коробки и ящики и бутыли и грохоча всею многосложной тяжестью своих составных частей, оставляя за собой огромный пыльный шлейф.

Он катился мимо красноватого, запыленного, истомленного невыносимой жарой кустарника, мимо высоченных, островерхих, с почти голыми стволами деревьев, мимо громадной, полноводной реки, над которой шевелился то ли пар, то ли туман. То ли мне так казалось, озабоченно глядящему не столько по сторонам, сколько вперед по движению грузовичка. Он приближался к каким-то низеньким глинобитным хижинам, притулившимся к песчаному холму.

Минут через пять грузовичок наш замер у этого холма, у кромки базара, как можно было догадаться по пестрой толпе цветасто одетых и просто полуголых людей.

Жозеф снова вылез из кабины и опять торжественно напомнил, что он человек чести и что раньше, чем приступить к собственным делам, он отыщет для меня того русского и проводит беременную мадам Пегу к ее мужу. И тотчас же убежал, оставив на сиденье автомобиля свой порыжевший от пота котелок.

Я выбрался не без труда из кузова и пошел по базару, разминая затекшие ноги.

Базар такой, наверно, типично африканский, я видел впервые в жизни. Но, странное дело, через мгновение мне казалось, что где-то, когда-то я был уже на точно таком базаре. И слышал точно такой, разноголосый, с тревожными и просительными нотами шум, с мягким стуком молотков сапожников и дребезгом по жести и латуни деревянных киянок жестянщиков и медников, изготовляющих тут же в присутствии покупателя разных форм посуду. И вдыхал острый, колющий и дурманящий запах специй и жаренного прямо на огне мяса. И встречал точно таких людей, среди которых, кто знает, могут, наверно, оказаться и мои знакомые.

Черный, высокий, немолодой, голый до пояса человек с длинным копьем, смотрящий явно скептически на толпу, в самом деле походит на одного моего московского знакомого - литературоведа, у которого, однако, как мне известно, нет копья. И нет вот такой короткой юбочки из волокон кокосового ореха, заменяющей брюки и все остальное. Интересно, продает он копье или только сторожит красивые мягкие шкуры, расстеленные у его ног? А эта удивительно грациозная, шоколадного цвета женщина или девушка в широкой шляпе из пальмовых листьев и тоже обнаженная до пояса напоминает известную в Москве актрису.

Меня отвлек от нее Жозеф, кричавший, что уже нашел того русского:

- Вон он, вот он идет...

И, хотя я снова думал в этот момент о том, что все люди на земле в чем-то главном одинаковы, человек, шедший по пыльной дороге навстречу мне, мог, пожалуй, в любой толпе, на любом конце света быть опознанным как именно русский. Короткая нейлоновая рубашка, расписанная каким-то незнакомым мне текстом, и кожаные шорты, крошечная шапочка с длинным козырьком и явно не нашего, не русского производства сандалии не могли замаскировать что-то неуловимо русское в походке ли этого человека, в движении ли его плеч, во взгляде ли, суровом, полусердитом и в то же время робком, растерянном, почти детском.

Я пошел ему навстречу, говоря:

- Извините, пожалуйста, что я вас побеспокоил. Это ведь вы здешний доктор? Я о вас много слышал...

Человек сразу нахмурился.

- Это с чего же вы взяли, что я доктор?

Жозеф, очевидно, перепутал. Привел какого-то странного человека, с которым я и не знал, о чем говорить. Жозеф не понял, что мне хотелось повидать не просто русского, а именно русского доктора, всем здесь известного.

- А для чего вам доктор? Захворали? - спросил меня уже без хмурости этот странный человек. И в голосе его послышалось сочувствие. - Не мудрено ведь в здешнем климате и захворать. Сушь-то какая, - кивнул он на нежно-голубое небо. И вытер ладонью пот со лба. - С непривычки тут может быть очень нехорошо. И понос, чего доброго, хватит. Воду лучше не пить. А вы что, сами русский? Советский или вообще?

Не я его, а он меня стал неожиданно и энергично интервьюировать бесцеремонно, даже грубовато и вместе с тем участливо.

- А вы тут давно уже? - спросил я.

- Давно. Можно сказать, состарился тут. По-нашему, по-советски уже к пенсии приближаюсь. Почти что под шестьдесят. Несколько годков осталось...

"А выглядит на семьдесят", - подумал я.

Он снял с головы свою крошечную шапочку с длинным козырьком и все мял и мял ее в руках. Потом вынул из заднего кармана шорт пачку сигарет в серебристо-голубоватой целлофановой обертке.

- Не желаете закурить наших, здешних, африканских?

- Спасибо. А вы моих попробуйте.

Он взял у меня пачку и долго разглядывал ее. Затем вытряхнул из пачки одну сигарету и заложил за ухо.

- После закурю.

- Да возьмите всю пачку.

- Московские. "Золотое руно". Табачная фабрика "Ява". Подумать только, - вдруг вздохнул он. И глаза его, карие, колючие, еще потемнели. Все-таки родина, господин хороший, это, как ни говорите, ни закручивайте, это есть что-то очень особое. Непростое, выше нас. Одним словом, родина это все-таки...

- Почему все-таки?

- Потому что не всем она, к сожалению, доступна, бывший дорогой товарищ. Не всем и не каждому. К великому моему сожалению. Вот так...

К нам подошли и остановились подле нас два очень черных мальчика, похожих друг на друга, и девочка, не очень черная, похожая на моего собеседника.

Он увидел их и, словно сконфузившись или испугавшись, замахал рукой на них и на местном языке, с почти мелодичным прищелкиванием приказал им, наверное, уйти.

Девочка, также мило прищелкивая, попыталась, должно быть, возразить ему. Но он еще более строго повторил приказание. И она, вежливо поклонившись мне, взяла мальчиков за руки и покорно отошла с ними.

- Ваши?

- Мои.

- А по-русски не знают?

- Знают, но мало, плохо. И учить их некому. Некому учить. Мне другой раз совсем не до них, а жена у меня была местная, как говорится, чернокожая. И дети, вот видишь, получились черненькие. Да я и сам уже черный, - сильно потер он растопыренной ладонью лицо, не загорелое, а как бы прокаленное солнцем. - Жена-то у меня хорошая была, замечательная, Офа, Офелия значит. Детей хорошо, серьезно направляла. Не Ваней, как полагалось бы, а Вуани она меня звала. Это по-ихнему, по-здешнему - сильный, крепкий, который, словом, никогда не сдается. А я, вот видишь, не такой оказался. Все уговаривала она меня: поедем да поедем в Россию. Хотелось ей очень на наши края поглядеть... Да что это я вдруг разговорился? - будто вздрогнул он. - Вы ведь что-то про доктора спрашивали... Или это вас Жозеф закружил? Он немножко мой теперешний родственник. Мы с ним женаты были на сестрах. Он похож, вы, наверно, подумали, на жулика, но он не жулик. Автомобиль у него, правда, не шибко важный. Даже слабый, смешной. За полцены купленный. Но если его автомобиль сломается в пути, Жозеф своих пассажиров хоть на себе дотащит. Изначально трудовой, безотказный мужик, здешний, африканский... Забежал, понимаешь, сию минуту ко мне, тормошит, торопит. Вызывает, мол, тебя, Вуани, большой господин. Я, говорит, специально его привез... Значит, бедолага, выходит, все перепутал?.. Ух ты, тварь такая, - закричал он вдруг на обезьяну, низко свесившуюся на длинной ветке над нашими головами.

Окрик, однако, нисколько не испугал ее. Напротив, она поудобнее устроилась между двух сучков. Почесала за ухом и слегка оттопырила ухо, будто сугубо сосредоточилась, как старушка, прислушиваясь к нашему разговору.

- В России столько собак нету, сколько тут этих тварей, - вздохнул мой собеседник. - Сейчас, правда, поменьше их стало. И вы знаете, какие они злые, если выходят чуть что не по-ихнему. Одна мне вон как бровь прокусила. Могла и глаза лишить... Пошла отсюда, бизюга грязная, скотина худородная!..

Обезьяна, показалось мне, брезгливо взглянула на нас и, повернувшись к нам ярко-красным выпуклым задом, стала подыматься на макушку дерева.

- Сейчас что-нибудь такое оттуда кинет на нас, - предположил мой собеседник. - Давайте-ка лучше отойдем в сторонку... А вы какого доктора, я не понял, ищете? Тоже русского? То есть советского? Или вообще? Тут был раньше доктор, Тушков фамилия. Тоже русский, но теперь уже не советский. Вроде меня. Уехал. И неизвестно куда, то есть в каком направлении...

- А вы давно не советский? - спросил я, несколько насторожившись.

- С войны. То есть с самого ее окончания.

- В полиции, что ли, у немцев служили?

- Нет, что вы, - он как бы отшатнулся. - Я через четыре немецких лагеря за войну прошел. И этих капо, холуев-предателей, полицаев сам бы вешал вот моими руками...

Мы снова закурили. Подошел Жозеф. Он уже отвел беременную женщину к ее мужу. Залил в картер масло, в радиатор - воды. Жозеф спросил, не нужны ли мне еще какие услуги. И вот записка с его адресом здесь на случай, если он мне потребуется. Я сказал, что хотел бы все-таки разыскать московского доктора по фамилии, я посмотрел в свой блокнот, по фамилии Иуирмяко. Базиль Иуирмяко. Говорили, что он где-то здесь обитает в бывшем госпитале святого Эммануила.